требования к ней стали предъявлять скрипка и особенно клавир Два великих мастера современной клавирной музыки, Иоганн Себастьян и Филипп Эммануил Бахи, занимали еще нейтральную позицию в отношении молоточкового клавира, и особенно первый из них значительную часть лучших своих произведений создал для более старых типов инструмента, для клавикорда и чембало с их слабым звуком более интимного и рассчитанного на более тонкие уши свойства И только виртуозное и заявившее о себе в международных масштабах искусство Моцарта, растущие потребности музыкальных издателей и концертных предприятий в обширном потреблении музыки, рассчитанной на рынок и на массу, принесли молоточковому клавиру окончательную победу. Еще создатели клавиров в XVIII веке, особенно в Германии, были первым делом ремесленниками, сами работали физически и сами же испытывали свои инструменты (например, Зильберман). Крупное машинное производство освоило клавир впервые в Англии (Бродвуд), а затем в Америке (Стейнвей), где превосходного качества железо пошло на пользу металлическим рамам с их конструкцией и способствовало преодолению немалых климатических трудностей, стоявших на пути инструмента (подобные трудности препятствуют его применению в тропических странах) Уже в начале XIX века клавир стал нормальным объектом торговли, и его стали производить про запас Дикая конкуренция между фабриками, между виртуозами, с использованием современных средств печати, выставок, под конец уже с полной аналогией технике сбыта, например, пива, создание собственных концертных залов фабриками инструментов (у нас это в первую очередь берлинские залы) — все это позволило современному фортепиано достичь технического совершенства, какое уже могло удовлетворить растущие требования, предъявляемые композиторами к технике Прежние инструменты не отвечали бы уже и поздним творениям Бетховена. А оркестровые сочинения вообще доступны для домашнего исполнения только в форме переложений для фортепиано. В лице Шопена нашелся композитор высочайшего достоинства, который ограничил себя одним фортепиано, и, наконец, Лист, интимно знавший этот инструмент как величайший из виртуозов, выведал все выразительные возможности, какие скрывало в себе фортепиано. Непоколебимое положение современного фортепиано основано на универсальном его применении для домашнего усвоения почти всех сокровищ музыкальной литературы, на необъятном изобилии литературы, специально написанной для него, и, наконец, на его качестве универсального инструмента сопровождения и музыкального обучения. Как инструмент, пригодный для обучения музыке, фортепиано заменило 548
античную кифару, монохорд, примитивный орган и фрикционную лиру монастырских школ; как инструмент, пригодный для сопровождения, оно заменило античный авлос, орган и примитивные инструменты средневековья, равно как лютню эпохи Возрождения, как инструмент в руках дилетанта из высших слоев общества, оно заменило античную кифару, северную арфу и лютню XVI столетия. Если нас воспитывают исключительно для восприятия современной гармонической музыки, то все это воспитание в существенном отношении держится на фортепиано. И даже с негативной стороны — в том смысле, что привыкание к темперированному строю безусловно отнимает у нашего слуха, т. е. у слуха публики, реципирующей _ музыку. часть той тонкости в плане мелодическом, которая накладывала столь характерную печать на мелодическую утонченность античной музыкальной культуры Обучение певцов еще и в XVI веке осуществлялось на Западе при помощи монохорда, и, вследствие этого, здесь после Царлино вновь пытались ввести чистый строй. Сегодня же обучение ведется почти исключительно с помощью фортепиано, по меньшей мере в наших широтах, и даже у струнников тонообразование заведомо ориентировано на фортепиано. Ясно, что здесь нельзя получить столь же тонкий слух, как при обучении посредством инструментов с чистым строем. И если, что вполне засвидетельствовано, певцы из северных стран интонируют менее чисто, чем итальянцы, то это может быть обусловлено отчасти и только что указанной причиной Мысль Б Гельмгольца о постройке фортепиано с 24 клавишами в октаве не очень перспективна по экономическим соображениям. При сравнении с удобной клавиатурой из 12 клавиш они не нашли бы сбыта у дилетантов и оставались бы инструментами виртуозов. А строительство фортепиано обязано считаться с массовым сбытом. Ибо по всей своей музыкальной сущности фортепиано — инструмент буржуазного дома. Как орган требует огромного замкнутого помещения, так фортепиано — не слишком большого, где могут раскрыться все его красоты. Все успехи современных пианистов-виртуозов в принципе не могут изменить того положения, что этот инструмент, когда он звучит в большом концертном зале, невольно сравнивается с оркестром, а при этом оказывается недостаточно мощным. Поэтому не случайно носителями культуры фортепиано являются северные народы, жизнь которых связана с домом уже по причине сурового климата и, в отличие от юга, вся сосредоточена в «доме». Поскольку по историческим и климатическим причинам развитие буржуазного комфорта на юге далеко отстало от севера, то, как мы видели, и фортепиано, 549
изобретенное здесь, не получило там такого широкого распространения, как у нас, и до сих пор еще не завоевало там прочного положения буржуазной «мебели» в той степени, какая давным-давно сама собой разумеется для нас.
