стоит в связи и, наверное, в сильной мере (источники дают возможность признать нужду в людях») с этими изменениями. Крупные владения на гигантских пространствах континентальных стран севера со слабым оборотом и без того не могли эксплуатироваться по образцу карфагенско-римских плантаций. Уже Тацит (или тот, у кого он заимствовал свои сведения) видел, вероятно, у князей убиев[531] на рейнской границе крупное поместье с натуральными рентами, какое потом стало господствовать в эпоху франков, и противопоставляет его римским рабским казармам и военной организации их работ.
Римская вилла (villa) с ее все же высокой культурой начала медленно проникать на север, в конце концов до границ Шотландии. Эта вилла покоится при этом — и это мы имеем возможность узнать из источников — на все расширявшейся основе, и она должна это делать, потому что то, что становится необходимым для «господского» («herrschaftliche») существования, требует все большего и большего пространства. Процесс увеличения крупных земельных владений, который уже происходил в эпоху республики, развивается дальше, и с ним вместе совершается постепенный разрыв их связи с рынком, который становится все менее и менее необходимым для покрытия их потребностей, — процесс, о котором еще будет речь в статье «Колонат». Монархия стремится насильно синойкизировать поссессоров, встречая, как это мы узнаем из источников, все более и более сильное противодействие с их стороны. Бегство из городов побеждает. Аристократия становится в основном сельской (landsässig), а это значит: подготовляются средние века, значение городов падает как социально, так и экономически. Абсолютно обмен продуктов приблизительно за три с половиной столетия от Гракхов до Каракаллы[532] на территории в императорскую эпоху охватываемого римским государством orbis terrärum, без сомнения, очень сильно увеличился. Относительно, если сопоставить его обороты с размером вовлеченных в круг специфически античной культуры, в качестве граждан или подданных, областей и людей, этого быть не могло. Ибо круг этот гигантски расширился. Античная культура из береговой культуры (Küstenkultur) начала становиться культурой континентальной (Binnenlandkultur), и, если судить по масштабу данных средств оборота, это должно было означать относительное уменьшение интенсивности оборота.
В береговых областях содержание и одежда рабов в крупных ойкосах всецело или отчасти покрывались на рынке. Рабы или колоны поссессора континентальной области живут, собственно говоря, натурально-хозяйственным способом: только тонкий слой господ имеет здесь потребности, которые дают повод к покупке и покрываются продажей излишков поместья. Этот оборот есть тонкая нитяная сеть (Fadennetz) поверх натурально-хозяйственной основы. С другой стороны, в крупных столицах массы обеспечивает не частный оборот, но государственная аппопа. Это развитие, конечно, вовсе не исключает абсолютного увеличения заселения и занятия под обработку почвы во вновь присоединяемых континентальных областях: нет ничего более достоверного, как то, что то и другое в большой степени имело место. Но как раз это повышало влияние культурного сдвига. Характер континентальной культуры обнаруживает себя самым решительным образом в двух явлениях: в разоружении полиса, в окончательном упразднении его самостоятельной политики, но вместе с тем и всех капиталистических интересов и шансов на прибыль, которые были связаны с ней, и в выступлении вперед сословия континентальных крупных землевладельцев и их интересов в имперской политике.
Это последнее обстоятельство имело важные, также чисто политические последствия. Уменьшение наступательной силы римского войска, как оно с полной очевидностью сказывается в рассредоточении замкнутых военных организмов по всей широкой северной границе, во всяком случае также имеет свою причину в усилении культурного сословия провинциальных сельских (landsässingen) поссессоров, которые требовали от войска прежде всего защиты и охраны их владения, следовательно, выполнения задач оборонительных.
С этим связан монархический характер государства, который влечет за собой все типические последствия монархий древности. Союз италийских городов в свое время с помощью своего гражданского ополчения разгромил кельтов — силы которых превышали силы готов и вандалов (около 15 000 — 20 000 воинов у тех и у других) — и во время войны с Ганнибалом сокрушил такую военную силу, для которой одолеть так называемое «переселение народов» было бы совершеннейшим пустяком. Но — совершенно независимо от вопроса о том, давало ли бы еще возможность социальное расслоение общества императорской эпохи основывать военную повинность на самоэкипировании гражданского (в античном полисе это значило: крестьянского) ополчения — такие, каждый раз ad hoc созываемые гражданские ополчения были неспособны брать на себя постоянную обязанность защищать границу страны, проходящую в виде кривой линии через всю Европу, как того требовали интересы континентальных поссессоров и арендаторов доменов. Это могло сделать лишь постоянное и, следовательно, соответственно условиям древности, профессиональное войско. И с этими интересами теперь приобщенного к культуре материка здесь, как и везде, совпали династические интересы монарха. Династическое профессиональное войско и династическая бюрократия вступили теперь, по эллинистически-египетскому образцу, на место совершенно недостаточного для мирового государств, но характерного для полиса управления, и было лишь последовательным заключительным звеном развития, когда монархическое государство с перенесением резиденции на Восток открыто признало себя наследником эллинизма.
