убить обоих Медичи в церкви Репараты*, в тот самый миг, как перед лицом народа прославляли Бога, коему этот народ поклонялся, Сикст IV спокойно пребывал в своем дворце, ничего не страшась — ни того, что заговор удастся, ни того, что он потерпит провал; он был уверен: флорентийцы не отметят за себя, он совершенно свободно отлучит их от церкви, и они будут на коленях просить у него прощения за то, что осмелились принести жалобу.
*) Церковь Santa Reparata (Святой Ценительницы; ст.-ит.) во Флоренции. — Примеч. переводчика.
Весьма правдоподобно, что атеизм был философией всех могущественных людей, проведших свою жизнь в том заколдованном кругу преступлений, который глупцы именуют политикой, государственным переворотом, искусством править.
Меня никогда не заставят поверить, будто кардинал, знаменитый министр, считал, что он действует по указанию Бога, когда он приказал двенадцати убийцам в судейских мантиях4, состоявшим у него на жалованье, осудить на смертную казнь одного из высокопоставленных лиц государства, причем происходило это в его собственном загородном доме и в то самое время, как он предавался блуду со своими девками рядом с помещением, где его лакеи, украшенные титулом судей, угрожали пытками маршалу Франции, смерть которого они уже мысленно смаковали.
Некоторые из вас, братья мои, спрашивали меня, имел ли один из иудейских царей5 истинное представление о божестве, когда на пороге смерти, вместо того чтобы попросить прощения у Бога за свои прелюбодеяния, убийства и бесчисленные жестокости, он упорствует в своей кровожадности и жестокой жажде мести? Когда устами, готовыми закрыться навеки, советует своему преемнику повелеть убить старого Семея, своего министра, и своего военачальника Иоава?
Я признаю вместе с вами: акция эта, которую напрасно старался обелить святой Амвросий6, быть может, самая страшная из тех, о которых можно прочесть в анналах народов. Миг смерти для всех людей бывает моментом раскаяния и милосердия: стремиться к отмщению, умирая, и не осмелиться это выполнить, обременить другого в своих предсмертных словах долгом бесчестного убийства — поистине вершина трусости и ярости, сплетенных в единый клубок.
Я не стану здесь исследовать, правдива ли эта отвратительная история и в какое именно время она была написана. Я не буду с вами обсуждать, нужно ли рассматривать хроники иудеев под тем же углом зрения, что и повеления их закона, и было ли правильным смешать — во времена невежества и суеверий -Священное писание иудеев с их светскими книгами. Законы Нумы7 были священны для римлян, а писания их историков — нет. Но если упомянутый иудей оставался варваром до последнего своего вздоха, что нам до того? Разве мы иудеи? Какое отношение к нам имеют нелепые и страшные дела этого небольшого народа? Преступления освящались почти всеми народами мира, так что же нам делать? Ненавидеть преступления и поклоняться Богу, который их осуждает.
Признано, что иудеи поклонялись телесному Богу. Но разве это причина, по которой мы должны иметь подобную идею верховного бытия?
Если доказано, что они верили в телесного Бога, то не менее ясно, что они признавали Бога — создателя Вселенной.
Задолго до того, как они пришли в Палестину, финикийцы имели своего единого Бога Яхо; имя это было у них священным, так же как позднее у египтян и иудеев. Кроме того, они называли верховное бытие более распространенным именем — Эль. По своему происхождению это халдейское имя. Именно от него город, именуемый нами Вавилоном, назывался Бабель — Врата бога. От него же иудейский народ, пришедший со временем в Палестину и там обосновавшийся, стал называть себя «Израэль», что означает видящий Бога, как это сообщает нам Филон8 в своем Трактате о воздаяниях и карах и как пишет историк Иосиф9 в своем ответе Апиону10.
Египтяне вопреки всем своим суевериям признавали Верховного бога; они именовали его Кнеф и изображали в виде шара.
Древний Зердуст, именуемый нами Зороастром11, учил лишь об одном боге, коему подчинено злое начало. Индийцы, похваляющиеся тем, что они — древнейшее общество, располагают вдобавок древними книгами, которые, по их утверждению, были писаны четыре тысячи восемьсот шестьдесят шесть лет назад. Ангел Брама или Габрама, говорят они, посланник Бога, служитель верховного существа, продиктовал книгу на языке санскрит. Эта священная книга называется Шастабад, и она гораздо древнее самой Веды, которая с давних времен является священной книгой на берегах Ганга.
Два этих тома, представляющие собой закон всех браминских сект -Яджур-Веду, являющуюся началом Веды, — повествуют лишь о едином Боге.
Небу было угодно, чтобы один из наших соотечественников, проживший тридцать лет в Бенгалии и превосходно владевший языком древних браминов, оставил нам извлечение из книги Шастабад, написанной за тысячелетие до Веды. Она разделена на пять глав. В первой главе речь идет о Боге и его атрибутах, и начинается она так: «Бог един; он создал все, что есть; он подобен совершенной сфере, не имеющей ни конца ни начала. Он правит всем с целокупной мудростью. Не ищи его сущность и природу — то будет напрасным и преступным поиском. Довольствуйся тем, чтобы день и ночь поклоняться его творениям, его мудрости, мощи и благости. Будь счастлив, чтя его».
Вторая глава трактует о творении небесных интеллектов.
Третья — о падении этих вторичных божеств.
Четвертая — об их наказании.
Пятая — о милосердии Бога.
