третьих (позднее) выставление определенного количества боевых колесниц, воинов в доспехах, лошадей и провианта (скота) раскладывалось на поселения определенного — в основном очень большого — размера.[141] Как мы увидим, весь характер последующего распределения налогов, принудительных работ и поставок рекрутов был явно связан с этими традициями феодальной эпохи: возникнув в древнюю эпоху из необходимости выставления колесниц и всадников, позднее оно было перенесено на набор рекрутов для армии, принудительные работы и натуральные, а затем — денежные выплаты.
Встречались и общие лены, т. е. совместные владения под руководством старшего в роду.[142] Право первородства и выбор наследника из сыновей и родственников самим правителем или высшими чиновниками сосуществовали даже в императорской династии. Иногда вассалы считали выбор младшего сына или сына конкубины в обход старшего сына или сына старшей жены поводом для мятежа против императора. Позднее и вплоть до конца монархии, по ритуальным причинам, связанным с жертвоприношениями предкам, действовало правило: наследник должен выбираться из следующего по отношению к умершему императору поколения.[143] Политические права сюзерена сократились почти до нуля. Это было следствием того, что лишь пограничные вассалы (маркграфы) вели войны и поэтому обладали военной силой, а император — видимо, именно из-за этого — все больше превращался в пацифистского иерарха.
Император был высшим понтификом с ритуальными привилегиями: важнейшие жертвоприношения осуществлял именно он. Война вассала против него теоретически считалась предосудительной с ритуальной точки зрения и могла привести к негативным магическим последствиям — что иногда все же не мешало ее начинать. Подобно тому как епископ Рима в Римской империи претендовал на председательство в советах, он, в свою очередь, претендовал для себя или своих легатов на председательство в собраниях князей, многократно упоминаемых в хрониках; однако в эпоху власти мажордомов (протекторов) отдельных крупных вассалов это притязание игнорировалось, что — по крайней мере в теории — считалось нарушением ритуала. Подобные собрания князей происходили часто: например, одно из них в 650 году до н. э. выступило против лишения прав подлинных наследников, против наследственных должностей, против аккумуляции должностей, против смертной казни для высших чиновников, против «нечестной» политики, против ограничений для продажи зерна и за почитание и уважение к возрасту и талантам.
Практически единство империи выражалось не в этих случайных собраниях правителей, а в «культурном единстве». Как на Западе в Средневековье, так и здесь культурное единство было представлено тремя элементами: 1) единством рыцарских сословных обычаев; 2) религиозным, т. е. ритуальным единством; и 3) единством класса книжников. Ритуальное единство и единство сражающегося на колесницах сословия рыцарей-вассалов, ленных владельцев замков проявлялось в формах, напоминающих Запад. Если там «варвар» и «язычник» были тождественны друг другу, то в Китае признаком варвара или полуварвара считалось прежде всего неточное исполнение ритуала: еще долгое время неправильное жертвоприношение превращало правителя династии Цинь в полуварвара. Война против нарушающего ритуал правителя считалась похвальным делом. Даже позже любая из многочисленных династий татарских завоевателей Китая не рассматривалась носителями ритуальной традиции в качестве «легитимной» до тех пор, пока она не адаптировалась к ритуальным правилам (и тем самым к власти касты книжников). «Международно-правовые» требования, которые по крайней мере в теории предъявлялись к поведению правителя с точки зрения выражения культурного единства, имели отчасти ритуальное, отчасти — рыцарско-сословное происхождение. Были предприняты попытки замирить страну с помощью собраний князей. С точки зрения теории война против соседнего правителя была ритуально неправильной, если тот находился в трауре или его государство испытывало трудности, например, из-за голода; в отношении него теория объявляла угодным духам делом братскую помощь попавшему в беду. Кто причинял зло своему сюзерену или сражался за неправое дело, тот не получал места на небе и в храме предков.[144] Объявление места и времени предстоящей битвы считалось рыцарским обычаем. Борьба должна была приводить к какому-то итогу: «Следует знать, кто является победителем, а кто — побежденным»,[145] поскольку она являлась божьим судом.
Правда, на практике политика князей, как правило, выглядела совсем иначе. Это была беспощадная борьба крупных и мелких вассалов друг с другом; младшие вассалы использовали любую возможность, чтобы стать самостоятельными, а крупные князья только и ждали шанса для нападения на соседей, и — как следует из хроник — вся эпоха была временем неимоверно кровопролитных войн. Тем не менее теория была важна для выражения культурного единства. Его носителями стали книжники, т. е. владевшие грамотой, которых правители использовали во властных интересах для рационализации своего управления точно так же, как индийские князья использовали брахманов, а западные князья — христианских клириков. Еще оды VII века воспевали не мудрецов и книжников, а воинов. Гордый древнекитайский стоицизм и полное неприятие «потусторонних» интересов были наследием этой милитаристской эпохи. Однако уже под 753 годом упоминается назначение официального придворного хрониста (что также означало придворного астронома) в государстве Цинь. «Книги» правителей — ритуальные книги и хроники (сборники прецедентных случаев) стали значимыми даже в качестве объектов добычи;[146] заметно повысилась роль книжников. Они занимались расчетами и вели дипломатическую переписку князей, многочисленные примеры которой сохранились в хрониках (вероятно, в качестве парадигм); часто они находили прямо «макиавеллиевские» средства для того, чтобы одолеть соседних князей военным или дипломатическим путем, заключали союзы и готовились к войне. Прежде всего — посредством рациональной организации войска, складов и налоговой политики: очевидно, что при этом они могли выступать в качестве княжеских счетоводов.[147] Правители стремились взаимно влиять друг на друга при выборе книжников, переманивать их к себе, а книжники, в свою очередь, переписывались друг с другом, меняли службу, ведя своего рода кочевую жизнь от двора к двору,[148] как западные клирики и владевшие латынью интеллектуалы конца Средневековья. Как и последние, они также чувствовали себя единым сословием.
