интеллектуальное слово, пригодное лишь для передачи логической или практической мысли или для выражения физического и внешнего, выразить не в силах. Для них символическое тело Творца было не просто образом, но выражением божественной реальности. Человеческое общество представлялось им попыткой воплощения в жизни космического Пуруши, который выразил себя иначе в материальной и надфизической вселенной. И человек, и космос в равной мере являются символами и выражениями одной и той же скрытой Реальности.
Такое символистическое отношение к действительности привело к тенденции превратить все формы общественной жизни в таинство, религиозное и священное, однако еще не лишая их жизненной силы и гибкости, которых мы не видим в жесткой структуре «первобытных» общин, поскольку они уже перешли из символистической стадии развития в конвенциональную, хотя и по кривой упадка вместо кривой роста. Всем управляет духовная идея; поддерживающие ее символические религиозные формы закрепляются на уровне канона; общественные формы неопределенны, гибки и способны на бесконечное развитие. Один элемент, однако, начинает обретать черты прочной устойчивости — а именно психологический тип. Таким образом, сначала мы имеем символическую идею четырех сословий, выражающую (говоря отвлеченно-образным языком, который ведические мыслители не стали бы использовать и, вероятно, не поняли бы, но который лучше отвечает нынешнему образу мышления) Божественное как знание в человеке, Божественное как силу, Божественное как производство, обладание и взаимопомощь, Божественное как служение, покорность и труд. Это деление соответствует четырем космическим началам: Мудрости, которая содержит в себе порядок и принцип всего существующего; Силе, которая санкционирует ее действие, поддерживает и укрепляет ее; Гармонии, которая приводит в согласие все части; и Труду, который служит остальным началам. Затем на основании этой идеи сложился устойчивый, но еще не жесткий общественный строй, в основу которого был положен в первую очередь характер и психологический тип с соответствующей ему этической нормой, а во вторую очередь — социальная и экономическая функция последнего. Но сама функция определялась ее соответствием психологическому типу и этической норме; она была не основным и не единственным фактором. Первая, символистическая стадия такой эволюции является преимущественно религиозной и духовной; все прочие элементы, присутствующие в ней, — психологические, этические, экономические, материальные — целиком подчинены духовной и религиозной идее. Вторая стадия, которую мы можем назвать типической, является преимущественно психологической и этической; все прочее, даже духовное и религиозное, подчинено психологической идее и выражающему ее этическому идеалу. Тогда религия становится мистическим обоснованием этического принципа и учения, Дхармы; это становится ее главным общественным назначением, во всем же остальном она принимает все более и более потусторонний характер. Идея непосредственного выражения божественного Существования, или космического Принципа в человеке, утрачивает господствующее влияние, первостепенное значение и ведущую роль; она отступает, уходит на задний план и наконец исчезает из жизненной практики, а в конечном счете даже из теории.
Типическая стадия развития создает великие общественные идеалы, которые сохраняют свое влияние на сознание людей даже после того, как сама стадия осталась в прошлом. Главное ее живое наследие заключается в понятии общественного долга и чести: долга и чести брамина, которые состоят в чистоте, благочестии, глубоком почтении к творениям ума и духа, бескорыстном обладании ученостью и знанием и стремлении исключительно к ним; долга и чести кшатрия, которые предполагают отвагу, рыцарское великодушие, силу, известную гордую сдержанность и самообладание, благородство нрава и все, к чему такое благородство обязывает; долга и чести вайшьи, которые заключаются в честности и надежности в делах и торговле, добросовестном производстве, соблюдении установленного порядка, щедрости и благотворительности; долга и чести шудры, которые выражаются в послушании, подчинении, верном служении и бескорыстной преданности. Но все эти понятия постепенно утрачивают живую связь с породившей их чистой психологической идеей, перестают быть естественным выражением внутреннего мира человека; они превращаются в условность (конвенцию), хотя и самую благородную из условностей. В конечном счете они сохраняются в обществе скорее в качестве традиции, закрепленной в мысли и слове, нежели в качестве жизненной реальности.
Ибо типическая стадия естественным образом переходит в конвенциональную. Конвенциональная стадия развития человеческого общества начинается тогда, когда внешние атрибуты, внешние выражения духа или идеала становятся важней самого идеала, а тело или даже одежда становятся важней человека. Таким образом, в ходе эволюции касты каждый из внешних атрибутов этического четырехсословного строя — происхождение, экономическая функция, религиозный ритуал и таинство, семейный обычай — начинает преувеличивать свою роль по сравнению с остальными и свою значимость в общей схеме. Происхождение, сначала, по-видимому, не играло главной роли, поскольку положение человека в обществе определялось в первую очередь его способностями и талантом; но впоследствии, по мере превращения сословия в устойчивую социальную группу, появилась необходимость сохранить его при помощи образования и традиции, а образование и традиция естественным образом закрепились в русле наследственности. Таким образом, сын брамина заведомо стал считаться брамином; происхождение и род занятий, вместе взятые, были двойными узами традиции (конвенции) в то время, когда она была наиболее крепка и наиболее точно отвечала своему назначению. С установлением такой жесткости необходимость в сохранении и поддержании этической идеи отступила с первого места на второе или даже третье. Некогда служившая основанием системы, эта идея превратилась теперь в некую необязательную надстройку или архитектурное излишество, на котором, конечно, настаивали мыслитель и законотворец-идеалист, но не реальные законы или жизнь общества. Перестав быть необходимой, этическая идея неизбежно утрачивала свою роль в общественной жизни и сохранилась единственно как вымысел в качестве декорации. В конце концов начал распадаться даже экономический базис; происхождение, родовая традиция и пережитки прошлого, искажения и новые усложнения бессмысленного или замысловатого религиозного символа и ритуала, превратившегося в отвратительную карикатуру на древний и глубокий символизм, стали скрепами каркаса древнего кастового общества в железном веке человечества. В пору экономического расцвета кастовой системы жрец и пандит скрывались под именем брамина; аристократ и феодальный барон — под именем кшатрии; купец и стяжатель — под именем вайшьи; полуголодный рабочий и экономический раб — под именем шудры. Когда же разрушился и экономический базис общества, начались распад и одряхление старой системы; она превратилась в пустой звук, полую оболочку, фикцию и должна была либо расплавиться в тигле индивидуалистического периода развития общества, либо самым пагубным образом заразить немощью и фальшью всю систему цепляющейся за нее жизни. Наглядный пример такого состояния общества являет кастовая система в Индии последнего и настоящего времени.