Китайцы, чьи истории и обычаи указывают на очень далекую древность, хотя и меньшую, нежели древность индийцев, всегда поклонялись Тьен, Шань-тu, Небесной добродетели. Все их книги, посвященные морали, все эдикты императоров рекомендуют быть угодными Тьен, Шань-ти и заслуживать ее милости.
Конфуций12 вовсе не был основателем китайской религии, как это утверждают невежды. Задолго до него императоры четырежды в год вступали в храм, дабы принести Шань-ти земные плоды.
Таким образом, вы видите: цивилизованные народы — индийцы, китайцы, египтяне, персы, халдеи, финикийцы — все признавали одного Верховного бога. Я не стану утверждать, будто у этих столь древних наций не было атеистов; я знаю, их много в Китае; мы видим их в Турции, они есть в нашем отечестве и у многих народов Европы. Но почему их заблуждение должно поколебать нашу веру? Разве ошибочные мнения всех философов относительно света мешают нам твердо верить в ньютоновские открытия, касающиеся сего непостижимого элемента? Разве неверная физика греков и их смехотворные софизмы способны разрушить интуитивное знание, данное нам экспериментальной физикой?
Атеисты были у всех известных народов; но я сильно сомневаюсь, чтобы атеизм этот был полной убежденностью, ясной уверенностью, в которых наш разум пребывает, лишенный сомнений, спокойный, как тогда, когда дело идет о геометрических доказательствах. Разве это скорее не полуубежденность, усиленная яростной страстью и высокомерием, занимающими место полной уверенности? Фаларис13 и Бусирис14 (а такие люди попадаются в любой среде) резонно высмеивали басни о Кербере и Эвменидах: они отлично понимали, как смешно воображать, будто Тезей целую вечность просидел на скамеечке и будто гриф постоянно разрывал вновь отрастающую печень Прометея. Подобные нелепости, бесчестящие божество, уничтожали его в глазах этих людей. Они смутно говорили себе в своем сердце: нам всегда повествовали о божестве одни лишь нелепости, а значит, божество — это только химера. Они попирали ногами утешительную и одновременно страшную истину, ибо она была окружена ложью.
О, злополучные теологи-схоласты, пусть бы хоть этот пример научил вас не делать Бога смешным! Именно вы своими пошлостями распространяете атеизм, с которым вы боретесь; именно вы создаете придворных атеистов, которым достаточно лишь благовидного предлога, оправдывающего все их омерзительные деяния. Но если бы поток дел и мрачных страстей оставлял им время одуматься, они бы сказали: обманы жрецов Исиды или Кибелы должны восстанавливать меня лишь против них, но не против божества, которое они оскорбляют. Если не существует Флегетонта и Кокита, это вовсе не препятствует существованию Бога. Поэтому я пренебрегу баснями и стану поклоняться истине. Мне рисуют Бога смешным тираном, но я не буду из-за того считать его слабомудрым и несправедливым. Я не соглашусь с Орфеем, утверждающим, будто тени добродетельных людей разгуливают в Елисейских полях; я не признаю метемпсихоз фарисеев и еще менее — уничтожение души, проповедуемое саддукеями. Я признаю вечное провидение, не осмеливаясь при этом разгадывать, каковы средства и следствия его милосердия и справедливости. Я не стану злоупотреблять разумом, данным мне Богом; я уверую в то, что существуют порок и добродетель, как существуют болезнь и здоровье; и наконец, поскольку незримая сила, воздействие коей на меня я всегда ощущаю, делает меня мыслящим и действующим существом, я заключу из этого, что мысли мои и поступки должны быть достойны той силы, что помогла мне явиться на свет.
Не станем здесь скрывать: бывают добродетельные атеисты. Секта Эпикура15 дала весьма честных людей; сам Эпикур был добродетельным человеком, я это признаю. Инстинкт добродетели, обитающий в мягком и далеком от всякого насилия нраве, может отлично сосуществовать с ошибочной философией. Эпикурейцы и наиболее славные атеисты наших дней, стремящиеся к удовольствиям, даруемым общением, познанием и заботой о безмятежном покое души, укрепили в себе этот инстинкт заставляющий их никогда никому не вредить и отречься от беспокойных дел, возмущающих душу, а также от развращающего ее высокомерия. В обществе существуют законы, более строго соблюдаемые, нежели законы государства и религии. Тот, кто заплатил за услуги своих друзей черной неблагодарностью, кто оклеветал честного человека и проявил в своем поведении отталкивающую непристойность или кто известен своей безжалостной и гнусной скаредностью, не будет наказан законами, но его покарает общество честных людей, кои вынесут против него не подлежащий обжалованию приговор об изгнании: в этом обществе он никогда не будет принят. Таким образом, атеист, обладающий мягким и приятным нравом, во всем прочем сдерживаемый уздой, налагаемой на него человеческим обществом, вполне может вести безобидную, счастливую и уважаемую жизнь. Примеры мы наблюдаем из века в век, начиная со славного Аттика16, одновременно бывшего другом и Цезаря и Цицерона17, и кончая знаменитым судьей де Барро18, заставившим слишком долго ждать истца, процесс коего он вел, и уплатившим ему за это из своего кармана сумму, о которой шла речь.
Мне могут еще назвать, если угодно, софиста-геометра Спинозу, чьи умеренность, бескорыстие и благородство были достойны Эпиктета. Мне также скажут, что знаменитый атеист Ламетри19 был человеком мягким и приятным в обществе, уважаемым при жизни и осыпанным после смерти милостями великого короля, который не обращал внимания на его философские убеждения и награждал его за его достоинства. Однако дайте этим мягким и спокойным атеистам высокие должности, включите их в политическую фракцию или заставьте
