разжигать самыми сластолюбивыми способами и средствами похоть горделивых господ, служению которым они предназначены; несчастные эти создания каждодневно твердят свой урок со своими мамашами, подобно тому как наши девочки твердят свой катехизис, ничего в нем не смысля.
Однако нередко случается, что отец и мать, затратив огромный труд на хорошее воспитание своих детей, внезапно видят себя обманутыми в своих лучших надеждах: на семью обрушивается оспа, одна дочь умирает, другая теряет глаз, третья выздоравливает, но остается с раздутым носом, и бедные эти люди оказываются безнадежно разоренными. Зачастую, когда заболевание оспой принимает эпидемический характер, торговля полностью прерывается на ряд лет, а это производит заметные опустошения в сералях Персии и Турции.
Торгующая нация всегда очень крепко стоит на страже своих интересов и не пренебрегает никакими знаниями, способными принести пользу ее торговле. Черкесы приметили, что на тысячу человек едва ли найдется один, который заразился бы дважды настоящей оспой, и на самом деле иногда переносят трижды или четырежды легкую оспу, но никогда не болеют двумя выраженными и опасными формами; одним словом, они поняли, что в действительности этой болезнью дважды в своей жизни не болеют. Они заметили также, что, когда оспа носит наиболее благоприятный характер и ее высыпание поражает только тонкий и нежный кожный покров, она не оставляет никаких следов на лице. Из этих естественных наблюдений они сделали вывод, что, если шестимесячный или годовалый ребенок перенесет благоприятную форму оспы, он от нее не умрет, не будет обезображен ее следами и расквитается с этой болезнью на всю свою будущую жизнь.
Итак, оставалось лишь сберечь своим детям жизнь и красоту при помощи сделанной в добрый час прививки. Это и было достигнуто тем, что в тело ребенка вводили гнойничок, взятый от наиболее полноценной оспы, имеющей в то же время самый, какой только возможен, благоприятный исход.
Опыт не мог не увенчаться успехом. Турки, люди весьма здравомыслящие, тотчас же переняли этот обычай, и ныне нет в Константинополе того паши, который не прививал бы оспу своему сыну или дочери, отнимая их от груди матери.
Некоторые утверждают, что черкесы некогда переняли этот обычай у арабов, но мы прольем свет на этот исторический факт с помощью некоего ученого бенедиктинца, не преминувшего составить по его поводу несколько томов in-folio, наполненных доказательствами. Все, что я имею сказать по этому вопросу, есть следующее: в царствование Георга Первого мадам Уортлей-Монтэгю, одна из умнейших английских женщин, обладавшая к тому же огромным влиянием на умы, во время посольской миссии своего мужа в Константинополе приняла решение без лишних колебаний привить оспу ребенку, рожденному ею в этой стране. Капеллан ее мог ей сколько угодно твердить, что это не христианский обычай, приносящий успех лишь неверным, — сын79 мадам Уортлей чувствовал себя после прививки великолепно. По возвращении в Лондон эта дама поделилась своим опытом с принцессой Галльской, нынешней королевой80. Следует признать, что независимо от титулов и корон принцесса эта была рождена для поощрения всевозможных искусств и для блага людей; она — очаровательный философ на троне, ни разу в жизни не упустивший случая пополнить свое образование или проявить свою щедрость. Именно она, услыхав разговоры о том, что жива еще дочь Мильтона81 и что живет она в нищете, тут же послала ей дорогой презент; именно она покровительствует этому бедняге отцу Курайэ; именно она снизошла до того, чтобы стать посредницей между доктором Кларком и г-ном Лейбницем82. С того момента, как до нее дошли слухи о прививке, или внедрении, оспы, она велела произвести опыт на четырех преступниках, осужденных на смерть: тем самым она вдвойне спасла им жизнь, ибо она не только избавила из от виселицы, но и с помощью искусственно привитой оспы предохранила их от возможного заболевания натуральной оспой, от которой они могли умереть с течением времени.
Принцесса, убедившись в пользе эксперимента, велела привить ослу своим детям. Англия последовала ее примеру, и с этого времени по меньшей мере десять тысяч первенцев обязаны своей жизнью королеве и мадам Уортлей-Монтэгю и столько же дочерей обязаны им своей красотой.
На сто человек в мире приходится по меньшей мере шестьдесят болеющих оспой, а из этих шестидесяти в самые благоприятные годы умирают двадцать человек и двадцать сохраняют на всю жизнь ее пагубные следы; таким образом, болезнь эта наверняка убивает или обезображивает пятую часть человечества. Из всех тех, кому была привита оспа в Турции или Англии, не умирает ни один человек, если только он не болен и не обречен на смерть по другим причинам; никто из них не бывает отмечен следами оспы, и никто не болеет ею во второй раз, если только прививка была сделана по всем правилам. Несомненно, если бы какая-нибудь супруга французского посла поведала Парижу этот константинопольский секрет, она оказала бы бессмертную услугу своей нации; во всяком случае, герцог де Вийкье, отец нынешнего герцога Омонтского, один из самых крепких и здоровых людей во Франции, не умер бы в расцвете своих лет.
