цыплят? Есть старое объяснение, — хотя оно едва-ли заслуживает это название, — что знанием этим он обязан инстинкту. Что заставляет этого маленького, только что вышедшего из яйца цыпленка бояться умереть? Отчего, когда высиженный курицей утенок подойдет к воде, он бросается в нее и плывет? Люди называют это инстинктом. Это очень красивое слово, но оно оставляет нас там же, где мы и были. Рассмотрим это явление инстинкта. Инстинктов разного рода у нас много. Женщина начинает учиться игре на рояле. Сначала она должна внимательно смотреть на каждый клавиш, по которому ударяет пальцами, но по мере того, как подвигается вперед, в течение месяцев или лет, у нее является инстинкт, ее игра становится автоматической. То, что вначале требовало побуждения со стороны воли, теперь совсем не требует помощи даже сознания, но может быть производимо без всякого его участия, и такое состояние называется инстинктом. Действие сначала зависело от воли, а затем опустилось ниже ее области. Кроме того, почти все действия, которые теперь инстинктивны, могут быть приведены опять под управление воли. Опытами установлено, что каждым мускулом нашего тела мы можем научиться управлять. Итак, двойным способом, сходства и различия, вполне доказано, что то, что мы называем теперь инстинктом, есть вырождение произвольных действий. И это не только у человека, но и у низших животных, так как природа однообразна.
Примените теперь к инстинкту тот закон, который мы открыли в макрокосме, — что всякая инволюция предполагает эволюцию и всякая эволюция — инволюцию, — и вы увидите, что инстинкт не что иное, как инволюционировавший рассудок. Таким образом, то, что мы называем инстинктом у людей и животных, состоит из свернувшихся или выродившихся произвольных действий; произвольные же действия невозможны без опыта. Боязнь смерти у цыпленка, стремление утенка бросаться в воду и все непроизвольные действия человека — суть результаты прежних опытов, ставших теперь инстинктом, До сих пор все у нас очень ясно, и мы не расходимся с современной наукой. Позднейшие ученые пришли к выводам древних мудрецов, и пока между ними полное согласие. Как те, так и другие, признают, что каждый человек и каждое животное родится с запасом опыта и что все действия ума — результаты прежнего опыта. Но дальше является разногласие. Какое основание, спрашивают новейшие ученые, — говорить, что этот опыт принадлежит душе? Почему не сказать, что он принадлежит телу, и только телу? Почему не допустить, что он передан по наследству? И, наконец, последний вопрос, — почему не сказать, что весь опыт, с которым я родился, есть конечное следствие всего прошлого опыта моих предков? Во мне есть сумма всех моих опытов, от атома протоплазмы до самого высшего человеческого существа, но она перешла от тела к телу в ряде
наследственных передач. В чем будет затруднение, если мы так скажем? Вопрос очень тонкий, и отчасти эту наследственную передачу мы тоже признаем. Но насколько? — Настолько, насколько она касается выработки материала для тела. Мы нашими прежними действиями делаем себя способными к рождению в известном теле, и соответствующий этому телу материал может перейти только от тех родителей, которые сделали себя подходящими, чтобы иметь нас своими потомками.
Теория наследственности принимает, без всяких доказательств, за несомненное в высшей степени удивительное положение, что умственный опыт может запечатлеться и сохраниться в материи. Когда я смотрю на вас, в озере моего ума вздымается волна. Эта волна затем успокаивается, но остается в тонкой форме, как впечатление. Это понятно. Мы понимаем, что физическое впечатление остается в теле; но какое основание полагать, что в теле может остаться умственное впечатление, раз тело разрушается? Что же передает его? Допустим даже, что для каждого умственного впечатления было возможно оставаться в теле и что одно из этих впечатлений, начиная с первого человека, переходило к другим и дошло до моего мозга, так что оказалось в моем теле. Как же оно перенесено ко мне? Вы скажете — через клетку биоплазмы. Но как это могло быть, раз тело отца не все переходит к ребенку. Ведь один и тот же отец может иметь несколько детей, и тогда по этой теории наследственности (по которой впечатление и то, на что оно производится, одно и то же, т.е., материя) — неизбежно следует, что с каждым рождением ребенка, родители должны терять часть своих впечатлений, или, если родители передают все свои впечатления, тогда после рождения первого ребенка, их собственные умы должны остаться пустыми.
Если же в клетку биоплазмы входит бесконечная сумма всех впечатлений, полученных во все время, тогда где же и как они там помещаются? Получается совершенно невозможное положение, и пока физики не в состоянии показать, как и где эти впечатления живут в этой клетке, и не объяснят, что они понимают под умственным впечатлением, спящим в физическом атоме, до тех пор их положение не может считаться обоснованным. Для нас ясно, что эти впечатления находятся в уме, что ум, собираясь воплотиться и перевоплотиться, берет материал вполне для себя подходящий и что известный ум, сделавший себя подходящим только для определенного рода тела, будет ожидать, пока не найдет требуемого материала. Это понятно. Наша теория приходит к тому, что такая вещь, как наследственная передача, существует, но только поскольку дело касается приготовления физического материала для души. Душа же переселяется, вырабатывая для себя одно тело за другим, и все наши мысли и поступки накопляются внутри нас в тонкой форме, готовые снова воспрянуть и принять образ. Когда я смотрю на вас, в моем уме поднимается волна. Затем она опускается и становится, так сказать, все тоньше и тоньше, но не исчезает. Она остается в уме, готовая подняться опять в какой-нибудь момент в виде волны, которую мы называем «воспоминанием».
