тоже безуспешно. Несколькими столетиями спустя Баопуцзы объяснял неудачу Лю Сяна тем, что тот не обладал «истинным лекарством» («философским камнем») и не был духовно подготовлен (алхимик должен поститься сто дней, очистить себя благовониями и т.д.). Кроме того, добавляет он, превращение не может быть успешно проведена во дворце; необходимо жить в уединении, вдалеке от профанного мира. Книги не отвечают сути дела: то, что можно найти в них, годится лишь для новичков; все остальное же покрыто тайной и передается учителем только изустно.
Поиски эликсира часто совпадают и с поиском далеких, таинственных островов, где пребывают бессмертные; чтобы встретиться с бессмертными, требуется преодолеть порядок обусловленности и выйти во вневременной, блаженный мир. Вполне вероятно предположить, что многие экспедиции, стремившиеся обнаружить «волшебные острова», имели следствием географические открытия. Разве не стремление европейцев найти земной рай или острова блаженных послужили отправной точкой для великих географических открытий по ту сторону Атлантики? Тем не менее нельзя забывать о том, что в основе подобных предприятий всегда лежал миф, изначальный образ некоей райской земли, пребывающей в вечности и населенной «совершенными», бессмертными существами (в других культурах это Шветадипа, Остров Блаженных, Авалон и т.д.). Поисками бессмертных с далеких островов вдохновлялись первые императоры династии Цинь (219 г. до н.э.), а также император У (Ханьская династия) в 110 г. до н.э. Ностальгия по чудесной земле, где можно добыть «снадобье бессмертия» продолжала существовать и в средние века, только представление о «волшебных островах посреди Восточного Моря» сменяется мечтами о далеких, но не менее чудесных землях, таких как Индия или Западная Азия. Император Тай-цзун (VII в.) имел при своем дворе брахмана по имени Нараянасвами, которого Ван Сюань-пэ пригласил из Индии в 648 г. Этот алхимик знал искусство продления жизни. В 664 – 65 гг. Гао-пзун послал буддийского монаха Сюань-чжао в Кашмир за индийским чародеем Локадитьей, который, по слухам, обладал эликсиром жизни. В 1222 г. Чингисхан вызвал даосского алхимика Чан-чуня в Самарканд. Спрошенный ханом о том, обладает ли он жизненным эликсиром, Чан-чунь искренне признался: «У меня имеется средство защитить жизнь [талисманы от злотворных влияний], но не эликсир бессмертия».
С течением времени даосские авторы начинают различать эзотерическую и экзотерическую алхимию. Пэн Сяо (живший в конце IX в. и в первой половине Х в.), комментируя Цань тун ци, проводит четкое различие между экзотерической алхимией, которая имеет отношение к физическим веществам, и эзотерической, использующей только «души» этих веществ. Впрочем, подобное различение было известно еще Хуэй-сы (515-577 гг. н.э.). «Эзотерическая алхимия» ясно просматривается в «Трактате о Драконе и Тигре», написанном Су Дун-по в 1110 г. «Чистые», совершенные металлы отождествляются с различными частями тела; алхимические процессы, вместо того чтобы исполняться в лаборатории, происходят в теле и сознании алхимика. Су Дун-по выражает это так: «Дракон – это ртуть. Он есть семя и кровь. Он исходит из почек и хранится в печени… Тигр – это свинец. Он является хлебом и телесной силой. Он исходит из мозга, а легкие вынашивают его… Когда ум в движении, тогда и дыхание, и сила действуют вместе с ним. Когда почки в работе, тогда семя и кровь тоже действуют». Подобно тому как в Индии алхимия оказалась частью тантрической йоги, так и в Китае она была всегда тесно связана с даосскими практиками. Вот почему ритмическое дыхание, столь важное в даосизме, является частью алхимической дисциплины. Баопу-цзы пишет: «Чтобы понять подлинный смысл дыхания, нужно вдохнуть воздух через нос, затем заткнуть нос двумя пальцами и мысленно считать удары сердца. Когда подсчет дойдет до ста-двухсот сердечных ударов, воздух надо выдохнуть через рот. В этом методе каждому практикующему следует поставить своей целью, чтобы его уши перестали слышать любой звук вдыхаемого или выдыхаемого воздуха. Часто практикуя таким образом, нужно увеличить постепенно счет сердечных ударов во время задержки дыхания… Когда этой ступени достигает старик, он возвращает себе юность».
