В конце концов теснившая его группировка вырвала у судей постановление, осуждавшее этого несчастного на смертную казнь. Чтобы оправдать такое решение, надо было серьезно обвинить этого злополучного человека в самых его ужасных грехах. Низкий — трижды низкий Мерсенн12 простер свой бред до того, что опубликовал заявление, будто Ванини отправился из Неаполя с двенадцатью своими апостолами с целью обратить все народы в атеизм. И как бедный священник мог содержать на свои средства двенадцать мужчин? Как мог убедить дюжину неаполитанцев путешествовать с большими издержками для того, чтобы распространять всюду это возмутительное учение ценой своей жизни? Любому королю недостало бы могущества для того, чтобы содержать двенадцать проповедников атеизма! Никто до отца Мерсенна не выдвигал столь чудовищно нелепого обвинения. Но после него все стали это твердить, засорять этим материалом журналы и исторические словари; мир, падкий до необычного, без расследования уверовал в этот миф.
Сам Бейль в своих «Различных мыслях» говорит о Ванини как об атеисте; он пользуется этим примером, чтобы подкрепить свой парадокс о возможности существования общества атеистов; он уверяет, что Ванини был человеком очень умеренных нравов и что он стал жертвой своих философских убеждений. Но он одинаково ошибается по этим обоим пунктам. Священник Ванини сообщает нам в своих «Диалогах», написанных в подражание Эразму, что у него была любовница, по имени Изабелла. Ему была свойственна вольность как в сочинениях, так и в поступках, однако он не был атеистом.
Через столетие после его кончины ученый Лагроз и человек, принявший псевдоним Филалета, вознамерились его оправдать, но, так как никого не интересовала память несчастного неаполитанца, вдобавок скверного писателя, почти никто не стал читать эти апологии.
Иезуит Гардуэн, более ученый, чем Гарасс, но не менее безрассудный, обвиняет в атеизме в своей книге, озаглавленной Athei detecti* , Декарта, Арно, Паскаля, Николя13, Мальбранша; по счастью, на их долю не выпал жребий Ванини.
*)- «Разоблаченные атеисты» (лат.). — Примеч. переводчика.
Раздел IV
Скажем несколько слов по поводу нравственного вопроса, поднятого Бейлем, а именно по поводу того, может ли существовать общество атеистов. Прежде всего, заметим, что у участников этого спора заметны огромные противоречия: те, кто ополчился против мнения Бейля, кто с громкой бранью отрицал утверждаемую им возможность атеистического общества, в дальнейшем с той же неустрашимостью утверждали, будто атеизм — религия китайского правительства.
Разумеется, они очень ошибались насчет последнего; стоило им только почитать эдикты императоров этой обширной страны, и они увидели бы, что эти эдикты представляют собой проповеди, в коих повсюду упоминается верховное существо — правящее, отмщающее и воздающее.
Но одновременно они не меньше ошибались относительно немысли-мости общества атеистов; не знаю, каким образом г-н Бейль мог забыть разительный пример, способный сделать его победителем в этом споре.
В чем усматривают немыслимость общества атеистов? Да в том, что считают людей, не имеющих узды, неспособными к сосуществованию; в том, что законы бессильны против тайных преступлений; наконец, в том, что необходим бог-мститель, который карал бы на этом или на том свете злодеев, ускользнувших от человеческого правосудия.
Законы Моисея — это верно — не провозглашали существования загробной жизни, не угрожали наказаниями после кончины, не учили древних иудеев бессмертию души; но иудеи, кои далеки были от атеизма и от веры в избавление от божьей кары, были самыми религиозными из людей. Они не только верили в бытие вечного Бога, но считали также, что он постоянно находится среди них; они трепетали от страха наказания для себя, своих жен и детей и своего потомства вплоть до четвертого поколения; узда эта была весьма мощной.
Однако среди язычников многие секты вовсе не имели узды: скептики сомневались во всем; академики воздерживались от суждения по любому поводу; эпикурейцы были уверены, что божество не может вмешиваться в дела людей, да и, по существу, они не допускали никакого божества. Они были убеждены, что душа — не субстанция, но способность, рождающаяся и гибнущая вместе с телом; таким образом, у них не было иной узды, кроме морали и чести. Римские сенаторы и всадники были настоящими атеистами, так как боги не существовали для людей, которые ничего от них не ждали и ни в чем их не страшились. Во времена Цезаря и Цицерона римский сенат был действительно сборищем атеистов.
Цицерон — этот великий оратор — в своей речи в защиту Клуенция бросил всему сенату: «Какое зло принесла ему смерть? Мы отбрасываем здесь все нелепые сказки о преисподней; чего же, в самом деле, лишила его кончина? Ничего, кроме чувства страдания»**.
Цезарь, будучи другом Каталины и желая спасти жизнь своего друга вопреки тому же самому Цицерону, возражает последнему, что казнить преступника вовсе не означает его наказать, ибо смерть — ничто: это всего лишь конец наших бед, момент скорее счастливый, чем роковой. А разве Цицерон и весь сенат не сдались на этот довод? Победители и законодатели нашей вселенной явно составляли общество людей, ничего не опасавшихся со стороны богов и бывших очевидными атеистами.
* Т.е. Оппиниаку, отчиму Клуенция, в убийстве которого обвиняли этого последнего. -Примеч. переводчика.
