по закону, а не силой административного произвола, отмены, было оставлено положение ager perigrinus [собственность чужестранцев]. Сюда относятся, например, stipendiarii [платящие дань] в Африке, обязанные платить контрибуцию крупные землевладельцы, которые удерживают свою землю, но владеют ею не по римскому праву частной или государственной аренды, но, очевидно, по праву чужестранцев, а это означало: с возможностью произвольного вмешательства со стороны наместников во владельческие отношения, как оно существовало для всякого владения в руках подданного. Наконец, части общин — и они называются в специфическом смысле «civitates stipendiariae» — распоряжением сената прекарно оставлено владение до дальнейшего распоряжения с формулой: habere uti frui liceat (ήμών ενεχα εχειν έξΐναι в SC de Thisbaeis) [обладает правом пользования], следовательно, владение на праве чужестранцев с возможностью возврата, обыкновенно обремененное оброком (stipendium-хроническая военная контрибуция) без того, чтобы земля эта становилась от этого римским ager publicus.
Право сената (die Zuständigkeit) на распоряжение государственной землей и провинциальными владельческими отношениями (Besitzstände) менялось (подробности нас здесь не интересуют), в общем оно постоянно росло, а с ним и право римской олигархии распоряжаться землей целого мира. Возможности владельческих отношений (die Besitzständsmöglichkeiten), как показывает уже предыдущий очерк, чрезвычайно многочисленны. Здесь нужно только констатировать, что большинство всех землепашцев в римском orbis terrerum[502] в конце республиканского периода сидело на своей земле на не обеспеченном договором в силу «foedus», следовательно, в этой мере на прекарном праве. И это относится в совершенно, правда, специфической степени к крестьянам. Поскольку они сидели на конфискованной земле или на перешедших к Риму доменах, на земле стипендиарных землевладельцев или общин, везде они находились в одинаковом положении с έδνη эллинистической эпохи и λαοί эпохи Птолемеев в том отношении, что их личный статус и их отношение к земле фактически совсем не пользовалось защитой против произвольных распоряжений наместника и, поскольку этот последний не вмешивался, откупщиков податей, — если только не удавалось возбудить прямого обвинения, как против Верреса[503]. Что для этого требовались могущественные покровители и большие деньги, и что крестьяне — поскольку и они фигурируют в судебных речах — собственными силами лишь с трудом могли пойти по этому пути — вполне ясно.
Ибо для республиканской эпохи стоит вне всякого сомнения, что не только управление такого наместника, как Веррес, но и совершенно «нормальное» управление в провинциях всегда означало уменьшение крестьянских хозяйств, увеличение возделываемых с помощью рабов более крупных земельных комплексов (приведенная Цицероном статистика владельцев на ager Leontinus [поле жителей (города) Леонтии] представляет собой лишь особенно разительный случай). Сложная система постепенных переходов (Abstufung) в политических и экономических правах, на которой строила свое господство римская республика, действовала таким же образом. Только полноправный гражданин был, например, действительно вполне свободен в смысле права передвижения (freizügig). Уже латинянин высылался из Рима (см. выше), если его община требовала его назад, чтобы привлечь к участию в государственных повинностях. Совершенно так же — и это вполне естественно — высылался и гражданин всякой другой из в той или иной из различных форм присоединенных и подчиненных общин. Фактически он мог еще в каждом отдельном случае свободно передвигаться, но юридически он во всякий момент может быть отправлен на родину или вытребован оттуда назад. Вытекающие отсюда последствия для аграрного строя вывела впервые императорская эпоха (статья «Колонат»). Не менее индивидуально путем договора или, гораздо чаще, привилегии и распоряжения был урегулирован commercium и connubium: т. е. право вступать в брак и, что связано с этим, право наследовать и право владеть землей, принадлежащие гражданам каждой отдельной союзной или зависимой общины, тогда как, с другой стороны, римская должностная знать в эдиктах преторов, как английская аристократия в «equity» [право справедливости] лорда-канцлера, фактически автономно создала для себя адекватное ей «бонитарное» наследственное, землевладельческое право и право, регулирующее оборот (Verkehrsrecht), в случае надобности насчет традиционного «права квиритов».
Такое, в этом, как и во всяком другом отношении сословно привилегированное положение римского гражданина, естественно, выражалось в его деловых шансах в провинциях (около 100 000 италиков в течение одного дня унесла устроенная Митридатом в Азии «сицилийская вечерня»[504]) и в соответствующей экономической зависимости непривилегированных. Колоссально росла, в особенности в тех областях, подати которых в Риме были отданы на откуп всадникам, задолженность. Успех Митридата покоился — это между прочим справедливо сильно подчеркнул Ферреро — прежде всего на его революционном лозунге всеобщей сисахтии, который здесь в последний раз в древности выступает в качестве социальной программы (ибо Катилина в действительности представлял интересы задолжавших юнкеров) и вокруг которого среднее сословие Востока собралось против Рима так же, как одновременно с этим в союзнической войне[505] среднее сословие Италии собралось вокруг лозунга участия в привилегиях права гражданства, — требования, против которого теперь как раз поднялась и буржуазия всадников (Ritter) в интересах сохранения своей эксплуататорской монополии, специально монопольной эксплуатации своего земельного владения (см. выше).
Римская должностная знать в конце концов осталась победительницей, заключив мир с италийским средним сословием, который ей самой ничего не стоил. Платить (die Kosten tragen) должна была при реставрации Суллы по существу буржуазия «рыцарского сословия» («Ritterstand»), в политическом смысле (отнятие переданных Гракхом в ее распоряжение судов) и в экономическом (устранение введенной Гракхом сдачи на откуп азиатской десятины в Риме). Но как раз это толкнуло ее в руки цезаризма, который, таким образом, впридачу к военному орудию своей власти (Machtinstrument) получил и экономическое.