АЛХИМИЯ КАК ДУХОВНАЯ ДИСЦИПЛИНА
Мы не будем касаться здесь проблемы истоков китайской алхимии: связаны ли они с поиском золота, или «эликсира бессмертия», или искусственной киновари, символический и сакральный характер используемых веществ очевиден. Красный цвет означает жизненный принцип, кровь; киноварь, как полагали, продлевает жизнь, что объясняет и ее присутствие в гробницах еще с незапамятных времен. Необходимо также принять к сведению символику и сакральность металлургии, таинственной техники, использование которой помогало минералам «вызревать», а металлам – «очищаться»; за металлургией следовала алхимия, поскольку она ускоряла «совершенствование» металлов. Возможно, в какой-то период параллельно с алхимией стали развиваться зачаточные формы химии, пока наконец они не превратились в эмпирическую науку, основанную только на наблюдении и эксперименте. Возможно, это и так. Однако нам следует быть очень осторожными и не смешивать эти два типа экспериментирования – алхимическое и протохимическое. Не доказано, что алхимики интересовались химическими феноменами. Описывая алхимиков Александрии, Ф.Шервуд Тэйлор замечает: «Никто из тех, кто использовал, например, серу, не мог не заметить любопытные результаты, к которым приводят ее плавление и последующее кипение в жидкой форме. Тем не менее, хотя сера упоминается сотни раз, нет никаких намеков на какие-либо ее характерные свойства, за исключением общих слов о ее воздействии на металлы. Это столь сильно контрастирует с духом греческой науки классических времен, что мы должны сделать вывод о том, что алхимики интересовались только такими природными феноменами, которые могли помочь им достичь своих целей… Мы не обнаружим в алхимии никаких зачатков науки… Алхимик никогда не использовал научные процедуры».
Даже в Европе алхимические идеи просуществовали вплоть до XVIII в. Считалось, что человек может принять участие в деятельности природы. «То, что природа сотворила изначально, мы тоже можем создать, если обратим вспять те процессы, которые она производит. То, что она, возможно, до сих пор осуществляет в своих недрах уже много столетий, мы можем заставить ее завершить за одно мгновение, помогая ей и создавая для нее наилучшие условия. Как мы выращиваем хлеб, так мы выращиваем и металлы».
Отношения между йогой и алхимией могут быть поняты лучше, если мы учтем сотериологическую направленность этих двух дисциплин. Обе они проводят опыты на «душе», используя человеческое тело как лабораторию; целью является «очищение», «усовершенствование», окончательная превращение. Эта связь между двумя способами экспериментирования – алхимическим и мистическим – тоже встречается повсюду. Как известно, символика аскетического очищения души и символика алхимического поиска теснейшим образом переплетались у ранних суфиев, у таких, например, как Джабир ибн-Хаййян, Сайих Алави и Дхульнун ал-Мишри. Как отмечает Массиньон, «в суфийской литературе было неизбежным сближение и сравнение этих двух великих сфер человеческого опыта – науки и мистицизма, представленных, с одной стороны, фигурой алхимика, ищущего эликсир бессмертия, средство для омоложения, источник вселенской трансмутации, с другой, аскетом, ищущим дух, обитель святости.
В Индии тенденция йоги к ассимиляции всех отдельных религиозных практик не пренебрегала никаким опытом, в том числе опытом алхимии. В какие-то моменты между этими двумя духовными дисциплинами возникает осмотическое движение. Обе они противостоят чисто умозрительному пути, чисто метафизическому знанию; обе воздействуют на живую материю с целью ее трансмутации, т.е. изменения ее онтологического статуса; обе стремятся к освобождению от законов времени, ищут возможность «деобусловливания» жизни, чтобы завоевать свободу и счастье: одним словом, они ищут «бессмертие».
