Италии его триба, тот не имел никакого влияния в комициях, и только, когда поднимались великие вопросы (движение Гракхов), мы слышим еще потом о массовом наплыве в Рим сельского среднего сословия для голосования.
Справедливо Э. Мейер, характеризуя крестьянский характер древнего плебса, указывает на то, что одновременно с законом Гортензия[462] об обязательной силе решений по трибам прошло и постановление, что и в рыночные дни (когда крестьяне были в городе) должно быть отправляемо правосудие; это соответствует аттическим δικασταί κατά κώμας (см. выше) по своей цели (но не по средству). Но для комиций это имело тот политический эффект, что прямое политическое влияние исключительно городского населения — как ремесленников, так и чистых владельцев денег — было урезано. Но и без того комиции первой поры большого территориального расширения Рима в нормальное время были в руках у земельных рантье (Grundrentner), которые только принуждены были принимать во внимание возможность того, что крестьяне когда-нибудь и фактически осуществят свою правовую силу. Так как сенаторам было запрещено участие в торговле (см. ниже), то этот характер пытались сохранить и за правящим советом.
В то время, как (первый) торговый договор с Карфагеном (в случае, если он относится к приписываемой ему эпохе) показывает, что в Риме к исходу царского периода — как и во всех полисах ранней Древности — господствовали коммерческие интересы, в то время экономическое преобладание древней городской знати, несомненно, здесь, как и у этрусков, в очень существенной мере было создано торговлей и сделанным ею возможным имущественным накоплением, с постепенным усилением крестьянского войска расширение политического господства внутрь страны (biennenländische Expansion), интерес к приобретению земли, становится движущим элементом. И это настолько сильно, что к началу 1-й Пунической войны (как уже было упомянуто) государство вообще — как ни преувеличено могло быть коечто легендой — не имело дееспособного военного флота, что, с другой стороны, напротив, в нем была развита в такой мере колонизационная деятельность, в какой не проявило ее никакое другое государство в истории, в особенности городское государство, первоначально такого малого объема. Это в первой линии стоит в связи с географическим положением Рима — с его сильным Hinterland’ом — в противоположность эллинским городам, — затем с необходимостью давать отпор бурному напору сабельских горных народов. Это находит свое выражение как в очерченных выше социальных и политических явлениях, так и в юридическо-экономической структуре землевладельческого права (Bodenbesitzrecht), как она развилась в течение названной выше эпохи территориального расширения полиса гоплитов, у входа в которую и здесь стоит труд (das Werk) — выражаясь по-гречески — коллегии «эйсимнетов» из десяти человек.
Эту законодательную работу можно, конечно, представлять себе только как этап на пути преобразования социального строя, а не как единственное его изменение. В самом деле, и здесь, как и везде, создание писаного, твердого, поддающегося рациональному истолкованию права вместо прикрепленности к традиции и к ее жреческо-аристократическому толкованию, далее, строгие предписания для ускорения судебной процедуры были ведь особенно существенны. Относящиеся к материальному праву постановления законов, поскольку они переданы традицией и имеют социально-историческую важность, вовсе не представляют собой замкнутого единства, но являются, как это так часто бывает, компромиссом. Что civis proletatius может свободно выбирать себе поручителя в процессе, даже за пределами числа adsidui[463], что предается проклятию патрон, который нарушает верность в отношении к своему клиенту, что сын (Haussohn) после тройной продажи своим отцом становится свободным, что брак без manus [запись] (соответствующий египетскому άγραφος γάμος [незарегестрированный брак]) прямо был признан, означало смягчение беспощадного права господствовавшей аристократии (Herrenrecht). С другой стороны, Цицерон (впрочем, цитируя при этом несомненно легендарное предание о децемвирах второго года) приписывает Двенадцати таблицам введение запрещения connubium’a с плебсом. И во всяком случае древнее долговое право осталось во всей своей жестокости, скорее даже стало более жестоким благодаря запрещению, очевидно, вызванному — как было упомянуто выше — политическими соображениями, в интересе избежания восстания закабаленных за долги людей, держать должника в качестве раба внутри страны. Закабаление за долги приняло, очевидно, вследствие этого в Риме форму «nexum», т. е. контракта, посредством которого должник во избежание личной экзекуции (Personalexekution) (как доказывает Миттейс) отдает себя в качестве «nexus» во Власть кредитора и работает на него (für ihn frondet). Сама личная экзекуция (взыскание, направленное на личность должника) была впервые устранена особым законом для должников, которые под клятвой показывали, что владеют достаточным имуществом, следовательно, только для принадлежащих к владеющим классам. Это, равно как и многочисленные законы о процентах, являлись триумфами плебса, — знак того, что плебей выступает в классовой борьбе не как «крепостной» («Höriger»), но как «должник»· что, конечно, не исключает того, что «plebs» политически был заинтересован в ослаблении и в разложении клиентелы.
Самая важная в аграрно-историческом смысле сторона законодательства Двенадцати таблиц и с ним связанных и к нему примыкающих дальнейших законодательных актов есть проведение свободы оборота для земельного владения. Двенадцать таблиц, согласно традиции, определенно установили абсолютную свободу завещания, а также обязательную силу совершавшихся в форме «mancipatio» договорных сделок и всех при этом приписанных посредством «nuncupatio» объекту договора качеств. Если — согласно преданию — для земельного владения был установлен принцип покупки за наличные деньги, то это, впрочем, соответствует, рассматриваемое как остаток из эпохи социального права, восточным аналогиям. Но это можно истолковать и в другом смысле: этим было сделано необходимым только совершенно определенное конституирование следуемой к уплате цены (des kreditierten Preises) как личного долга рядом с передачей земли в полную собственность, — следовательно, формальная ясность правовой ситуации, в частности также применительно к отношениям на почве владения землей, и устранение обременения земли долгами при покупке, совершавшейся в залоговом порядке[464]. Обременение земли залогом в собственном смысле, по-видимому, вообще прямо исключено механизмом права Двенадцати таблиц.
