отрицают или умаляют этот неизбежный характер социализма; ибо ум социалиста до сих пор находится под сильным влиянием старых демократических идей и лелеет надежды, которые часто заставляют его делать странные логические ошибки. Он уверяет нас, что собирается сочетать своего рода индивидуальную свободу — ограниченную, но тем не менее истинную и рациональную свободу — с суровыми законами коллективистской идеи. Но, очевидно, все неизбежно идет именно к этим суровым законам, если коллективистской идее суждено восторжествовать, а не ослабнуть и не споткнуться на полпути. Если же она не обнаружит логики и смелости, вполне может статься, что очень скоро или под конец она будет уничтожена чуждым элементом, существование которого сама допустила, и погибнет, не узнав своих собственных возможностей. Коллективистская идея, вероятно, исчезнет — если не примет водительство рациональной мудрости, которой человеческий ум, осуществляющий управление, пока еще не продемонстрировал, — даже оставив позади основанное на конкуренции индивидуалистическое общество с его громоздкой неэффективной организацией. Но даже в лучшем случае коллективистская идея содержит несколько ошибочных положений, не совместимых с реальными фактами человеческой жизни и природы. И точно так же, как идея индивидуалистической демократии, в силу этого несоответствия между фактами жизни и идеей разума, на практике очень скоро натолкнулась на трудности — трудности, которые привели к ее дискредитации и близящемуся ниспровержению, — так и идея коллективистской демократии тоже в скором времени вполне может натолкнуться на трудности, которые приведут к ее дискредитации и в конечном счете к третьей, неизбежной стадии прогресса. Свобода, защищенная Государством, все граждане которого политически равны, вот идея, которую пыталась выработать индивидуалистическая демократия. Равенство, социальное и политическое равенство, укрепленное через совершенный и тщательно отлаженный общественный строй Государством, которое является организованной волей всего общества, — вот идея, на которой основывает свое будущее социалистическая демократия. Если и эта попытка не увенчается успехом, рациональная и демократическая Идея может перейти к третьей форме общественной жизни, устанавливающей скорее истинные, нежели формальные свободу и равенство на основе братского товарищества в свободном обществе, — т. е. к идеалу интеллектуального и духовного Анархизма.
В действительности требование равенства, как и жажда свободы, индивидуалистичны по своему происхождению — требование равенства по природе не присуще коллективистскому идеалу и необязательно для него. Это индивид требует для себя свободы, права на свободное развитие своего ума, жизни, воли, деятельности; коллективистская тенденция и идея Государства тяготеют скорее к противоположному: самая их природа заставляет их насильственно подчинять своим власти и контролю ум, жизнь, волю, деятельность общества (и индивида как часть общества) до тех пор, пока личная свобода не будет полностью вытеснена из жизни. Но опять-таки именно индивид требует для себя равенства со всеми прочими; подобное притязание, выдвинутое целым классом, будет по-прежнему растиражированным притязанием индивида, требующего для себя и всех себе подобных, имеющих такое же политическое или экономическое положение, равенства в смысле положения, привилегий или возможностей с теми, кто приобрел или унаследовал преимущество социального статуса. Общественный Разум сначала уступил требованию свободы, но на практике (какой бы ни была теория) допустил ровно столько равенства — равенства перед законом, а также полезного, но не особо эффективного политического равенства избирательного права, — сколько было необходимо для того, чтобы обеспечить разумную свободу для всех. Затем, когда несправедливость и нерациональность основанной на конкуренции свободы и вызванное ею глубокое расслоение в обществе стали очевидными, социальный Разум переменил свою позицию и попытался достичь более полной общественной справедливости на основании возможно более полного политического, экономического, социального равенства и равенства в праве на образование; он постарался подготовить ровную почву, на которой все это можно было бы согласовать. Свободе в ходе этих изменений пришлось повторить недавнюю судьбу равенства; ибо свободы в обществе, похоже, остается ровно столько (по крайней мере, в течение какого-то времени), сколько может быть допущено без опасений, что индивид, обеспечивающий себе в конкурентной борьбе необходимое пространство для самоутверждающего роста, подорвет или поставит под угрозу уравнительную основу общественной жизни. Однако в конце концов невозможно не увидеть, что искусственное равенство тоже в чем-то иррационально, тоже в чем-то противоречит колективному добру, даже несправедливо в некоторых отношениях и во многом идет вразрез с истиной Природы, за что приходится дорого платить. Равенство, как и индивидуалистическая свобода, может в результате оказаться не панацеей, но препятствием на пути коллективного разума и коллективной воли общества, стремящихся установить лучшую власть и контроль над жизнью.
Но если и равенство, и свобода исчезают из сферы человеческой жизни, остается только один элемент демократического триединства, — братство, или, как теперь говорят, товарищество, — который имеет шанс сохраниться как часть социального базиса. Так получается потому, что этот элемент, похоже, лучше согласуется с духом коллек-тивизма; соответственно, мы видим, что идея братства, если не фактическое его установление, по-прежнему поддерживается новыми социальными системами — даже теми, которые отвергли и свободу, и равенство как пагубные демократические химеры. Но товарищество без свободы и равенства не может быть ни чем иным, как просто объ-единением на равном основании всех — индивидов, социальных классов, гильдий, синдикатов, советов или любых других единиц — в общем служении жизни нации под полным контролем коллективистского Государства. Единственной оставшейся в конце концов свободой будет «свобода» служить обществу под строгим управлением государственной власти; единственным равенством будет объединение всех равных членов общества в спартанском или римском духе гражданского служения, где у всех будет, вероятно, равное социальное положение и, по крайней мере теоретически, равные обязанности; единственным братством будет чувство товарищества в преданном служении организованному социальному «Я» Государству. В действительности демократическое триединство, лишенное своей божественности, постепенно исчезнет из жизни; коллективистский идеал прекрасно может обойтись без свободы, равенства и братства, поскольку ни один из этих трех элементов не свойствен его природе и самой его сущности.
