тем самым открывая перспективу ее неклассического развития, М. Вебер начинает с того, что меняет общую философско-историческую перспективу, предполагая такую последовательность эволюции социальных форм, в русле которой допускается образование более развитых форм одновременно с менее развитыми или даже прежде менее развитых, и толкуя такого рода факты не как аномалии «понятных сдвигов» на «восходящей линии поступательного развития человечества», а как свидетельство независимости течения реальной истории от каких-либо априорных принципов, в том числе и «закона Прогресса».
Единственным критерием «развития» общественных форм (утрачивающих при этом онтологическую фундаментальность марксовых «общественных формаций») становится у М. Вебера эмпирически фиксируемое «приближение» исследуемого явления (например, города, или какой-нибудь «частичной» структуры, входящей в состав этого синтетическицелостного образования) к соответствующему «идеальному типу», либо, наоборот, «удаление» от него. Эта исследовательская процедура позволяет М. Веберу рассматривать те или иные социальные процессы, не присягая на верность таким ценностно нагруженным категориям как «прогресс» или «реакция», вынуждающим исследователя делать поспешные заключения о заранее данном «смысле процесса», каковой на самом деле складывал как итог деятельности и зачастую весьма и весьма драматического противоборства самых различных общественных сил, каждая из которых вносит в него свой собственный «смысл». В столь решительном отказе М. Вебера от идеологического «глобализма», одержимого стремлением предписать человечеству априорные цели его эволюции, и заключается пафос веберовского «эмпиризма», побуждавший будущего автора «Хозяйства и общества», достаточно далекого от того, что в наше время называют «эмпирической социологии», все-таки определять свою версию социологической науки именно с помощью этого словосочетания.
Все это не помешало М. Веберу внести свой особый вклад в философию истории, заострив одну из центральных ее проблем — проблему трехчленной периодизации исторического процесса: «античность — Средневековье — Новое время (или «современность»)». Причем заострил он ее именно в результате своей попытки поставить на рельсы «эмпирического исследования» вопросы, доступные, как до него казалось, лишь «отвлеченно-теоретическому» (если не вовсе умозрительно-спекулятивному) рассмотрению. И сделал это М. Вебер, в частности (а, быть может, прежде всего) как раз в таких работах, как «Город», Аграрная история Древнего мира» и «История хозяйства», сама «материя которых исключала, казалось, культур-философскую и философско-историческую постановку вопроса, заранее отмежевываясь от нее. Причем одной из центральных проблем оказалась в них (особенно в первых двух) как раз «сфинксова проблема» феодализма у к который мы еще вернемся.
* * *
«Синтетичность» социологии М. Вебера, предполагаемая спецификой ее предмета особенно остро обозначилась уже в самом начале его «Города», когда автор книги задался вопросом об определении понятия этого многосложного объекта, подлежащего всестороннему исследованию. «Полноправный гражданин античности, — начинает он свой анализ с того, что можно было бы по примеру К. Маркса назвать «клеточкой» данного объекта, — был жителем города, обладающим землей (Ackerbürger)», причем, как дает понять автор, не только на территории самого города, но и за ее пределами, а подчас, только за городской чертой. (1, 314). А это значит, что понять социальный «статус» типичного горожанина невозможно, не выходя за формально-правовые рамки его «гражданства» в имущественную сферу, где чисто юридические отношения переплетаются с экономическими, а те, в свою очередь, с административно-политическими, поскольку условием «гражданства» полноправного жителя «античного полиса», был экономический факт обладания определенным участком земли, имевший в глазах его сограждан, кроме всего прочего, и политическую значимость, ибо только обладание землей, так или иначе «принадлежащей» городу, обеспечивало ему право участия в городской политике, включая военную, поскольку каждый горожанин должен был участвовать в вооруженных формированиях, имеющих целью защиту городских территориальных интересов.
Вот какой комплекс разнопорядковых отношений был связан в античности с простым фактом удостоверения «гражданства» горожанина, который скрывается в наши дни за бюрократически звучащим словом «прописка». Для нас же важно пока что констатировать, насколько тесно история античного, а еще теснее — средневекового города была сопряжена с аграрной историей античности и Средневековья. Так что в одних случаях история города включала в себя — по крайней мере частично — историю городских земель, теснейшим образом связанную с аграрной историей «городской округи», а в других — брала ее целиком; и тогда судьба городских и соседствующих с ним внегородских территорий оказывалась вплетенной в аграрную историю как античного, так и средневекового обществ. Не случайно книги М. Вебера, посвященные этим двум, казалось бы, достаточно далеким друг от друга сюжетам — судьбам античных и средневековых городов, с одной стороны, и аграрной истории античности и Средневековья — с другой — оказались так тесно связанными друг с другом и чисто хронологически, и содержательно (первая из них вышла в 1905–1906 гг., а вторая — в 1909 г., причем многие сюжеты буквально «перекочевали во вторую).
Но дело не только в том, что названные книги оказались тематически и проблемно так тесно переплетены друг с другом, что адекватное понимание каждой из них с необходимостью требовало обращения к другой. Еще более далеко идущим образом их объединяло единство веберовского синтетического подхода к рассмотрению предмета каждой из них, который буквально требовал его как в том случае, когда это был город, так и в том, когда им было сельское хозяйство. Как свидетельствует одна из более ранних работ, в которой уже ярко заявил о себе будущий социолог, задаваясь вопросом о необходимости сопрячь» проблематику «аграрной истории Древнего Рима» с государственно-правовой (и тем самым политической) и частноправовой (и тем самым экономической) проблематикой, еще до того, как М. Вебер специально углубился в социологическую проблематику, он уже фактически сталкивался с нею каждый раз, когда вставал вопрос о необходимости органического сочетания правоведения и политэкономии при решении конкретных вопросов античной истории.