Примечания
Перевод выполнен по изданию: Weber Max. Die rationalen und soziologischen Grundlagen der Musik. Tubingen, 1972. На русский язык переводится впервые. Последний незавершенный труд М.Вебера в обостренном виде выявляет обычно присущую его работам черту — крайнюю насыщенность материалом, известную перегруженность и чрезмерную сжатость. Автор предполагает, что читателю известны данные следующих специальных дисциплин: 1) музыкальной акустики; 2) теории музыки; 3) музыкальной этнографии; 4) инструментоведения (до некоторой степени) Области эти настолько специальные, что в издании труда, предназначенном не для музыковедов, в комментариях совершенно бессмысленно было бы давать отдельные пояснения, — таковые продолжались бы до бесконечности, тем более, что терминология теории музыки, какой пользовался Макс Вебер, расходится и с общепринятой в наше время. Вместе с тем, научное значение последнего труда М. Вебера, вне всякого сомнения, огромно, и это должен интуитивно почувствовать и читатель, которому сам материал книги чужд. Ввиду невозможности давать отдельные пояснения, можно рекомендовать читателю обращаться к доступной литературе на русском языке, которую и приводим, группируя ее по четырем названным выше научным отделам: 1 а. Музыкальная акустика /Под ред.К.А. Гарбузова. М., 1940; М., 1954); Шерман Н.С. Формирование равномерно-темперированного строя. М , 1964; Переверзев Н.К. Проблемы музыкального интонирования. М., 1966; Он же. Исполнительская интонация. М., 1989. б Античная музыкальная эстетика / Изд. А.Ф.Лосева. М., 1960; Герцман Е.В. Античное музыкальное мышление. Л., 1986; Он же. Византийское музыкознание. Л., 1988. 2. Холопов Ю.Н. Гармония. Теоретический курс. М., 1988 (здесь в приложении имеется Таблица интервалов). 3. Алексеев Э.Е. Раннефолькпорное интонирование. М., 1986. 4. Левин С.Я. Духовые инструменты в истории музыкальной культуры. Ч.[I] – II.Л., 1973-1983. Струве Б. Процесс формирования виол и скрипок. М., 1959. Однако в идеале книга М. Вебера предполагает системное освоение различных (включая особо специализированные) областей знания, причем непременно в их истории — от философии и социологии до музыкальной акустики и специальной теории музыки в их историческом развитии, — так что задача подобного синтеза превосходит как силы отдельного ученого, так и возможности современной науки.
Карл Ясперс. Речь памяти Макса Вебера
Выступление перед студентами Гейдельбергского университета на траурном заседании 17 июля 1920 года
Сказать что-либо о Максе Вебере вскоре после его смерти1, собственно говоря, вряд ли возможно. Почтить память великого человека мы можем, изучая его творения и пытаясь, пусть в малой, доступной нам степени, продолжить в духе его идей то, осуществление чего он сделал возможным. Это требует длительного времени, теперь же нам следует выразить в абстрактных понятиях и осознать, что мы потеряли и чем мы обладали. Многие из нас считали Макса Вебера философом. Величие этого человека не позволяет притязать на него отдельной профессии или отдельной науке. Но если он и был философом, то, вероятно, единственным и в ином смысле, чем в наше время кто-либо другой. Его философская экзистенция — нечто большее, чем мы способны постигнуть в данный момент. Мы должны сначала научиться видеть, сначала обрести смысл этой экзистенции. И здесь я делаю слабую попытку сказать о ней. О человеке же со всеми его особенностями, о человеке, которого мы любили, я говорить не буду. Обращаясь к его наследию, которое находится в нашем распоряжении, мы видим множество отдельных работ. Но все это, в сущности, фрагменты. Случалось, что некоторые из его работ заканчивались замечанием, дальнейшая статья следует Но они так и оставались последними по данной проблеме. Труды, казавшиеся доведенными до конца, указывали на то, что выходило за их пределы, требовали дальнейшей работы, и ни один из них не был полностью завершен У него почти нет книг, кроме ранней работы по аграрной истории Рима, брошюры о бирже и нескольких выступлений последних лет в виде отдельных оттисков — больше ничего. Все остальное находится в журналах, архивах, газетах Меньше года тому назад Макс Вебер начал как бы собирать урожай своей научной жизни. Он готовил два многотомных сочинения. Его трудоспособность была, невзирая на напряженную деятельность в течение ряда десятилетий, исключительной. «Я работаю, как тридцать лет тому назад», сказал он в апреле 1920 года. Как-то он написал 553
за день целый печатный лист. Материал задуманных им трудов как бы сам устремлялся к нему. И за этой работой его настигла смерть Эта потеря для науки неизмерима. Но его работы остались бы фрагментами и при других обстоятельствах. Ибо они были задуманы в таких необъятных размерах, что напоминают по самой своей природе средневековые соборы и, подобно им, не могли быть завершены. Фрагментарна была и его жизнь. Он был готов действовать всегда, когда требовалось его участие. Всю свою энергию он вкладывал в задачи дня — то в судебный процесс, то в исполнение завещания, то в управление лазаретом в первые годы войны. В политическую жизнь он вмешивался, если считал, что может оказать помощь нации. Однако, что бы он ни делал, все это оставалось рядом отдельных поступков, которые в сравнении с его величием как человека и с тем, что способны совершать преобразователи мира, могут показаться чем-то незначительным или вообще ничем. Можно ли при этом фрагментарном характере деятельности Макса Вебера воспринимать его как духовную вершину эпохи? Лишь в том случае, если в самой фрагментарности видеть положительный смысл, если верить, что наивысшее, в той мере, в какой оно может быть осуществлено, необходимо должно носить фрагментарный характер. Обратимся сначала к тем его научным трудам, которые были опубликованы. Содержание их затрагивает самые различные области, это — аграрная история Рима, биржа, сельскохозяйственные рабочие региона Восточной Эльбы, средневековые торговые компании, упадок античного мира, логико-методологические исследования, русская революция, психофизика промышленного труда, протестантская этика и дух капитализма, работы по социологии религии, относящиеся к Китаю, Индии, иудаизму, политические труды, посвященные проблеме выбора вождя и формированию политической воли, доклады, посвященные политике и