На самом деле это уже дух, социальный разум или, скорее, социальное евангелие тоталитаризма, мощная волна которого грозит затопить Европу и не только Европу. Действительно, тоталитаризм того или иного рода является, по-видимому, естественной, почти неизбежной участью (или во всяком случае самым крайним и наиболее полным проявлением) Социализма, или, вообще говоря, коллективистской идеи и импульса. Ибо сущность Социализма, оправдывающий его идеал — это управление всей жизнью общества и жесткая ее организация в целом и в частностях посредством сознательного разума и сознательной воли общества во имя блага и общих интересов всех людей, уничтожающие эксплуатацию индивида или класса, исключающие внутреннюю конкуренцию, случайный беспорядок и бессмысленную трату сил, укрепляющие и совершенствующие всеобщее согласие, предоставляющие всем возможность максимально эффективной деятельности и безбедной жизни. Если подобную деятельность общества лучше обеспечивает демократическое правление и демократическая государственная структура, как считали сначала, значит, люди выберут именно их, результатом чего явится Социалистическая Демократия. Этот идеал по-прежнемугосподствует в Северной Европе, у него еще остается шанс доказать, что успешная коллективистская рационализация общественной жизни вполне возможна. Если же выясняется, что этой цели лучше служат недемократическое правление и недемократическая государственная структура, то демократический идеал как таковой не представляет собой ничего священного и неприкосновенного для коллективистского ума; он может быть выброшен на свалку вслед за многими другими изжившими себя святынями. Так русский коммунизм с презрением отверг демократическую свободу и попытался временно заменить демократические органы правления новой властью Советов, но он сохранил идеал всеобщего пролетарского равенства в бесклассовом обществе. Сутью русского Коммунизма по-прежнему остается жесткий тоталитаризм на основе «диктатуры пролетариата», что на деле означает диктатуру Коммунистической партии, осуществляемую во имя или в интересах пролетариата. Непролетарский тоталитаризм идет дальше и отвергает демократическое равенство — так же, как и демократиче-скую свободу; он сохраняет классы — вероятно, лишь временно только как средство функционирования общества, а не как ступени социальной лестницы или общественной иерархии. Рационализация жизни более не является целью; на смену ей приходит революционный мистицизм, который, похоже, отражает современную тенденцию Духа Времени.
Этот симптом может иметь большое значение. В России марксист-ское учение о Социализме превратилось почти в евангелие. Будучи изначально рационалистическим учением, разработанным мыслителем-логиком, открывателем и систематизатором идей, оно — в силу особого склада русского ума превратилось в нечто вроде общественной религии, коллективистскую mystique, незыблемый свод доктрин, любое отрицание которого или отступление от которого рассматривается как наказуемая ересь; социальный культ, установленный нетерпимым благочестием и энтузиазмом обращенных. В фашистских странах отход от Рационализма носит явный и открытый характер; его место занял поверхностный витальный субъективизм, и вожди и пророки проповедуют и насильственно проводят в жизнь свою тоталитарную mystique во имя души нации, ее самовыражения и проявления. Сущес-твенные признаки социального строя в России и фашистских странах одинаковы, так что стороннему наблюдателю их смертельный антагонизм представляется кровной враждой родных братьев, оспарива-ющих наследство своих убитых родителей — Демократии и Века Разума. Единоличную власть над жизнью общества захватывает главный индивид, вождь-фюрер, дуче, диктатор, предводитель активного мень-шинства, нацистской, фашистской или коммунистической партии, при поддержке военизированных сил сторонников; происходит ускоренная кристаллизация социальной, экономической, политической жизни людей в новую жесткую структуру, находящуюся во всех своих частях под эффективным контролем; мысль, образование, самовыражение и деятельность людей насильно заключаются в установленную жесткую форму, застывшую систему идей и жизненных мотивов, а любое противодействие или инакомыслие подавляется яростно, безжалостно, зачастую с кровопролитием; на всю общественную жизнь оказывается тотальное, беспрецедентное давление, направленное на достижение максимальной эффективности и полного единогласия мыслей, слов, чувств и жизней всех людей.
Если эта тенденция распространится повсеместно, наступит конец Века Разума, произойдет самоубийство или свершится казнь — путем обезглавливания или удушения, peine forte et dure — ментального существа в человеке, стремящегося к умственному и интеллектуальному расширению. Разум не может выполнять свою работу, действовать или управлять, если человеческому уму отказано в свободе мыслить или свободе претворять свою мысль в жизнь через действие. Но на смену ему не придет век субъективизма; ибо становление субъективизма тоже невозможно без гибкости ума, без роста самопознания, без свободы движения, развития, совершенствования, изменения. Все это приведет, скорее всего, к созданию сумрачной «Ничейной Земли», где разные виды туманного мистицизма — материалистического, витального или смешанного спорят и бьются за власть над человеческой жизнью. Но это не есть неизбежный исход; в общественной жизни по-прежнему царит хаос и беспорядок, и все находится в состоянии неустойчивого равновесия. Возможно, тоталитарный мистицизм не сумеет осуществить свою угрозу и восторжествовать во всем мире, возможно, ему даже не суждена долгая жизнь. Возможно, на Земле останутся места, где по-прежнему сохранится рациональный идеализм. Ужасное давление, оказываемое ныне на ум и жизнь наций, может привести к взрыву изнутри или же, выполнив свое прямое назначение, может ослабеть и с наступлением более спокойных
