науке как профессии. Но эта универсальность — не случайное нагромождение различных исследований, все они группируются вокруг одного центра социологии, которая должна была получить систематическое изложение в его последнем труде. Но что такое социология? Это столь же неясно, как и то, что есть философия. Начиная от греков и до Гегеля, философию всегда понимали как самопознание человеческого духа ????? ???????2. К этому самопознанию направлена в значительной степени и социология. Это — научная форма, которую самопознание стремится принять в современном мире Центральный вопрос Макса Вебера, к которому можно свести его исследования по социологии религии, таков почему у нас на Западе возник капитализм? Это — вопрос, смысл которого в значительной 554
степени связан с пониманием нашей современной жизни. Данное Марксом материалистическое понимание истории, которое было первым шагом к познанию капитализма, Макс Вебер оценил как научное открытие и, несомненно, многому у него научился, но одновременно он низвел познанное этой теорией до одного из факторов, стоящих в ряду с другими. В ноябре 1918 года он прочел в Венском университете лекцию, в которой была дана позитивная критика материалистического понимания истории; в ней он и показал действие этих других факторов. Предметом своего анализа он сделал религиозность как формирующий и движущий фактор, в том числе и в экономике, а затем он выявил все доступные познанию связи, не абсолютизируя ни одну из них Задачей его социологии было показать всю сложную систему каузальных связей. Таким образом, перед его взором оказалось все человеческое существование в его универсальности. И это его видение представляет собой до сих пор не существовавшее соединение истории и систематики. Он подходит к необозримому материалу совершенно эмпирически, и все-таки его подход всегда остается конструктивным, ибо он рассматривает этот материал с систематических точек зрения, с которых все историческое становится просто «случайностью». Но эта систематика нигде не застывает в систему Напротив, Макс Вебер все время подчеркивает, что установленные им различия и понятия созданы именно для данной особой познавательной цели и за ее пределами неприменимы Даже различение ценностных сфер превратилось у него в целенаправленное образование понятий для определенных видов познания, имеющих, правда, многообразное применение, но и это различение не было для него абсолютным. Так, быть может, эта социология и есть философия под другим названием? Макс Вебер хотел быть ученым в области специальной науки и считал свою социологию специальной наукой. Но это — странная специальная наука, которая не имеет своего материала, ибо весь ее материал уже ранее разрабатывался другими науками, действительно только специальными; наука, которая фактически становится универсальной, заставляя, как прежняя великая философия, работать на себя все науки и все их оплодотворяя, — в той мере, в какой их объектом является человек. Внешнее сходство социологии с философией состоит в том, что в той и другой нет общепризнанного уровня, нет объективного критерия научной значимости, как в специальных науках. Близость социологии к философии внешне проявляется как будто бы и в том, что к ней обращались официально признанные философы, что она в такой же мере может считаться философской дисциплиной, как та, которой занимаются специалисты в области политэкономии. Среди 555
современных философов в качестве примеров можно назвать Зиммеля и Трёльча, причем Трёльч признает, что он многому научился у Макса Вебера. Философия там, где она жизненна, всегда имеет конкретные корни. Она вырастает из отдельных областей жизни и познания, из мира этики и политики, из математического естествознания, из логики, из истории и т.д. В философском процессе каждый раз возникает нечто целое, из чего потом может выйти новая специальная наука. Социология еще не стала специальной наукой. Она еще пребывает в том начальном состоянии, в котором все науки стекаются в философию. Поэтому она и является такой живой и волнующей, еще сохраняет философский характер. Но так как она находится лишь у корней философии, так как она – только познание и только часть внутри познания, то ей не дано быть философией. Исходя из философских убеждений, Макс Вебер подчеркивал специальный научный характер своей работы; исходя из научных убеждений — стремился превратить социологию в специальную науку. Ибо как социология ни велика и ни универсальна, она оставалась для него отдельной областью знания. Философ мыслит шире. В социологическом познании он находит лишь одно проявление. Философ — нечто большее, чем просто познающий. Его характеризует и материал, который он познает, и происхождение этого материала. В личности философа присутствует время, его движение, его проблематика, в ней силы времени необычайно жизненны и ясны. Философ представляет собой то, что есть время, и представляет субстанциально, тогда как другие отражают лишь части, уклонения, опустошения, искажения сил времени. Философ — сердце в жизни времени, но не только это, — он способен выразить время, поставить перед ним зеркало и, выражая время, духовно определить его. Поэтому философ — человек, который всегда готов отвечать всей своей личностью, вводить всю ее в действие, если он вообще где-либо действует. Если бы он этого не делал, у него не было бы материала для наиболее оригинального познания, он совершал бы только интеллектуальные ходы. Тогда возникали бы знания, оторванные от существования, которые производят как бы в безвоздушном пространстве пустое действие с помощью безразличного материала, не предполагающего экзистенции, — в руке каждого словно стертая монета. В Максе Вебере же мы видели воплощение экзистенциального философа. Люди обычно заняты, в сущности, лишь своей личной судьбой, в его же великой душе действовала судьба времени. Если он всей силой своего человеческого сердца и любви ощущал и знал личностное, то все это обволакивалось чем-то большим. В нем как бы выступал «макроантропос» нашего мира. Нас завораживали его меткие 556
