значение, а история была хроникой их действия и влияния. Единственной субъективной и психологической силой, сознательно признанной и с трудом оспоримой, была субъективная и психологическая сила личности. Это преобладание было настолько велико, что большинство современных историков и некоторые политические философы пришли к выводу, что по закону Природы объективная необходимость есть единственный фактор, действительно определяющий историю, а все остальное — следствие или поверхностные случайные проявления ее действия. Считалось, что история как наука должна констатировать и оценивать обусловленные внешней средой мотивы политической деятельности, игру экономических сил, их проявление и направление развития общественных институтов. Те немногие ученые, которые по-прежнему признавали роль психологического фактора, сосредоточили все внимание на отдельных личностях и были не далеки от того, чтобы считать историю просто набором огромного числа биографий. Более истинная и всеобъемлющая наука будущего увидит, что такое положение дел в истории характерно только для периода слаборазвитого самосознания нации. И даже в такие периоды деятельность отдельных личностей, политические и экономические движения и реформы общественных институтов неизменно направляет скрытая за ними великая субъективная сила; но действует она большей частью на подсознательном уровне — скорее как подсознательное «я», нежели как сознательный разум. И только когда эта подсознательная сила общественной души выходит на поверхность, нация начинает обретать свое субъективное «я»; она начинает постигать, пусть еще неясно или неполно, свою душу.
Конечно, даже на поверхности коллективного сознания всегда смутно ощущается действие этой субъективной силы. Но если это смутное ощущение вообще становится сколько-либо определенным, то касется оно по большей части несущественных деталей и частностей: национальных особенностей, обычаев, предрассудков, явных ментальных тенденций. Это можно назвать объективированным чувством субъективного. Подобно тому, как человек привык рассматривать себя как физическое тело, наделенное жизнью, как животное, обладающее определенным нравственным или безнравственным характером, а любые творения ума считал неким изящным украшением, надстройкой над физической жизнью, а не чем-то существенным по природе своей или признаком чего-то существенного — так же, и в гораздо большей мере, общество относилось к той крохотной частице своего субъективного «я», которую научилось сознавать. В самом деле, оно всегда цепляется за свои национальные особенности, обычаи, предрассудки — но бездумно, в объективистской манере, принимая во внимание их самый внешний аспект и вовсе не стремясь исследовать глубже их суть, бла-годаря которой они существуют и которую бессознательно пытаются выразить.
Это характерно не только для нации, но и для любого сообщества. Церковь является организованным религиозным сообществом, и уж религия-то во всяком случае должна быть субъективной; ибо сам смысл ее существования — там, где она не превратилась просто в этическую доктрину, наделенную сверхъестественным авторитетом, — состоит в том, чтобы помочь человеку обрести и реализовать душу. Тем не менее почти вся история религии — за исключением эпохи ее основателей и их непосредственных последователей — была настойчивым утверждением объективного: обрядов, церемоний, власти, церковных правительств, догм, внешних форм веры. Примером может служить вся внешняя история религии в Европе, эта странная святотатственная трагикомедия разногласий, кровопролитных споров, «религиозных» войн, гонений, государственных церквей и всего прочего, что является прямым отрицанием духовной жизни. Лишь недавно люди начали всерьез задумываться над тем, что есть на самом деле христианство, католицизм, ислам и каков их сокровенный смысл, т. е. подлинная реальность и сущность.
Но теперь эта новая психологическая тенденция общественного сознания заметно и быстро выходит на поверхность. Теперь у нас сформировалась конценпция души нации, и, что более важно, мы действительно видим, как нации ощупью ищут свои души, пытаются обрести их, всерьез стараются действовать исходя из этого нового чувства и превращать его в сознательную движущую силу жизни и деятельно-сти общества. И, разумеется, данная тенденция наиболее сильно должна была проявиться в новообразовавшихся нациях или тех, которые борются за свою самореализацию вопреки политической зависимости или угнетенности. Им больше, чем кому-либо, необходимо почувствовать разницу между собой и другими, чтобы получить возможность отстоять и доказать свое право на индивидуальность как средство противодействия могучей сверхжизни, стремящейся поглотить или уничтожить ее. Именно потому, что жизнь таких наций развита слабо во внешних своих формах и при существующих неблагоприятных обстоятельствах ей трудно утвердиться собственными усилиями, у них есть больший шанс обрести свою индивидуальность и присущую ей силу самоутверждения в сфере внутреннего, субъективного или по крайней мере во всем, что имеет отношение к субъективному, психологическому миру.
Поэтому в нациях, оказавшихся в зависимом положении, тенденция к самопознанию проявилась наиболее сильно, создав в некоторых из них новый тип национального движения — как, например, в Ирландии и Индии. Именно в этом заключался глубинный смысл движения свадеши в Бенгалии и ирландского народного движения на его ранних стадиях, когда оно еще не стало чисто политическим. В Индии выделение Бенгалии в субнацию с самого начала было движением отчетливо субъективного характера, причем на последних стадиях своего развития это движение стало субъективным вполне осознанно. Движение 1905 г. в Бенгалии утверждало совершенно новую концепцию нации — не просто как страны, но как души, психологического, почти духовного существа, и даже руководствуясь экономическими и политическими мотивами, оно старалось оживить их этой субъективистской идеей и видело в них скорее средства самовыражения, чем некую объективную данность, существующую саму по себе. Однако не следует забывать, что на первых этапах эти движения осознанно руководствовались старыми мотивами, порожденными объективным и главным образом политическим самосознанием. Конечно, Восток всегда был более субъективен, чем Запад, и оттенок субъективизма мы можем видеть даже в политических движениях Востока — в Персии, Индии или Китае, и даже в очень неоригинальном движении возрождения в Японии. Но сознательным этот субъективизм стал лишь совсем недавно. Поэтому мы можем заключить, что сознательный и намеренный субъективизм некоторых наций был только признаком и предвестником изменений в масштабах всего человечества, и местные условия лишь способствовали его становлению, сам же субъективизм никак не зависел от этих условий и не являлся их следствием.