Таким образом, в моем уме остается вся эта масса впечатлений, и, когда я умру, равнодействующая сила всех их уйдет со мной. Представьте себе, что у нас есть мяч; каждый из нас берет деревянный молоток, и мы бьем его со всех сторон. Что при этом произойдет? Мяч будет перелетать по комнате с одной стороны на другую, пока не попадет в открытую дверь и не покатится. Что же он унесет с собой? — Остаточное впечатление от всех полученных им ударов, которое и определит его направление вне комнаты. Что же определяет путь души, когда она оставляет тело? Равнодействующая суммы наших поступков и мыслей. Душа выйдет, унося в себе их реестр.
Если равнодействующая будет такова, что душа найдет необходимым выработать себе новое тело для дальнейших опытов, она найдет путь к тем именно родителям, которые наиболее способны снабдить ее подходящим материалом для тела, и принимает новое тело. Так она будет странствовать из одного тела в другое, то поднимаясь к небесам, то
падая опять на землю, то становясь человеком, то принимая форму какого-нибудь высшего или низшего существа. Она будет продолжать это до тех пор, пока не окончит своих испытаний и не завершит круг. Тогда она воочию увидит свою собственную природу и узнает, что она такое. Все незнание исчезнет и проявятся ее силы, она станет совершенной. Для такой души нет более надобности работать при посредстве физических тел, ей не надо работать даже в тонких или умственных телах. Она сияет в своем собственном свете и становится свободной: никогда больше не будет ни рождаться, ни умирать.
В дальнейшие подробности мы теперь входить не можем. Но позвольте изложить вам еще одно положение, имеющее отношение к теории перевоплощения. Это положение, служащее развитием идеи о свободе человеческой души. Оно заключается в том, что не следует впадать в обыкновенное человеческое заблуждение, — взваливать вину за наши слабости на других. Мы никогда не обращаем внимания на свои ошибки; наши глаза не видят самих себя, но видят глаза других. Мы очень плохо распознаем наши собственные слабости и ошибки, пока приписываем их вину кому-нибудь другому. Люди обыкновенно объясняют свои заблуждения, как происходящие в зависимости от их ближних, или от Бога, или ссылаются на судьбу и бранят ее. Но что такое судьба и где она? Мы жнем то, что посеяла. Мы сами создаем нашу судьбу. Никто другой не заслуживает ни порицания, ни похвалы. Ветер дует все время и гонит вперед те суда, чьи паруса распущены; те же суда, у которых паруса сложены, остаются на месте, или бросаются волнами из стороны в сторону. Но вина ли это ветра? Вина ли Милосердного Отца, по милости Которого ветер дует безостановочно день и ночь и бесконечное сострадание Которого не знает утомления. Его ли вина, что кто-то из нас счастлив, а кто-то несчастен? Нет! Мы сами создатели нашей судьбы. Его солнце светит для слабого и для сильного. Его ветры дуют одинаково для святого и для грешника. Он — Господь всех и Отец всех, Милосердный и Беспристрастный. Не скажете ли вы, что Он, Господь Вселенной, видит ничтожные наши поступки в этой здешней нашей жизни в том же свете, в каком мы их видим? Как унизительна была бы такая идея о Боге. Мы похожи на щенков, играющих на ковре перед камином: играем в борьбу на жизнь и смерть и безумно думаем, что Сам Бог принимает эту игру также всерьез, как делаем это мы. Но Он понимает значение такой игры. Все попытки взвалить вину на Него и считать Его наказывающим или награждающим — чистое безумие. Он не наказывает и не награждает. Его бесконечное милосердие открыто для всех нас, при всяких условиях, неизменное и неуклонное всегда и везде. От нас зависит, как воспользоваться им. Не обвиняйте ни человека, ни Бога, и никого во всей вселенной. Когда вы страдаете, вините в этом себя и старайтесь всеми силами поступать лучше.
Это единственное разрешение вопроса. Те, кто обвиняет других, — а число таких, увы, с каждым днем увеличивается, — вообще существа несчастные, которые своей собственной беспомощностью привели себя в это состояние и затем жалуются на других. Но это не изменяет их положения. Оно ни к чему им не служит. Стремление свалить вину на других только еще больше ослабляет нас. Поэтому, не обвиняйте в наших собственных ошибках никого. Стойте на своих ногах и принимайте всю ответственность на себя. Говорите: «Несчастье, которое я испытываю, моя собственная работа, и из этого следует, что оно может быть устранено только мной». То, что я сделал, я могу и уничтожить; то же, что сделано другим, я разрушить не в состоянии. Будьте смелы, будьте сильны!