** Вольтер свободно перелагает здесь отрывок речи Цицерона в защиту Авла Клуенция Габита, XI, 169.-Примеч. переводчика.
Далее Бейль исследует, не является ли идолопоклонство более опасным, чем атеизм, и большее ли это преступление — совсем не верить в божество, нежели иметь о нем недостойные понятия. В этом вопросе он сторонник Плутарха: он полагает, что лучше не иметь никакого мнения чем дурное, однако — пусть Плутарх на это не обижается — для греков явно было неизмеримо лучше страшиться Цереры, Нептуна и Юпитера, чем не страшиться ничего. Ясно, что святость клятв необходима, и надо скорей доверяться тем, кто боится кары за ложную клятву, чем тем, кто считает, будто может ее давать вполне безнаказанно. Несомненно, в цивилизованном городе бесконечно полезнее иметь религию, даже скверную, чем не иметь ее вовсе.
Представляется все же, что Бейль должен был скорее исследовать, что более опасно — фанатизм или атеизм. Разумеется, фанатизм тысяче-крат гибельнее, ибо атеизм вообще не внушает кровавых страстей, фанатизм же их провоцирует; атеизм не противостоит преступлениям, но фанатизм их вызывает. Допустим вместе с автором «Commentarium rerum gallicarum», что канцлер Л’Опиталь был атеистом; законы, им издаваемые, не назовешь иначе как мудрыми: он рекомендовал умеренность и согласие; фанатики же затеяли избиение в ночь святого Варфоломея. Гоббс слыл атеистом, но он вел безмятежную и невинную жизнь, а современные ему фанатики заливали кровью Англию, Шотландию и Ирландию. Спиноза не только был атеистом, но и учил атеизму; однако ведь, несомненно, не он принимал участие в юридическом убийстве Барнвельдта; это не он разорвал на куски обоих братьев де Витт и съел их поджаренными на жаровне.
Атеисты — большей частью смелые и заблуждающиеся ученые, плохо рассуждающие: не понимая акт творения, происхождение зла и другие трудные вопросы, они прибегают к гипотезе необходимости и извечности вещей.
Люди тщеславные и сластолюбивые вообще не имеют времени для рассуждения и следования скверной системе: у них иные заботы, они не сравнивают между собой Лукреция и Сократа. Так идут среди нас дела.
Но не так обстояло дело в римском сенате, почти целиком состоявшем из принципиальных и практических атеистов, иначе говоря, из людей, не веривших ни в Провидение, ни в загробную жизнь; сенат этот был собранием философов, сладострастных и горделивых, весьма опасных (такими они были все без исключения) и погубивших республику. При императорах продолжал процветать эпикуреизм; сенатские атеисты были мятежниками во времена Суллы и Цезаря; при Августе и Тиберии они были безбожниками-рабами.
Я бы не хотел иметь дело с государем-атеистом, заинтересованным в том, чтобы истолочь меня в ступе: уверен, что в этом случае меня стерли бы в порошок. Я не хотел бы также, если бы я сам был сувереном, иметь дело с придворными-атеистами, заинтересованными в том, чтобы меня отравить: мне нужно было бы тогда на всякий случай каждый день принимать противоядие. А, следовательно, абсолютно необходимо и для государей, и для народов чтобы идея верховного Существа, Творца, управителя, воздающего и карающего, была запечатлена глубоко в умах.
Бейль в своих «Мыслях о кометах» пишет, что есть народы-атеисты. Кафры, готтентоты, топинамбы и многие другие малые нации совсем не имеют бога: они не признают его и не отвергают; они просто никогда ничего о нем не слыхали. Скажите им, что есть Бог — они легко в это поверят; но скажите им, что все вершится природой вещей, — они поверят вам также. Утверждать, будто они атеисты, то же самое, что обвинять их в антикартезианстве: ведь они ни за, и ни против Декарта. Они настоящие дети: ребенок не бывает ни атеистом, ни деистом — он вообще никто.
Какой же вывод сделаем мы из всего этого? Да тот, что атеизм — весьма опасное чудище, когда оно находится в тех, кто стоит у власти; он опасен и в кабинетных ученых, пусть даже жизнь их вполне невинна, ибо из их кабинетов они могут пробиться к должностным лицам; и если атеизм не столь гибелен, как фанатизм, он все-таки почти всегда оказывается роковым для добродетели. Отметим особенно, что ныне меньше атеистов, чем когда бы то ни было, после того как философы признали, что ни одно существо не развивается без зародыша, что не существует зародыша без замысла и т.д., а также что зерно не возникает из гнили.
Геометры, не являющиеся философами, отвергли конечные причины, но истинные философы их допускают; и, как сказал один известный автор, учитель катехизиса проповедует Бога детям, Ньютон же доказывает его бытие мудрецам.
Если атеисты существуют, то о ком стоит здесь говорить, если не о продажных тиранах наших душ, вызывающих у нас отвращение своими обманами, заставляющих некоторые слабые умы отрицать Бога, коего эти монстры бесчестят? И сколько раз эти кровопийцы народа доводили угнетенных граждан до возмущения против своего короля!
Люди, отягощенные нашей телесной субстанцией, нам кричат: «Будьте уверены, ослица действительно говорила! Верьте, что рыба проглотила человека и доставила его через три дня на берег здоровым и невредимым. Не сомневайтесь в том, что Бог вселенной повелел одному иудейскому пророку жрать дерьмо (Иезекиилъ), а другому — купить двух потаскух и родить от них детей блуда (Осия). Верьте в сотни вещей, либо явно омерзительных, либо математически невозможных; в противном случае сострадательный Бог бросит вас в адский костер на срок не в миллион миллиардов веков, но