Принц Субизский, пользовавшийся самым блестящим здоровьем, не был бы унесен смертью в возрасте двадцати пяти лет: его высочество дед Людовика XV81 не был бы похоронен на пятидесятом году своей жизни, и двадцать тысяч человек, умерших в Париже от оспы в 1723 году, были бы сейчас живы. В чем же дело? Ужели французы совершенно не любят жизнь, а их жены совсем не заботятся о своей красоте? Поистине. Мы странные люди. Возможно, мы переймем этот английский метод еще через десять лет, если только нам разрешат это приходские священники и врачи, а может случиться и так, что французам уже через три месяца придет в голову фантазия делать себе прививки, если англичане в силу изменчивости своей натуры утратят к ним вкус.
Я узнал, что уже сто лет как китайцы практикуют у себя этот обычай; пример нации, слывущей самой мудрой и цивилизованной во вселенной, должен считаться серьезным прецедентом. Правда, китайцы пользуются иным приемом: они не делают никаких надрезов, но дают вдохнуть оспенный пузырек через нос, как понюшку табаку. Способ это более приятен, но эффект он дает тот же самый и позволяет точно таким же образом утверждать, что, если бы во Франции существовала практика прививок, была бы спасена жизнь тысячам людей.
Письмо двенадцатое
О КАНЦЛЕРЕ БЭКОНЕ84
Совсем недавно в одной знаменитой компании был поднят известный пустой и банальный вопрос: кто из великих людей — Цезарь, Александр. Тамерлан85 или Кромвель и т.д. — был более велик?
Один из участников спора сказал, что, вне всякого сомнения, самым великим был Исаак Ньютон; он оказался прав, ибо если истинное величие состоит в том, чтобы, получив в дар от неба мощный талант, использовать его для самообразования и просвещения других, то человек, подобный г-ну Ньютону, едва ли встречающийся однажды на протяжения десяти веков, действительно велик, в то время как все эти политики и завоеватели, без которых не обошлось ни одно столетие, обычно суть не что иное, как именитые злодеи. Мы чтим тех, кто владеет умами силою своей правды, но не тех, кто путем насилия создает рабов; тех, кто познал вселенную, а не тех, кто ее обезобразил.
Однако, поскольку вы требуете, чтобы я рассказал вам о знаменитых людях, порожденных Англией, я начну с Бэкона, Локка, Ньютона и им подобных. Очередь генералов и министров наступит позже.
Первым здесь следует назвать знаменитого барона Веруламского, известного в Европе под фамильным именем Бэкон. Он был сыном лорда -хранителя печати и в течение долгого времени занимал должность канцлера при короле Якове 186. Тем не менее среди придворных интриг и забот по своей должности, требовавшей полной самоотдачи, он нашел время, чтобы стать великим философом, добросовестным историком и изящным писателем, причем еще более поразительно то, что он жил в столетие, которому искусство изящного слога было совсем неведомо и еще менее была ведома здравомыслящая философия. Как это обычно среди людей, он был более чтим после своей кончины, чем при жизни: врагами его были лондонские придворные, поклонниками — люди всей Европы.
Когда маркиз д’Эффиа привез в Англию принцессу Марлю, дочь Генриха Великого, которой предстояло стать супругой принца Галльского, министр этот отправился с визитом к Бэкону, прикованному тогда болезнью к ложу и принявшему его поэтому за задернутым занавесом. «Вы напоминаете ангелов, сказал ему д’Эффиа. — О них постоянно слышишь, их считаешь существами гораздо более возвышенными, чем люди, но никогда не пользуешься утешительным счастьем их видеть».
Вам известно, Месье, каким образом Бэкон был обвинен в преступлении, совершенно несвойственном философу, а именно в том. что он дал подкупить себя деньгами. Вы также знаете, что он был присужден палатой пэров к штрафу в четыреста тысяч ливров в нашей монете и лишен своего звания канцлера и пэра.
Ныне англичане чтят его намять настолько, что не желают признавать за ним этой вины. Если вы зададите мне вопрос, что я думаю по этому поводу, я воспользуюсь для ответа словами, которые слышал от милорда Болинброка: в его присутствии говорили о скупости, в которой обвинялся герцог Мальборо, и перечисляли характерные его черточки, в свидетели подлинности которых призывался милорд Болинброк, бывший его открытым врагом; он с легкостью мог сказать, как обстояло дело в действительности, однако ответил: «Это был столь великий человек, что я позабыл о его пороках».
Я ограничусь здесь рассказом о том, что принесло канцлеру Бэкону уважение всей Европы.
Самый примечательный и лучший из его трудов — тот, что сегодня наименее читаем и наиболее бесполезен: я имею в виду его «Novum scien-tiarum organum»*87 — тот помост, на котором была воздвигнута новая философия; когда же здание ее было построено, хоть и наполовину, помост потерял какое бы то ни было значение.
Канцлер Бэкон еще не знал природы, но он знал и указал нее пути, ведущие к ней. Он пренебрег в добрый час всем тем, что в университетах именуется философией, и сделал все зависящее от него, чтобы эти общества, учрежденные ради усовершенствования человеческого разума, перестали сбивать его с толку своими чтойностями, боязнью пустоты. субстанциальными формами и всеми этими претенциозными словечками, которые не только невежество сделало уважаемыми, но и смехотворная путаница с религией превратила почти в святыни.
Бэкон — отец экспериментальной философии, но, правда, до него были раскрыты поразительные секреты. Были открыть: компас, книгопечатание, эстампная гравюра, живопись маслом, стеклянные зеркала, искусство возвращать старикам зрение с помощью увеличительных стекол.
