должности храмового управителя, видимо, являлось общественной обязанностью отцов деревенских семейств, которая передавалась по очереди от дома к дому; для этого деревня делилась на округа по 100—500 жителей. Наряду с этими управителями, существовали и «лучшие люди» деревни — старейшины родов и книжники, получавшие номинальное вознаграждение. Только они признавались представителями деревни со стороны политического правительства, неприязненно относившегося ко всякой легализации корпораций или их суррогатов. В этом качестве они действовали от имени «храма», который через них заключал контракты в интересах деревни. «Храм» обладал юрисдикцией по мелким делам и очень часто узурпировал юрисдикцию по делам всех видов, что не вызывало интервенций правительства — за исключением случаев, в которых затрагивались государственные интересы. Именно такой суд, а не государственное судебное ведомство, пользовался доверием населения. «Храм» заботился о дорогах, каналах, обороне, политической безопасности (поочередной дозорной службе, часто фактически отмененной), защите от разбойников или от соседних деревень, о школе, лекарствах, похоронах (если роды не могли или не хотели брать их на себя). В нем находился склад оружия деревни. Благодаря деревенскому храму, который в такой функции отсутствовал в «городе», деревня с правовой точки зрения и фактически являлась дееспособной коммунальной корпорацией. Но в первую очередь именно деревня, а вовсе не город, фактически была оборонительным союзом, действовавшим в зоне интересов ее жителей.
К этому неофициальному самоуправлению правительство не всегда относилось, исходя из принципа laissez-faire, как в конце старого режима. Например, при династии Хань оно пыталось разрушить чистый патримониальный абсолютизм Шихуан-ди путем организованного привлечения старейшин общин на должности в самоуправлении (сань лао), чтобы таким образом регламентировать и легализовать исконное самоуправление.[263] Глава деревни (шоу ши жэнь) должен был избираться и утверждаться, а землевладельцы — ручаться за его хорошее поведение, что в действительности происходило крайне редко. Правительство постоянно игнорировало деревню как общность, поскольку постоянно брали верх чисто фискальные интересы. С этой точки зрения особенно рационализировал систему Ван Аньши, о чем уже упоминалось в другом контексте. Формально даже сегодня каждые 10 семей, объединенные в паи, имеют своего старшего, каждые 100, цзя, — своего главу, бао-цзя, обычно именуемого дибао. На каждом доме в деревне и городе должен был висеть (и действительно висел там, где соблюдалась традиция) плакат, на котором указывались номер дома, цзя, пай, собственник, имя главы семьи, место происхождения семьи (родина в правовом смысле), ее члены и арендаторы, их профессии, отсутствующие члены (с какого времени), арендная плата, налоговые обязательства, число занятых самой семьей и сдаваемых помещений. За преступления и организацию тайных клубов перед полицией и органами надзора официально отвечал баоцзя. К его немаловажным задачам относилась ответственность за осуществление функций императорской религиозной полиции, о чем мы скажем позже.
Этот чиновник (дибао) должен был осуществлять взаимосвязь между высшей властью и самоуправлением. В частности, пока эта система функционировала, он должен был находиться некоторое время в конторе магистрата сянь, чтобы информировать его. В последнее время все это стало простой формальностью, и должность дибао, как правило, давно превратилась просто в неклассическую и потому менее значимую государственную должность. Силой, с которой приходилось действительно считаться государственному аппарату, являлись старейшины родов, выполнявшие функцию своеобразной фемы; они стояли за деревенским управлением и представляли опасность в случае конфликта.
При этом, судя по всему, вовсе не следует представлять жизнь крестьян в китайской деревне в виде гармонической патриархальной идиллии. Довольно часто индивиду угрожали не только внешние враги. Нередко власти рода и управление деревенского храма не предпринимали достаточно мер для защиты собственности, особенно — крупной. Типичной была ситуация, когда, так сказать, «эффективные» крестьяне (лао ши) просто подвергались произволу со стороны гуангунь или «кулаков», если использовать русскую крестьянскую терминологию. Но это не было, как в России, господство «деревенской буржуазии» ростовщиков и связанных с ними интересантов (каковыми являлись русские «кулаки»); против этого, как мы видели, быстро нашлись бы божественные и человеческие средства. Напротив, речь идет о господстве организованных подобными гуангунь неимущих,[264] т. е. «бедноты», если использовать терминологию большевизма, притягательность которого для Китая могла заключаться именно в этом. Против этой организации каждый отдельный собственник (или отдельная их группа) часто оказывался абсолютно беззащитен и бессилен.[265] В последние столетия крупная собственность в Китае была исключением, чему явно способствовал подобный этический и ограниченный властью рода наивный «крестьянский большевизм», возникший из-за недостаточных гарантий собственности со стороны сил государственного принуждения. Ниже округа сянь, который имел размеры с английское county,[266] существовали лишь подобные автохтонные инстанции самоуправления, официально считавшиеся почетными должностями, а в действительности часто функционировавшие в качестве «кулаков». Однако наряду с официальным управлением округов, вплоть до уровня провинции, существовало множество «консультативных» органов при чиновниках,[267] члены которых «делегировались» на три года и могли быть отозваны в любой момент, а в действительности зависели от признания или узурпации харизмы. Их структура не представляет для нас интереса.
С деревенским органом сплоченного слоя местной знати чиновники должны были заключать своеобразный пакт при каждой попытке, например, повышения традиционных податей, а также при всех иных изменениях. В противном случае чиновнику было гарантировано такое же упорное сопротивление, как и вообще любому «начальнику», стоящему вне рода — землевладельцу, арендодателю или работодателю. Род сплоченно стоял за своих обиженных членов,[268] и это сплоченное сопротивление, конечно, было несравнимо более упорным, чем, например, забастовка наших свободно организованных профсоюзов. Уже одно это перечеркивало всякую «трудовую дисциплину» и свободный отбор на рынке труда, характерные для крупных современных предприятий, как и всякое рациональное управление западного типа. Таким образом, некнижная старость оказалась сильнейшим противовесом книжно образованному чиновничеству. Абсолютно необразованному старейшине своего рода в рамках установленных традицией родовых дел должен был подчиняться даже чиновник, выдержавший множество экзаменов.
