другой стороны, если свобода мысли отрицается с самого начала, то это означает конец Века Разума и идеала рационального общества. Человек ментальное существо, и если ему отказано в возможности использовать (кроме как в установленных узких пределах) ум и разумную волю, он резко остановится в своем росте и станет подобен животному и насекомому, не способным выйти за рамки своего вида.
Это главный недостаток, который заставит признать социалистическое Государство несостоятельным и который обречет его на исчезновение, прежде чем сформируется новый идеал. Давление государственного механизма на жизнь индивида уже достигло той точки, когда терпеть его становится невозможно. Если такое положение не изменится, если жизнью индивида по-прежнему будет управлять относительно малочисленная группа людей, а не общественные воля и разум (как делает вид Государство), если, иными словами, Государство станет открыто недемократическим или останется псевдодемократическим, то именно эту ложь будет изобличать анархистская мысль, угрожая существованию Государства. Но глубоко скрытые трудности никуда не денутся, даже если социалистическое Государство станет по-настоящему демократическим, станет подлинным выражением свободной разумной воли пришедшего к согласию большинства. Любое истинное развитие такого рода, действительно, представляется трудным и кажется несбыточной мечтой — ибо коллективизм притязает на управление жизнью не только в ее нескольких основных принципах и главных тенденциях, к чему должно стремиться любое организованное общество, но и в частностях; он стремится к глубокому и всестороннему научному управлению, а полное единодушие свободной разумной воли миллионов во всех сферах и большинстве элементов жизни есть противоречие по определению. Сколь бы совершенным ни было организованное Государство, в нем по-прежнему будут сохраняться подавление или притеснение индивидуальной свободы волей большинства или меньшинства — основной недостаток, подрывающий самую его основу. Кроме того, у него будет недостаток бесконечно более серьезный. Всестороннее научное управление жизнью возможно осуществить только через всепроникающую механизацию жизни. Эта тенденция к механизации является врожденным изъяном идеи Государства и практического ее осуществления. Именно на этот изъян уже указывают и интеллектуальная анархистская мысль, и интуиция духовного мыслителя, и этот недостаток, несомненно, бесконечно усугубится, когда идея Государства начнет воплощаться на практике с большей полнотой. На самом деле это есть врожденный изъян разума, который берется управлять жизнью и, подавляя ее естественные тенденции, стремится привести ее к некому рациональному порядку.
Жизнь отличается от механически упорядоченной физической вселенной, с которой разум успешно справляется именно потому, что она механистична и совершает свое неизменное движение в рамках непреложных космических законов. Жизнь же, напротив, является подвижной, развивающейся и эволюционирующей силой — силой, которая есть все более и более полное выражение бесконечной души в живых существах и которая в процессе развития все больше и больше осозна-ет свои собственные тончайшие вариации, свои потребности и свое разнообразие. Процесс развития Жизни подразумевает становление и соединение бесконечного множества вещей, которые находятся в противоречии друг с другом и зачастую кажутся полными противоположностями, исключающими друг друга. Нахождение среди этих противоположностей некого принципа или основы единства, некого действенного средства примирения, которое сделает возможным более широкое и совершенное развитие на основе гармонии, а не борьбы и противостояния, должно стать общей целью человечества в ходе его активной жизненной эволюции, если оно вообще предполагает возвыситься в процессе роста над самыми хаотичными, болезненными и темными импульсами жизни, над компромиссами, которые заключила Природа с невежеством ума Жизни и несознанием Материи. По-настоящему найти такой принцип можно лишь тогда, когда душа обретает себя в своей высочайшей и совершеннейшей духовной реальности и осуществляет постепенное восходящее преобразование своих жизненных ценностей в ценности духовные; ибо таким образом все они обретут свою духовную истину, а в этой истине найдут основной принцип взаимного признания и примирения. Духовная истина есть единая истина, а все прочие истины суть ее завуалированные аспекты, сверкающие маски или темные искажения; и только в ней они могут обрести свою собственную верную форму и найти правильное соотношение друг с другом. Эта работа разуму не по силам. Дело разума — выступать посредником: он должен наблюдать и сознавать эту жизнь, пользуясь интеллектом, и находить направление, в котором ей следует двигаться, и законы ее само-развития, действующие на этом пути. Чтобы успешно выполнять свои функции, разум вынужден временно принимать фиксированные точки зрения, ни одна из которых не является более чем частично истинной, и создавать системы, ни одна из которых не может по-настоящему считаться окончательным выражением всеобъемлющей истины вещей. Всеобъемлющая истина вещей есть истина не разума, но духа.
В сфере мысли это не имеет значения; ибо, поскольку здесь разум не стремится к практической деятельности, он может безнаказанно допускать одновременное существование противоположных точек зрения и систем, сравнивать их, стремиться их примирить, синтезировать самыми разнообразными способами, постоянно изменять, расширять, развивать; он свободен действовать не думая на каждом шагу о незамедлительных практических последствиях. Но когда разум пытается управлять жизнью, он вынужден четко формулировать свою точку зрения, придавать определенную форму своей системе; тогда каждое изменение (или по крайней мере так кажется) становится шагом сомнительным, трудным и опасным, все последствия которого невозможно предусмотреть, а столкновение точек зрения, принципов, систем ведет к противостоянию и революции, а не к утверждению основы гармоничного развития. Разум создает механистические схемы с целью достичь стабильных форм поведения и практической деятельности в изменчивом мире; но в то время как механистический принцип является достаточным в сфере отношений с физическими силами, поскольку находится в гармонии с законом, или дхармой, физической Природы, он никогда не добьется реального успеха в сфере отношений с сознательной жизнью, поскольку здесь он противоречит закону жизни, ее высочайшей дхарме. Следовательно, в то время как попытка рационального устройства общества является прогрессом по сравнению со статичностью и замедленной подсознательной или полусознательной эволюцией инфрарациональных обществ и хаотичного развития полурациональных обществ, она никогда не достигнет совершенства, если будет осуществляться собственными рациональными методами, поскольку разум не является первым принципом жизни, равно как не может быть и последним, высшим и достаточным принципом.