Глава VIII ЙОГА И АБОРИГЕННАЯ ИНДИЯ
ДОРОГИ К СВОБОДЕ
Рассматривая выше тот впечатляющий спиритуалистический комплекс, который называется «тантризмом», мы смогли выделить в нем элементы, различающиеся и по своему происхождению, и по своей значимости: с одной стороны, в нем содержится наследие ведического культа и брахманизма, инновации «Бхагавадгиты» и сектантские течения; с другой, в него внесли свой вклад средневековый буддизм, алхимия и местные верования. Мы отметили громадную роль йогических практик в тантризме: благодаря им разнообразные сферы опыта, такие, например, как иконография, сексуальность и алхимия, были сопоставлены друг с другом и в конце концов стали равноправными вехами единого духовного пути. Как и в более ранних видах религиозного синтеза («Махабхарата», «Бхагавадгита» и др.), в тантризме приемы йоги также служили основой для переосмысления уже сложившихся ценностей. Процесс объединения разнородных религиозных элементов продолжался, причем во всё возрастающем масштабе, и после триумфа тантризма, упадка ваджраяны, исламского вторжения. Мы не станем прослеживать историю этого процесса, зачастую весьма запутанную, ибо пришлось бы в таком случае затрагивать почти каждый аспект культурной и религиозной жизни Индии. Упомянем только, что различные формы йоги – культовая, мистическая, эротическая и магическая – оказали огромное влияние на местные индийские литературы, и в целом на формирование духа нынешней Индии. Мы постараемся, приведя ряд избранных примеров из самых разных областей (фольклор, народные культы, секты, суеверия и т.д.) показать, каким образом многочисленные и зачастую противоречивые идеи йоги внедрялись в культуру на всех ее уровнях. Это краткое исследование будет освещать довольно необычные и архаичные религиозные представления, существовавшие в Индии еще на заре ее истории. Наше погружение в них будет иметь немаловажный эффект: мы увидим, что йогин или санньяси мог выступать в разных обличьях, от колдуна и факира, изготавливающего снадобъя, до благороднейшего аскета и возвышеннейшего мистика, с промежуточными фигурами чародея-каннибала и вамачарина-«экстремиста».
Йогинов не отличали от всех этих персонажей магико-религиозного опыта, скорее всего, потому что любая индийская духовная дисциплина в той или иной степени содержала в себе элементы йоги. В простом народе на йогинов всегда смотрели как на могущественных волшебников, наделенных сверхъестественными силами. Несмотря на оговорки, сделанные в классической йоге Патанджали, да и в других формах йоги, относительно сиддхи, сближение йогина с образом мага было практически неизбежно. Ибо непосвященный легко мог спутать независимость и абсолютную свободу, дживанмукту и «бессмертного» чародея, способного совершать любые грехи и не быть при этом подверженным кармическим последствиям. Источники, которые мы приведем позднее, покажут некоторые из таких сближений, относящихся к Горакхнатху и натхасиддхам. Этот феномен станет более понятен для нас, если иметь в виду, что сама свобода манифестируется в бесчисленных формах, в том числе и в антисоциальных – т.е. в образе вольного человека, не ощущающего себя связанным законами и предрассудками общества; такой человек пребывает вне любой морали, за пределами любых общественных установок. Крайности и искажения вамачаринов, проступающие в легендах о них, жестокости и преступления капаликов и агхоров являются, на индийский взгляд, доказательством полной свободы, осуществляемой вне границ человека и социума. Не следует забывать о том, что с индийской точки зрения «нормальное» положение человека равносильно омраченности, спутанности, страданию; свобода, знание и вечное счастье недоступны для него до тех пор, пока эта «нормальность» не разрушена. Но эта же предпосылка является метафизическим основанием и для всех антисоциальных форм поведения, которые