характеристики глубоко пережитых им событий и решений нашего времени, благодаря ему мы достигали ясного осознания настоящего и данного момента. Нас завораживал его прозорливый взгляд в будущее, его введение настоящего в целостность исторической перспективы и, одновременно, его твердая уверенность в жизненности только современных экзистенциальных задач, под углом зрения которых творения прошлого, даже великие, подчас казались ему «старым хламом». Он обладал сознанием мира и самого себя в настоящем. Но он не представлял нам это как тотальность. Казалось, что он с непререкаемой последовательностью все только разъединяет, а не соединяет в завершенной картине. Хорошо известно, с каким пафосом он разделял, например, знание и оценку. В свободном от оценки познании он видел цель науки. Его интеллектуальная совесть бесконечно расширяла его видение, и он постоянно стремился довести собственные оценки до отчетливого сознания, сделав оценки вообще предметом познания. Свободное от иллюзий видение того, что действительно есть и что значимо в рациональной последовательности, что является каузальным фактором и что при данных обстоятельствах неизбежно произойдет, было для него требованием познания. Однако это требование отделения оценки от объективного понимания было не равнодушием к жизни и желанием замкнуться во вневременном субъекте, не «смертью с открытыми глазами», не спокойным созерцательным наблюдением. Истинное, свободное от иллюзий видение требовало одновременно самой интенсивной оценки. Единство и совершенство не стоят перед его взором как объективный образ и не создают для нас личностный, эмпирический завершенный образ Макса Вебера; они выражают живое движение его экзистенции, в котором достигались мгновенные, завершенные синтезы и в котором он, производя оценки, не забывал об объективности, а в объективном изложении — о возможных оценках; он беспрерывно соотносил друг с другом то, что было разъединено и что в своем соотнесении одновременно оставалось разъединенным. Так в нем объединялось противоположное в бесконечном движении! Его безграничная объективность была причиной того, что он, как едва ли кто-либо другой из людей нашего времени, был способен оценить все основания, готов принять во внимание каждый факт, каждый существенный аргумент. Если греки отличались от варваров своей способностью выслушивать доводы других, то Макс Вебер был греком высокого ранга, чье желание выслушивать, вопрошать не знало границ. Но одновременно ему была свойственна такая сила оценки, такая решительная позиция по отношению к конкретным событиям бытия, которые многим казались устрашающими, насильственными, 557
подавляющими. И в основе этого всегда было понимание, от которого он никогда не отрекался, доказывая всем своим существом, что объективен не только в ограниченной сфере научной работы, но и за ее пределами. Его неукротимый темперамент, гнев, который вызывали у него бесчестность, претенциозность, самообман, прорывались иногда сквозь его сдержанность и духовное самообладание, и многие считали, что с ним невозможно общаться, ибо он подавляет всех своим криком, полностью овладевает дискуссией, преисполнен надменного радикализма. Верно, что глубина его проницательности и его громадные фактические знания иногда потрясали, контраргументы оказывались исчерпанными, во всяком случае, никто не мог их привести. Верно, что его моральные требования не были удобны; для каждого, кто полностью не замыкался в себе, он был живой совестью. Верно и то, что его темперамент вел к чрезмерно бурным аффектам и к минутным несправедливостям, — однако поразительно, как он в этом признавался, как сомневался в своей способности решать большие задачи, часто требующие мгновенных решений, говоря «Я делаю ошибки» Все, что случалось, было лишь поправимым сиюминутным проявлением аффекта. Его безграничная готовность воспринимать замечания становилась в конце концов ясной каждому, кто мог предложить действительно объективные аргументы Поэтому каждый, пока совесть его была чиста, мог питать к нему безусловное доверие. Макс Вебер отрицал, что он философ, когда его называли таковым. Целое и абсолютное не было в его глазах предметом, он решительно противился созданию философской системы, но тем более систематично и конструктивно мыслил. Вся систематика служила ему для ограниченных целей познания и была, поэтому, по своему значению ограниченной и относительной. Он сознавал глубокую разницу, пропасть, отделявшую его от философии, конечной целью которой служила система и которая из этой перспективы видела в историческом восприятии (от Гегеля до Виндельбанда) всю историю философии в своеобразном искажении В этом историческом понимании великим, и Макс Вебер это признавал, было видение фактической связи между логическими вопросами, которые позволяли постичь прогрессирующее значение, объективное развитие проблем истории. Логическое в философии, что, по мнению Макса Вебера, и должно быть единственной задачей философии, составляло, с его точки зрения, специальную науку, которой он занимался. Для него философия исчерпывалась логикой, в качестве же системы она была ему чужда. С сократической иронией он обычно говорил «В этом я ничего не понимаю». Или совершенно спокойно заявлял, что это — совершенно «другие» проблемы, которыми 558
он не занимается, что он пользуется логическими понятиями только в данном, совершенно определенном значении для анализа данной конкретной реальности. Последний смысл