Остается вопрос, сможет ли анархистская мысль, следующая за коллективистской, больше преуспеть в поиске приемлемого принципа общественного устройства? Ибо если она избавится от механистического принципа — единственного практического средства рациональной организации жизни — то на каком основании она будет строить и с помощью чего создавать? В ответ на анархистское неприятие коллективизма можно заявить, что коллективистский период является если не последней и лучшей, то во всяком случае необходимой стадией прогресса. Недостатком индивидуализма является то, что, настаивая на свободном развитии и самовыражении жизни и ума, или жизни-души в индивиде, он склонен раздувать эгоизм ментального и витального существа и мешать человеку сознавать его единство с другими — единственную основу для полного саморазвития и свободы, не ущемляющей ничьих интересов. Коллективизм по крайней мере настаивает на этом единстве, полностью подчиняя жизнь обособленного эго более масштабному групповому эго, и, таким образом, его предназначение может заключаться в том, чтобы запечатлеть в уме и образе действий индивида сознание необходимости объединить его жизнь с жизнью других людей. Впоследствии, когда индивид снова начнет утверждать свою свободу (а однажды он должен будет сделать это), он уже научится действовать исходя из этого единства, а не из своей обособленной эгоистичной жизни. Вполне возможно, именно эту цель преследует Природа в человеческом обществе, совершающем движение к коллективистскому принципу общественной жизни. Коллективизм может сам в конечном счете осознать эту цель, если сумеет настолько видоизменить свой собственный главный принцип, что допустит свободное развитие индивида на основе единения и приведенного в полную гармонию общественного существования. Но для того, чтобы сделать это, он должен сначала стать одухотворенным и преобразовать самую сущность своего движущего принципа; он не может сделать это на основании логического разума и механистического научного устройства жизни.
Анархистская мысль, хотя она еще не обрела конкретную форму, развивается пропорционально росту давления общества на индивида, поскольку это давление несправедливо подавляет необходимый элемент человеческого совершенствования. Мы не должны придавать слишком большое значение грубому витальному или воинствующему анархизму, который выступает против социального принципа с позиции силы или провозглашает право человека «жить своей собственной жизнью» в эгоистическом или грубо витальном смысле. Но существует высшая, интеллектуальная анархистская мысль, которая по своей сути и формулировке стремится к тому, чтобы восстановить и привести к предельному логическому выражению самую подлинную истину человеческой природы и божественного в человеке. Протестуя против противоположной ей крайности — преувеличения роли социального принципа — она провозглашает, что всякая власть человека над чело-веком, осуществляемая силой принуждения, является злом, насилием, подавлением или искажением естественного принципа блага, который в противном случае мог бы получить развитие и стать преобладющим в совершенствовании человечества. Даже сам социальный принцип ставится под сомнение и считается виновником своего рода падения человека, его перехода из естественного состояния к неестественному, искусственному принципу жизни.
Изначальная необоснованность этого одностороннего подхода и его преувеличения довольно очевидны. На самом деле человек живет не как обособленное существо и не может развиваться в условиях обособленной свободы. Человек развивается в отношениях с другими, и свобода обретается им в процессе поиска все большей гармонии со свободой его ближних. Следовательно, социальный принцип, рассматриваемый независимо от форм, которые он принимает, вполне оправдывается уже самой потребностью в социуме как той сфере отношений, которая предоставляет индивиду возможность для роста к большему совершенству. Конечно, у нас есть старый догмат, согласно которому человек изначально был невинен и совершенен; представление об идеальном состоянии раннего человечества как о гармоничном счастье свободной и естественной жизни, в которой не было ни социального закона, ни принуждения — ибо в них не было нужды — старо, как Махабхарата. Но даже эта теория вынуждена признать падение человека, утратившего состояние естественного совершенства. Это падение не было вызвано введением социального принципа в организацию его жизни; скорее социальный принцип и государственный метод принуждения пришлось ввести в результате этого падения. Если же мы рассматриваем эволюцию человека не как утрату совершенства, но как постепенное восхождение, выход человеческой природы из инфрарационального состояния, становится ясно, что подобное развитие могло осуществиться в широком масштабе только в результате подавления обществом витальных и физических инстинктов его инфрарационального эгоизма и его подчинения нуждам и законам социальной жизни. Ибо инфрарациональные инстинкты в своей изначальной непросвещенности не могут совершенствоваться одной своей волей, не испытывая давления необходимости и принуждения, — это возможно только путем установления закона, отличного от их собственного, который в конце концов научает их устанавливать еще более великий внутренний закон, направленный на их совершенствование и очищение. Принцип социального принуждения не всегда применялся (или, вероятно, никогда не применялся) вполне разумно — ибо это закон