Патримониальной бюрократии противостояло практически узурпированное и вынужденно отданное на откуп самоуправление, с одной стороны, в форме рода, а с другой — в форме этих организаций бедноты. Здесь рационализм сталкивался с решительной традиционалистской силой, в целом и в долгосрочной перспективе гораздо более мощной, чем он сам, поскольку она всегда опиралась на теснейшие личные союзы. К тому же любые нововведения, — неважно какого рода, — могли вызвать злые чары. Но в первую очередь в них видели интересы фиска и потому оказывали ожесточенное сопротивление. При этом ни одному крестьянину не пришло бы в голову, что для них могли существовать объективные мотивы, — совсем как русским крестьянам в «Воскресении» Толстого. Как и старейшинам родов, что нас здесь особенно интересует: их решение о принятии или отказе от религиозных нововведений чаще всего было определяющим и, разумеется, почти без исключений оказывалось на стороне традиции, особенно если они чуяли угрозу для почитания предков. Эта огромная власть строго патриархально управляемых родов в действительности являлась носителем той часто обсуждаемой «демократии» в Китае, которая была лишь выражением 1) исчезновения феодального сословного деления, 2) экстенсивности патримониально-бюрократического управления и 3) единства и всевластия патриархальных родов и не имела ничего общего с «современной» демократией.
На реальных или сымитированных лично-родовых отношениях основывались почти все организации экономического характера, выходившие за рамки индивидуального хозяйства, прежде всего — сообщества типа цзунцзу. Организованный в эту форму род, наряду с землей предков и зданием для обучения, владел также родовыми домами для хранения запасов и инструментами для обработки риса, приготовления консервов, ткачества и иного домашнего производства; иногда для этого нанимался управитель. Кроме того, род поддерживал своих нуждающихся членов посредством взаимопомощи и бесплатных или дешевых кредитов. Таким образом, он представлял собой родовое и расширенное семейное сообщество, дополненное производственным товариществом. С другой стороны, в городах, наряду с ремесленными предприятиями отдельных мастеров, существовали специфически мелкокапиталистические товарищеские предприятия, объединенные в общие эргастерии, часто с развитым разделением ручного труда, со специализацией технического и торгового руководства предприятием и с распределением прибыли согласно доле капитала или в зависимости от специфического результата (например, торгового или технического). Подобное было известно в эллинистической древности и исламском Средневековье. Видимо, в Китае подобные эргастерии в сезонных промыслах превратились в способ совместного выживания в периоды отсутствия сбыта и, конечно, облегчали получение кредита и разделение труда в производстве. С социальной точки зрения все эти формы возникновения более крупных хозяйственных единиц носили специфически «демократический» характер. Они защищали индивида от угрозы пролетаризации и капиталистического закабаления, однако чисто экономически могли принимать форму крупных вложений не работавших в них капиталистов, при этом управление и значительная доля прибыли оставались у нанятых продавцов. В системе рассеянной мануфактуры, с которой у нас началось капиталистическое закабаление, различные формы фактической зависимости ремесленника от торговца организационно сохранялись вплоть до настоящего времени, когда она количественно стала очень значимой в ремеслах с отдаленными рынками сбыта; лишь в отдельных ремеслах перешли к надомной работе с промежуточными мастерскими и центральной конторой по продаже. Как мы видели, в Китае это было обусловлено чрезвычайно низкими шансами добиться от зависимых лиц выполнения работ, тем более с должным качеством, в должном объеме и в срок. Существование крупных частнокапиталистических мануфактур вряд ли подтверждается исторически; применительно к массовым товарам оно маловероятно, так как отсутствовал постоянный рынок сбыта. Текстильная промышленность с трудом преодолевала конкуренцию со стороны домашнего ремесла; только для шелка существовал рынок, в том числе внешний. Однако его оккупировали шелковые караваны императорского ойкоса. В металлургической промышленности объемы производства при низкой продуктивности рудников были незначительными. Их непродуктивность, в свою очередь, являлась следствием тех общих причин, о которых мы отчасти уже говорили, а отчасти — еще скажем. Встречаются изображения крупных мастерских по изготовлению чая с разделением труда, сравнимые с древнеегипетскими рисунками подобного рода. Государственные мануфактуры обычно производили предметы роскоши (как в исламском Египте); расширение государственной металлургической промышленности с целью обеспечения валютных поступлений было временным. Цеха, о которых уже шла речь, регулировали систему обучения учеников. Но мы ничего не знаем о союзах подмастерьев. Лишь в отдельных случаях рабочие устраивали забастовку против мастера, иных зачатков развития их собственного класса не видно. Причины были те же, что и в России 30 лет назад. Насколько известно, они состояли в цехах на тех же правах. Точнее говоря, то, что цеха не были монополистически закрыты для молодежи, вполне соответствовало мелко-ремесленному, в основном еще даже не мелко-капиталистическому характеру производства. Точно так же не имело успеха постоянно возникавшее и, видимо, временами реализовывавшееся намерение в интересах выполнения общественных работ сделать закрытыми профессии, что могло бы привести к образованию каст. В частности, в хрониках говорится о предпринятой в конце VI века безуспешной попытке подобного рода. Существовали магически «нечистые» племена и профессии. Различают девять видов низших «каст»:[269] определенные виды рабов, потомки рабов