Тенденция конвенционального века общества заключается в закреплении и строгом упорядочении, узаконивании и построении жестких иерархий, в сведении религии к шаблонным формам, в заключении образования и воспитания в традиционные и неизменные рамки, в подчинении мысли непогрешимым авторитетам, в наложении печати завершенности на то, что представляется обществу завершенным существованием человека. В конвенциональном периоде развития есть свой золотой век, когда дух и мысль, оживляющие формы общественной жизни, хотя уже и заключены в известные границы, но еще живы, еще не вполне обособлены от человека, еще не задушены и не парализованы окончательно в ходе все большего отвердения структуры, в которую они замкнуты. Этот золотой век — со своим строгим порядком, симметрией, отлаженным общественным устройством, восхитительной подчиненностью всех своих частей некоему грандиозному и благородному плану — зачастую представляется прекрасным и чрезвычайно привлекательным взору далеких потомков. Так некогда писатель, художник или мыслитель нового времени оглядывался с восхищением и своего рода ностальгическим чувством на средневековую Европу; в далеком прошлом он видел поэзию, благородство и духовность и забывал о великом безумии, невежестве, беззаконии, жестокости и гнете той суровой эпохи, о страданиях и мятеже, кипевших под прекрасными покровами, о нищете и убожестве, скрытых за великолепным фасадом. Также и индусский ортодоксальный идеалист оглядывается в прошлое на безупречно организованное общество, благоговейно следующее мудрым законам Шастры, и видит в нем свой золотой век — более благородный, чем европейский, мнимое золото которого по большей части было до блеска отполированной медью, покрытой тонкой позолотой, — но все же не высшей пробы, не истинную Сатья Югу. Действительно, в конвенциональные периоды развития общества рождается много по-настоящему прекрасного, разумного и полезного для человеческого прогресса, но все же это век медный, а не подлинно золотой; это век, когда Истина, которую мы стремимся обрести, не осуществлена и не завершена, но художественная форма возмещает ее недостаточность и создает видимость полного ее проявления, а все реальное начинает закосневать и обречено на омертвение под тяжким гнетом закона, порядка и традиции (конвенции).
Ибо всегда преобладает форма, а дух отступает и слабеет. Конечно, он пытается вернуться, оживить форму, видоизменить ее, любым способом выжить и даже заставить выжить саму форму, но слишком сильна тенденция времени. Это явствует из истории религии; усилия святых и религиозных реформаторов постепенно становятся все более разрозненными, непродолжительными и на деле приносят все менее значительные результаты, сколь бы сильным и энергичным ни был первоначальный импульс. Мы видим этот спад в сгущающемся мраке и возрастающей слабости Индии последнего тысячелетия; своими непрестанными усилиями сильнейшие духовные личности сумели сохранить живой душу народа, но не смогли воскресить вольную силу, истину и дух или постоянно поддерживать жизнь в подчиненном условности и коснеющем обществе; через одно или два поколения конвенционализм неизменно захватывал в свои железные тиски очередное новое движение и присваивал себе имена его зачинателей. Мы видим это в Европе, в повторяющейся нравственной трагедии духовенства и католического монашества. Затем наступает период, когда расхождение между конвенцией и правдой становится невыносимым, и тогда появляются люди великой интеллектуальной силы, могучие «разрушители формул»; ведомые здравым смыслом, неистовой страстью или спокойным светом разума, они отвергают символ, тип и конвенцию, сотрясают стены этой тюрьмы и ищут индивидуальным разумом, нравственным чувством или эмоциональным желанием Истину, которую общество утратило или погребло в своих позлащенных гробницах. Именно тогда зарождается индивидуалистический век религии, мысли и общества; начинается эпоха Протестантизма, эпоха Разума, эпоха Мятежа, Прогресса и Свободы. Частичная и внешняя, эта свобода по-прежнему обманывается мыслью, внушенной ей предшествующим конвенциональным веком, что Истину можно найти вовне, и тщетно мечтает достичь совершенства посредством технического прогресса, но все же знаменует собой необходимый переходный период в движении к субъективистской стадии человечества, пройдя которую, человек должен по кругу вернуться назад, к новому обретению своего глубинного «я», и начать новый виток на пути восхождения или очередной цикл цивилизации.
Глава II. Век индивидуализма и разума
Индивидуалистический век человеческого общества наступает вследствие разложения и несостоятельности общества конвенционального периода, как бунт против господства застывшего образа типиче-ского периода. Переход к нему становится возможным лишь после того, как старые истины умирают в душе человечества и теряют свое значение в практической жизни, и даже те традиции и