Во всех этих случаях на заднем плане веберовских исканий маячил образ будущей — уже синтетической — социологии, который он еще не идентифицировал в соответствующем понятии только потому, что она еще не существовала фактически и ее только предстояло создать, причем создать никому иному, как ему самому. Что он, по сути дела, и попытался предпринять в своем главном труде (практически так и оставшемся незавершенным) под несколько условным названием «Хозяйство и общество», заключительным разделом которого совсем не случайно оказался именно «Город», — работа, в которой прорыв к искомой М. Вебером синтетической социологии впервые обнаружил всю свою плодотворность.
«Из того, — писал М. Вебер, — что мы в нашем исследовании данного вопроса должны были говорить о «хозяйственной политике города», о «городской округе», «городских властях», следует, что понятие «город» может и должно быть введено не только в ряд рассмотренных до сих пор экономических, но и политических категорий» (1, 317). Но это не все. Город, согласно М. Веберу, должен был рассматриваться также и «как до некоторой степени автономный союз, «община», с особыми политическими и административными учреждениями». «Во всяком случае, — уточнял он, — необходимо безусловно придерживаться различия между уже разъясненным экономическим понятием города и политически-административным. Только в последнем смысле городу принадлежит особая городская территория. В том же смысле городом может считаться местность, экономически этого имени и не заслуживающая» (5, 15).
И тем не менее все эти аспекты понятия города, фиксируемые в более узких понятиях специальных научных дисциплин, должны быть — в итоге его всестороннего рассмотрения — сведены в рамках более общей категории, которая уже не должна принадлежать никакой науке, кроме социологии, взятой в самом широком смысле этого термина. Причем в отличие от понятий других научных дисциплин, с помощью которых концептуализируются экономический, политический, юридический и другие аспекты городской жизни, обобщающая категория города «синтезирует» (Гегель сказал бы «снимает») в себе содержание всех остальных. Только в отличие от гегелевского «снятия» в веберовском синтезе эти различия не растворяются, а, напротив, заостряются в обобщающей категории, поскольку читателю каждый раз дается понять, какой аспект городской жизни имеется в виду, когда упоминается город.
Так что необходимость «безусловно придерживаться различия» между вышеупомянутыми аспектами синтетического понятия города не только не «отменяется, но, напротив, становится тем более настоятельной, что в каждом конкретном случае приходится одновременно учитывать, «иметь в виду», присутствие в рассматриваемом предмете не одного-единственного аспекта, но и целого ряда других, внутренне с ним связанных. Отсюда — дополнительные трудности читателей веберовских текстов, не привыкших к суровым требованиям «медленного чтения», к которому призывал даже Ф. Ницше, «налету» схватывавший нетривиальные мысли.
Итак, отправным пунктом веберовского — синтетического, то есть (в данном случае) социологического, определения понятия города является «двоица», уже принадлежащая к категории множества, а не единства: «рынок» и «бург», уже хронологически далеко не всегда совмещавшиеся друг с другом, поскольку в одних случаях «бург» (городская крепость) предшествовал появлению рынка, а в других, наоборот, последний предшествовал первому. «Бург» символизировал военно-политическую составляющую города, «рынок» — его экономическую составляющую. К военно-политической составляющей примыкала уже «чисто» административная: «городской суд», предполагавший «хотя бы какое-то, но собственное, городское, право» (1, 323).
Но сверх того город в целом конституировался и как своего рода «корпорация», выраставшая из разного рода социальных общностей (родовых «общин» и межродовых «союзов»), то есть, если вспомнить Ф. Тенниса, образований как общинного («гемайншафтного»), так и собственно общественного («гезельшафтного») типа, противоположность каковых постепенно стиралась в городских рамках. Если иметь в виду традиционные дисциплинарные разграничения, то именно этот последний аспект города и должен был бы оставаться предметом «собственно социологического» рассмотрения в точном смысле этого словосочетания, которое, как видим, представлялось слишком узким с точки зрения «синтезирующей» социологии М. Вебера.
* * *
Как видим, объединение в одном издании трех веберовских работ, хронологически относящихся к различным периодам творчества М. Вебера, вовсе не случайно. Во-первых, все они отмечены бросающимся в глаза единством его социологического и специфически исторического интересов, которое характерно далеко не для всех социологов минувшего века, особенно тех из них, которые спешат причислить себя к «элитарному» кругу «чистых теоретиков», склонных выводить свои концепции из социологических абстракций, кажущихся им тем более глубокими, чем дальше они от всякой «материи», в особенности же — исторической, включая историю самой социологии. Во-вторых, и «Город», и «Аграрная история Древнего мира», и лекции по «Истории хозяйства» объединены объемностью исследовательской оптики их автора, предполагавшей видение исторической реальности — будь это «полис», сельское хозяйство, взятое в различные исторические периоды, или история хозяйства в целом, — одновременно с нескольких точек зрения: не только «собственно» социологической, но и юридически-правовой, и, как сказали бы сегодня, «политологической», и экономической.
В-третьих, что вытекает из двух названных пунктов, каждая из перечисленных работ в отдельности, и все они вместе свидетельствуют обозначальной синтетичности исследовательского подхода М. Вебера, которая изначально подталкивала его на путь обновленной социологии, понятой как синтез наук об обществе, произрастающий на единственно возможной для него почве Истории. Причем дело здесь не