Конкуренция отдельных государств за политическую власть породила рационализацию экономической политики князей.[149] Это было делом слоя книжников. Один книжник — Шан Ян — считается творцом внутреннего рационального управления, другой — Вэй Жань — творцом рационального военного порядка в том государстве, которое позднее превзошло все остальные. Большая численность населения и прежде всего богатство — как правителя, так и его подданных — стали здесь, как и на Западе, средством достижения политической цели.[150] Как и на Западе, здесь князья и их советники в делах ритуала из числа книжников также должны были вести борьбу прежде всего со своими младшими вассалами, сопротивление которых грозило им тем же, что они готовили своим собственным сюзеренам. Чиновническое управление вытесняло старое управление посредством вассалов, т. е. наделенных харизмой крупных семей; этот процесс сопровождался образованием княжеских картелей против субинфеодации и установлением книжниками принципа, согласно которому наследование чиновнической должности считалось непристойным с ритуальной точки зрения, а нерадивое исполнение должностных обязанностей влекло за собой негативные магические последствия (раннюю смерть).[151] Создание княжеской личной охраны[152] и снаряжаемого и снабжаемого князем войска с офицерами вместо созыва вассалов — вместе с налоговой политикой и организацией складов — привело к соответствующим изменениям в военной области. Сословное противопоставление крупных харизматических родов, которые на своих колесницах вместе со своей дружиной сопровождали князя в военных походах, и простого народа повсеместно предстает в хрониках как нечто само собой разумеющееся. Существовал определенный порядок ношения одежды;[153] «великие семьи» пытались укрепить свое положение с помощью брачной политики;[154] рациональный порядок отдельных государств, например, установленный Шан Яном в государстве Цинь, также закреплял сословное деление. «Благородные» и народ всегда различались, причем очевидно, что под «народом» понимались свободные плебейские роды, исключенные из ленной иерархии, рыцарской борьбы и рыцарского обучения, а не лично зависимые. Политическая позиция «народа» отличалась от позиции благородных.[155] Позже мы увидим, что положение крестьянских масс было критическим и уже в ходе развития патримониальных государств правители объединялись здесь, как и повсюду, с непривилегированными слоями против знати.
В результате борьбы между отдельными государствами их число постоянно сокращалось до все меньшего круга рационально управляемых объединенных государств. В 221 году правителю государства Цинь — после оттеснения номинальной династии и всех остальных вассалов — удалось в качестве «первого императора» включить весь Китай в «срединное царство», в патримоний правителя, т. е. подчинить управлению собственных чиновников. Вместо старого теократически-феодального порядка возникло подлинное «самодержавие»: был упразднен древний феодальный царский совет, назначены два великих визиря (типа praefecti praetorio),[156] произошло разделение военных и гражданских губернаторов (типа позднеримских институтов), находившихся под надзором княжеских контролеров (персидского типа), из которых позднее вышли перемещающиеся «цензоры» (missi dominici), а также введен строго бюрократический порядок продвижения по службе в зависимости от заслуг и благоволения с общим доступом к должностям. На эту «демократизацию» чиновничества работал не только всегда действенный естественный союз самодержца с плебейскими слоями против знати, но и финансовый момент: как уже отмечалось, неслучайно хроники приписывают «первому императору» (Шихуан-ди) изобретение практики продажи должностей. Это должно было привести к тому, что состоятельные плебеи получили доступ к государственным кормлениям. При этом велась принципиальная борьба с феодализмом. Всякое наделение политической властью было запрещено — даже внутри императорского рода. Хотя сословное деление не было затронуто.[157] Зато с установлением прочной иерархии должностей, предпосылки которой были созданы уже в некоторых отдельных государствах, выросли шансы на возвышения у чиновников низкого происхождения. Новая империя действительно утверждалась в борьбе с феодальными силами с помощью плебейских сил. Прежде люди плебейского происхождения могли добиться политического влияния лишь внутри слоя книжников и лишь в особых обстоятельствах. С началом рационализации управления в хрониках отдельных государств встречаются княжеские доверенные лица бедного и неблагородного происхождения, которые были обязаны своим положением исключительно своим знаниям;[158] в силу своих способностей и знания ритуалов книжники претендовали на приоритетное право занимать высшие должности даже перед ближайшими родственниками правителя.[159] Но не только это оспаривалось крупными вассалами. Как правило, книжник занимал неофициальное положение своеобразного министра без портфеля или, если угодно, «духовника» правителя. Он вел борьбу с ленной знатью, которая здесь, как и на Западе, боролась против назначения чужаков на должности, пытаясь монополизировать их для себя. В первые годы правления Шихуан-ди — в 237 году, еще до объединения империи — чужеродные книжники (и торговцы) даже были изгнаны. Однако властные интересы правителя вынудили его отменить эту меру,[160] и с тех пор его первым министром оставался книжник, который сам себя характеризовал как парвеню низкого происхождения. Но после объединения империи рациональный антитрадиционалистский абсолютизм самодержца, отчетливо выраженный в его высказываниях,[161] со всей яростью обрушился и на социальную власть образованной аристократии книжников. Древность не должна господствовать над настоящим, а ее толкователи — над монархом: «Император важнее древности».[162] Если мы можем верить преданию, он попытался уничтожить всю классическую литературу и само сословие книжников,