Конечно, Август[533] и все выдающиеся фигуры первых двух столетий были императорами римлян, осторожными в распространении права гражданства, в особенности на Восток, и заботящимися о сохранении привилегий римлян. Но, чтобы с своей стороны приобрести господство над господствующей нацией, они постепенно обезоружили ее, как это достаточно ясно показывают данные о родине ветеранов, заключающиеся в военных дипломах. Таким образом, было возможно, что с помощью простого coup d’etat (Staatsstreich) [государственный переворот], без всякого шума и сопротивления, господство римлян при Северах[534] было сломлено, и какое-нибудь лишенное всякой культурной традиции племя как иллирийцы, сменяясь людьми Востока, захватывало власть над империей. Удаление римских родов с мест офицеров и чиновников, исчезновение старой прочной административной традиции римской знати (а не «расовые» влияния, для которых также здесь нет сколько-нибудь осязаемого доказательства) должно было потрясти государство в его устоях и, действительно, благодаря (как доказал Домашевский) до безумных размеров повысившихся донативам, которые раздавали всемогущему войску, последовало государственное банкротство, с ним вместе целые поколения длившееся разрушение античного денежного хозяйства (позднейшие постановления о «находке клада» («Schatzfund») показывают, где здесь, как и везде в подобных случаях, оставались наличные денежные средства) и распадение государства, которое было затем опять сплочено на совершенно новом базисе. И римская монархия стала теперь опиравшимся на литургии государством (Leiturgiestaat) по эллинистически-египетскому образцу.
Зачатки этого восходят далеко вглубь второго столетия. Сословное расслоение, предпринятое императорской эпохой, от в самой высокой мере привилегированного сословия сенаторов до сложившейся на почве своего рода культа придворных поставщиков (Hoflieferantenkult) (augustales) буржуазии вольноотпущенников мелких городов, а также строй декурионата, организация экстерриториальных доменов и крупных поместий (Grundherrschaften) (см. статью «Колонат») образовали социальную основу для распространения при Каракалле права гражданства на все эти привилегированные слои государства, которым противостояли обязанные платить поголовную подать λαοί, plebs, coloni, tributarii. Эти освобожденные от «sordida munera» [«грязные дары»] простого человека слои «possessores», землевладельцев (Grundherren) составляют теперь и официально, так сказать, «непосредственно подчиненных государству» подданных («reichsunmittelbaren» Untertanen). Уже это состояние общества — дальнейшее развитие положения подданных при республике — носит эллинистический отпечаток, безотносительно к тому, что в этом следует считать прямым заимствованием: условия античной монархии несли с собой эти социальные образования. Способ обеспечения войска провиантом и обеспечения землей легионов, которые теперь превращаются в фактически наследственное сословие женатых, несущих приграничную службу людей (verheirateter Grenzer), несомненно, заимствован с Востока, в частности из Египта, не говоря уже, конечно, о монополиях, государственных мастерских, принудительных цехах, солидарности декурионов в отношении к уплате податей и о всех других литургиях, которые крепкой сетью опутывают отдельного человека и прикрепляют его к его функции.
Этой сетью античное государство медленно, но верно, задушило и капитализм. Ибо как это, однако, произошло, что по крайней мере первые два века императорской эпохи, а после восстановления порядка и мира IV столетие, периоды (относительно) глубокого мира, каких не знала вся «классическая» эпоха Древности, не были эпохами расцвета капиталистического хозяйства? Рост денежного хозяйства, по крайней мере до эпохи Марка Аврелия включительно, не подлежит сомнению; но ведь «денежное хозяйство» не то же самое, что «капитализм». Крупные земельные владения (Grundherrschaften) возникают и растут; с другой стороны, мелкие торговцы и мелкие ремесленники Востока в течение всей императорской эпохи, а также и в последний ее период, проникают на Запад (здесь они являются носителями христианства). Но об успехах капиталистической хозяйственной организации мы ничего не слышим ни в торговле, ни в сельском хозяйстве, ни, тем более, в промышленности. Напротив, «царские купцы» первого периода императорской эпохи, которые торговали на севере, исчезают, выступает вперед мелкий торговый люд, пошлины с оборота в эпоху великого развала в III в. иссякают до того, что (как доказывает Домашевский) даже взимавшие их чиновники упраздняются. И состояние вялости, опускание вниз идет уже со времени Марка Аврелия, как это становится вероятным по данным папирусов. Древность переживала ведь и более суровые военные времена, чем период смут III столетия; почему же она не оправилась от него?
Потому что капитализм древности стоял на политическом якоре, зависел от частной эксплуатации политической власти (politischer Herrschaftsverhältnisse) в расширявшемся территориально городе-государстве, а с исчезновением этого источника образования капитала и это последнее прекращалось. Первым делом императоров было упорядочивание налогов и ограничение произвола государственных откупщиков. Как и птолемеевское правительство (см. выше) они на первых порах не могли обойтись без капитала и деловой опытности государственного откупщика. Но, понятно, чем больше их собственная бюрократия приобретала требуемую сноровку, тем меньше они видели оснований к тому, чтобы без нужды оставлять государственному откупщику частную прибыль, шли по пути «огосударствления» дела взимания все дальше и дальше, и — как это показали Домашевский и Ростовцев — государственный откупщик кончает тем, что превращается в государственного чиновника. Охраной своих подданных, с одной стороны, замирением мира — с другой, империя привела капитализм в состояние умирания.
Истощение рынка рабов, исчезновение всех тех шансов, какие представляла борьба между полисами, исчезновение насильственного монополизирования торговых путей отдельными полисами, прекращение вообще частной эксплуатации доменов и подданных, все это означало для капитализма Древности, отнятие у него питавшей его почвы. Что в диоклетиановском, опиравшемся на литургии государстве капитализм древности тем более не нашел архимедовой точки опоры, на которой могло бы укрепить свой якорь его стремление к прибыли, само собой понятно. Бюрократический порядок убивал как всякую политическую инициативу подданных, так и экономическую, для которой не было соответствующих шансов. Всякий капитализм превращает «имущество» (Vermögen) имущих слоев в «капитал»: империя изъяла из обращения «капитал» и, подобно государству Птолемеев, опиралась на «имущество» владеющих слоев. Своим владением (Besitz), не более, чем в античном полисе копьем и панцирем, должны были служить ей теперь имущие классы,