Этивсеобщиеизменения не вызывают никаких сомнений; они пред-ставляют собой одно из главных проявлений современных тенденций в жизни нации и общества. Сегодня все больше и больше наций принимает в качестве основного принципа своей жизни концепцию, которую Ирландия и Индия первыми облекли в окончательную формулу — «быть самими собой», столь отличную от побуждений и стремления зависимых или несчастных народов прошлого, которое сводилось скорее к желанию «быть как все». Эта концепция чревата великими опасностями и заблуждениями, но является важным условием осуществления того, что ныне стало требованием Духа Времени к человеческой расе: руководствуясь принципами субъективизма, она должна найти не только в индивиде, но и в нации, и в самом человечестве как целом сокровенное бытие, внутренний закон, свое подлинное «я» и жить в соответствии с ними, а не по искусственным стандартам. Эта тенденция подготавливалась повсюду и частично вышла на поверхность перед войной, но наиболее заметно обнаружилась, как мы уже говорили, в новых нациях вроде германской или в зависимых нациях вроде ирландской и индийской. Разразившаяся война повсюду с первых же дней вызвала немедленное — и в настоящее время носящее воинствующий характер пробуждение того же глубинного самосознания. Достаточно примитивными были первые его проявления, зачастую подлинно варварскими и реакционными в своей примитивности. В частности, оно побуждало нации повторить ошибку германского народа, подготавливая их не только «быть собой», что совершенно справедливо, но жить единственно для и ради себя, а такое стремление за известной чертой становится губительным. Ибо для того, чтобы субъективистский век человечества принес свои лучшие плоды, нациям необходимо осознать не только свою собственную душу, но и души других наций и научиться уважать друг друга, оказывать друг другу помощь и извлекать из взаимного общения пользу не только экономическую и интеллектуальную, но и психологическую и духовную.
Пример развития Германии и ее агрессия против других стран оказали огромное влияние на развитие наций. Ее пример состоял в том, что никакая другая нация не пыталась с такой осознанностью, так методично, так разумно и, если судить по внешней стороне дела, так успешно найти себя и реализовать свою энергию, жить своей жизнью и максимально использовать свои собственные силы. Ее агрессия сыграла свою роль потому, что сама природа и провозглашенные лозунги нападения вызывали в качестве защитной реакции подъем самосознания в подвергшихся нападению народах и заставляли их задуматься, в чем кроется источник этой могучей силы, и понять, что они сами должны сознательно искать ответную силу в тех же глубинных источниках. В то время Германия являла самый замечательный пример нации, готовящейся к субъективистскому веку, поскольку, во-первых, она обладала определенным видением — к сожалению, скорее, интеллектуальным, нежели просветленным, — и мужеством действовать сообразно этому видению — опять-таки, к сожалению, больше витальным и интеллектуальным, нежели духовным; и, во-вторых, будучи полновластной хозяйкой своей судьбы, смогла организовать собственную жизнь так, чтобы выразить собственное видение себя. Исходя из внешней стороны событий, мы не должны делать ложного вывода, будто сила Германии была создана Бисмарком или направлялась кайзером Виль-гельмом II. Появление Бисмарка во многих отношениях стало скорее несчастьем для растущей нации, ибо под его твердой и сильной рукой ее субъективизм вылился в форму и действие слишком рано. Будь подготовительный период субъективизма более длительным, германской нации, возможно, не пришлось бы пожинать столь губительные плоды, пусть человечество и лишилось бы при этом столь впечатляющего примера. Подлинный источник этой великой субъективной силы, которая так сильно исказилась в своем объективном проявлении, заключался не в государственных деятелях и солдатах Германии — в большинстве своем довольно невзрачных людях — но в ее великих философах Канте, Гегеле, Фихте, Ницше, великом мыслителе и поэте Гете, великих композиторах Бетховене и Вагнере, а также во всем том в душе и характере Германии, чтоv они выражали. Если главные достижения нации почти полностью лежат в двух сферах, философии и музыке, то ей явно предназначено возглавить переход к субъективизму и принести великие плоды добра или зла на заре субъективистского века.
Это одна сторона предназначения Германии; вторая определялась деятельностью ее просветителей, педагогов, ученых, общественных деятелей. Эта нация издавна славилась своим прилежанием, добросо-вестным усердием, верностью идеям, честным и неутомимым духом трудолюбия. Народ может обладать великими врожденными талантами, и все же, если он пренебрегает развитием низшей стороны нашей сложной природы, он будет не в состоянии построить тот мост между идеей и воображением и реальной жизнью, между видением и силой, который и делает реализацию возможной; высокий дар народа может стать источником радости и вдохновения для окружающего мира, но сам он не сможет войти во владение собственным миром, пока не выучится более скромному умению. В Германии этот