Глава третья. ОСНОВЫ РАЗВИТИЯ В ИМПЕРАТОРСКУЮ ЭПОХУ
I
И в императорскую эпоху полис продолжал свое победное шествие по античному миру. Как македоняне основанием «Alexandreschata» коснулись границ Туркестана[506], так римское владычество синойкизмами лузитанцев[507], основанием колоний и еще более важной городской организацией подданных в Британии, Галлии и Мавритании, на Рейне и на Дунае, где только она оказалась возможной, приготовило полису подобный же победный путь на Западе. И здесь еще более, чем в эпоху эллинизма, колоссальные земельные территории часто «приписывались» («attribuiert») к городам. Перенесением управления в центральный город, затем созданием привилегированного штата декурионов[508] из выше всех обложенных было не прямо (а иногда и прямо) вызвано поселение в городе по возможности всех, по крайней мере части крупных землевладельцев. Как в возникших путем синойкизма Афинах «эвпатридами» были те землевладельцы, которые являются «αότό τό άστυ οικοΰντες» (живущими в самом городе), так έπιφανέστατοι (самые знатные) аллоброгов[509] живут, по словам Страбона[510], в Виенне, в противоположность «γεωργοϋντες» (земледельцам), которые в χώμαι (деревнях) образуют сельский «plebs». На первых опирается римское господство, они имеют шансы постепенно подняться до права гражданства. Вступив в общение с государством, в христианскую императорскую эпоху к полису примкнула и церковь. Ее приверженцами с самого начала — пока не вошел в действие принцип «coge intrare» [«заставь вступить»] — были главным образом горожане (мелкая буржуазия): выражение «paganus» которое в древности постепенно приобретало свой презрительный с точки зрения городского бюргера привкус, было теперь в церкви, как в жаргоне военной монархии к «штатским» («Zivilisten»), применено к «язычникам». И когда церковь официально стала организовываться как государство в государстве, она все более и более строго стала проводить основное положение, что епископ может иметь резиденцию только в городе.
И в римских синойкизмах политические интересы часто становились в конфликт с экономическими: как «диойкизмы» Мантинеи и Патр[511] идут вразрез с желанием землевладельцев жить в своих поместьях, так высказывается часто сопротивление синойкизму в императорскую эпоху, и чем дальше, тем больше именно в городах внутри страны (in den Binnenstädten), где город не представлял никаких шансов на помещение капитала в морской оборот. Но, во всяком случае, везде рабский труд или сдача земли колонам является, при наличии сильной меры абсентеизма, следствием, которое неизбежно влекло за собой создание городов, в особенности городов с большими земельными территориями, лежащими внутри страны. Начиная с III в. до P. X., и с тех пор постоянно, дальнейшие успехи городской организации наталкиваются на явно все растущие трудности. Прежде, чем будут затронуты их причины (более близкое выяснение их относится к статье «Колонат»), мы рассмотрим на прощание еще раз своеобразные особенности античного полиса и здесь прежде всего спросим: в каком же отношении находится он к «городу» («Stadt») средних веков.
Комбинация землевладения и участия на рынке, как основ права гражданства, постепенное скопление земельного владения с помощью торговых барышей, трактование безземельных как «гостей» («Gäste») (метеки), натуральные повинности (литургии) бюргеров в отношении к городскому сеньору, военная организация бюргерства и, в частности, важных для военного дела ремесел, социальная рознь между всадниками и пехотой, — все это мы находим в начальном периоде средневековых городов так же, как мы наблюдали это в раннюю пору античного полиса. Но в остальном различия очень велики. Конечно, прежде всего следует очень твердо помнить о том, как различны между собой по своей социальной структуре города средних веков. Чтобы взять сначала важный пункт: отношение к «рыцарской» знати, которая в античном городе везде и всегда составляет зерно городского развития, — то, например, Генуя, о начале которой в известном смысле можно сказать то же самое; Флоренция, где бюргерство сделало необходимым «incassamento» [упорядочение] сельского дворянства, временами знали нечто вроде политического «штрафного перевода в дворянское сословие» («Strafversetzung in den Adelsstaand»); затем те многочисленные города, которые прямо или непрямо принуждали знать к вступлению в цехи; с другой стороны, Фрейбург в Брейсгау и другие города, где дворянству было запрещено поселение в городе, и, наконец, те многочисленные города (большинство крупных), которые пережили возникновение рыцарского патрициата из бюргерства, очень различно, как видим ясно, к ней (рыцарской знати) относились.
Вполне в общем смысле можно сказать, что морские города Средиземного моря с преобладанием в них чисто торговых интересов и торгового капитала ближе всего городскому типу античного большого города и что (второстепенные) чисто земледельческие городки (Ackerbürgerstädchen) также, пожалуй, похожи на античные мелкие города, тогда как, напротив, промышленные города (die Industriestädte) представляют собой тип, сильно отклоняющийся от античного полиса. Как ни текучи эти различия — как и все столь большие экономические различия — все же, вопреки возражениям Гольдшмита, в тезисе Ластига (Lästig), что специфические новые достижения в области права, регулирующего отношения промышленного капитала, принесены промышленными городами, как Флоренция, заключается много верного. Что право на труд (das Arbeitsrecht), социальная сила цехов и цеховая организация труда, следовательно, первая организация свободного труда — некоторые зачатки которой встречаются и в древности, но именно зачатки и ничего законченного — по существу обязаны своим возникновением этим «промышленным городам» — это находится вне всякого сомнения.
Каролингская империя[512] знает и регулирует рабский рынок. Во внутренних областях Восточной Европы работорговля продолжала существовать так же,