Что греческая «ипотека» лишь позже была импортирована, доказывает самое ее имя. Но и «fidula», т. е. уговор, согласно которому формальная продажа должна считаться отмененной после уплаты долга, — залог в обеспечение уплаты — впервые становится основанием для иска, во всяком случае, в течение позднейшего развития. Первоначально эта сделка является предметом «fides». Она рассматривалась в суде цензора как судьи нравов после того, как он узурпировал соответствующие полномочия. Позже, очевидно, как раз потому, что первоначально отсутствовало право формального иска, нарушение «fiducila» [доверие] рассматривалось как влекущее за собой инфамию, как и другие подобные проступки против верности и доверия в гражданском обороте. Так опять возник заклад в обеспечение уплаты (das Einlösungspfand). Но, чтобы для времени Двенадцати таблиц отношения так сложились, что залог в обеспечение уплаты еще не существовал, кажется мне, согласно всем аналогиям, для торгового города совершенно невероятным: его (кажущееся) непризнание означает здесь гораздо более вероятно (равно так же, как и непризнание возникавшего путем персональной экзекуции рабства) (Exekutionssklaverei) устранение его: попадавшие в кабалу за долги люди (Schuldklaven) и залог земли, составлявшие вместе социально-политический crux всей ранней античной эпохи, должны были сразу исчезнуть. Земля и свободный гражданин, который ею владел, являлись теперь основами военной силы и — в форме взымавшегося в виде принудительного займа «трибута» (tributus») — финансовой силы государства. Древнейший «ценз» (census) был, очевидно, кадастрированием людей (свободных плебеев, клиентов, рабов) и рабочего скота для натуральных повинностей (die Hand-und Spannfronden) древнего полиса: «res mancipi» всегда определяли по этому признаку — быть способным быт объектом ценза. Для обложения натуральными повинностями плебеев служили в частности четыре городские трибы; отсюда фиксирование «ιδία» (см. выше). Теперь, правда, земля, как было замечено в таком большом торговом городе, как Рим, является, конечно, не единственной, но важнейшей основой оценки граждан: она входит в круг «res mancipi», она является основой деления на трибы. Земельное владение гражданина во всякое время должно быть очевидным со стороны своего размера. Оно, далее, не должно было дифференцироваться благодаря всякого рода лежащим на нем обязательствам и ограничениям — отсюда затруднения, которыми было обставлено обременение его залогом: в Афинах формулировка имущественной декларации заботилась о том, чтобы обремененное долгами владение при делении на классы не принималось в расчет[465] — и каждый владелец должен был совершенно так же свободно пользоваться им, как и городскими и плодородными «садами» («Garten»). Поэтому, но согласному преданию древности, Двенадцать таблиц особенно ясно выставляют право на проход (das Wegerecht) и обязанность давать проход (die Wegei asten) и обеспечивают безусловную доступность и (в то же время) ясную отграниченность каждого земельного участка посредством предписания иметь проход между участками шириной в пять футов (технически соответствующий эллинистическому χάλασμια), не подлежащий уничтожению путем давности. Если уже это есть перенесение городского, т. е. садового права (Gartenrecht) на полевую землю, то в таком случае это есть род передела полей, который в течение этого периода, вероятно, через посредство самих Двенадцати таблиц, был применен к римской частной земле. Со своими принципами: 1) проведения сети общественных дорог, 2) образования из каждого fundus замкнутого владения — следовательно, существуют отдельные дворы, деревень нет — 3) удостоверения владения (Evidenthaltang des Besitzes) с помощью занесения на карту (Kartierung) и связывания всех полевых прав владельца с этим занесением на карту этот передел означал разрушение древнего деревенского и волостного строя и установление строго индивидуалистического земельного права и земельного хозяйства.
А) У древних землемеров нормальным видом вполне аппроприированной, могущей быть проданной путем манципации и платить ценз частной земли является с помощью техники, с которой сейчас будет речь, поделенный и государством переданный «ager divisus et assignatus per limites in centuriis»[466]. Мы находим его и позже, правда, не исключительно, но во всяком случае преобладающим в Италии, в колониях с полным правом гражданства и на территории больших поселений ветеранов. Межевание пахотного поля, как оно производилось при каждой ассигнации, примыкает к этрусским и отчасти, может быть, к греческим образцам. С помощью простых диоптрических инструментов оно прежде всего разбивает поле посредством координатной системы «limites» на прямоугольные участки, нормально — но не с безусловной необходимостью — на квадраты в 200 югеров каждый (centuriae; — название примыкает к древнему плебейскому земельному наделу). Как и в греческих городах, и в применении к римским полям эта система координат ориентирована по четырем частям света: limites, лежащие в направлении от севера к югу, называются cardines, а от востока на запад — decimani. Отдельные квадраты обозначаются по их положению по отношению к limites, счет которым ведется от центра системы координат, и на углах ставятся государством установленные пограничные камни. Каждый пятый limes остается открытым в качестве общественной дороги предписанной ширины, остальные limites («linearii»), по крайней
