кризис, иногда ведущий к распаду личности.[294]
С определенной точки зрения, это инициирующее «сумасшествие» шаманов можно сравнить с растворением прежней личности, которое следует за спуском в Преисподнюю или вхождение в чрево чудовища. Любое инициирующее приключение такого плана завершаетсясозданиемчего-нибудь, основанием нового мира или новой формы существования. Мы помним, как герой Мауи, вступая в тело своей бабушки, искал бессмертие. Это равнозначно тому, что он полагал, что своим инициирующим подвигом сможет основать новое состояние человека, сходное с таковым богов. Мы также помним легенду о шамане саамов, дух которого провел три года в кишечнике огромной рыбы. Зачем он предпринял такое рискованное предприятие? Ответ, возможно, заключается в древнем финском мифе о Вяйнямеинене, в котором говорится, что Вяйнямёйнен магически (то есть пением) построил лодку, но не смог завершить работу, так как было три слова, которых он не знал. Чтобы узнатьих, он отправился на поиски известного колдуна Випунена, гиганта, который многие годы оставался неподвижным, подобно впавшему в транс шаману, пока из его плеча не выросло дерево, а в бороде не свили гнезда птицы. Вяйнямёйнен попадает в рот гиганта, и тот быстро проглатывает его. Но попав в желудок Випунена Вяйнямёйнен выковывает себе шест и предупреждает колдуна, что останется у него внутри, пока не узнает три магических слова, необходимых для завершения лодки.[295]
Здесь мы имеем инициирующее рискованное предприятие, задуманное с целью добыть тайные знания. Человек спускается вниз, в чрево гиганта или чудовища для того, чтобы обрестизнанияилимудрость.Вот почему шаман саамов три года остается во внутренностях рыбы — чтобы узнать секреты природы, чтобы разрешить загадку жизни и увидеть будущее. Но если вхождениев чрево чудовища эквивалентно спуску в Преисподнюю, в темноту к мертвым — то есть символизирует регрессию до космической Ночи, я также до тьмы «сумасшествия», в которой растворены все личности — и если принять во внимание все эти аналогии и соответствия между Смертью, космической Ночью, Хаосом, сумасшествием как регрессии дозародышевого состояния и тому подобное, тогда мы сможем увидеть, почему Смерть также символизирует и Мудрость, почему мертвые всеведущи и знают будущее и почему провидцы и поэты ищут вдохновения среди могильных надгробий. Мы можем также понять, почему будущий шаман перед тем, как стать мудрым человеком, должен познать «сумасшествие» и спуститься вниз, во тьму и почему созидательность всегда оказывается в связи с каким-то «сумасшествием» или «оргией», затрагивающими символизм смерти и темноты. К. Г. Юнг объясняет все это как контакт с коллективным бессознательным и его реактивацией. Но, не выходя из нашей собственной сферы, мы можем видеть прежде всего, почему инициация у примитивных всегда происходит в связи с откровением священных знаний и мудрости. Именно в период уединения — то есть когда предполагается,что неофиты заглочены в чрево чудовища или оказываются в Преисподней — неофиты обучаются тайным традициям племени. Истинные знания, которые передаются мифами и символами, доступны только в ходе или после процесса духовного возрождения, осуществляемого инициирующей смертью и воскрешением.
Теперь мы в состоянии понять, почему одна и та же схема инициации, включающая страдания, смерть и воскрешение, появляется во всех таинствах, — как в обрядах достижения половозрелости, так и в обрядах вступления в тайное общество и почему тот же самый сценарий можно проследить в раскалывающих личность переживаниях, предшествующих мистическому призванию. Прежде всего мы понимаем следующее: человек архаических обществ стремился победить смерть, придавая ей такое значение, что, в конечном итоге, она перестала бытьпрекращением,а сталаобрядом перехода.Другими словами, для примитивных народов человек умирает по отношению к чему-то, что не является существенным, человек умирает для мирской жизни. Короче говоря, к смерти начинают относиться как к высшей инициации, а именно — как к началу духовного существования. Более того, рождение, смерть и возрождение понимались как три момента этого одного таинства, и вся духовная энергия архаического человека была направлена на то, чтобы показать, что между этими моментами не должно быть никакого барьера. Человек не можетостановитьсяни в каком из этих моментов, человек не можетостаться,например, в смерти или в рождении. Движение — возрождение — всегда продолжается: космогония неустанно повторяется для того, чтобы то, что человек делает, было сделано хорошо — будь то рождение ребенка или строительство дома, или вхождение в духовное призвание. Вот почему мы всегда обнаруживали, что обряды инициации имеют космогоническую связь.
Сама мудрость, а значит, и все священные и созидательные знания постигаются как плод инициации, то есть как результат и космогонии, и духовного рождения. Сократ не ошибался, сравнивая себя с акушеркой, так как он помогал людям родиться в самосознании. Еще более ясно выражается св. Павел в своемПослании к Титу,говоря о своих «духовных сыновьях» — сыновьях, которых он породил своей верой. Тот же символизм снова встречается в буддистской традиции: монах отказывается от своего родового имени и становится «сыном Будды»(Шакья-путра),потому что он рождается среди святых (орья).Как сказал о себе Кассапа «Родной сын Благословенного, появившийся на свет из его рта, рожденный отдхамма,сформированныйдхаммаи тому подобное»(Samyutta Nykaya, II, 221).Но это инициирующее рождение подразумевает смерть по отношению к мирскому миру. Схема сохранилась как в индуизме, так и в буддизме. Йогумирает по отношению к этой жизни,чтобы возродиться в иной форме существования — той, которая характеризуется «освобождением». Будда учит путям и способам умирания по отношению к мирскому человеческому состоянию — то есть по отношению к зависимости и незнанию и возрождению в свободе, блаженстве и необусловленном состояниинирваны.Индусская терминология инициирующего возрождения иногда напоминает архаический символизм «нового тела», приобретенного неофитом. Сам Будда провозглашает: «Я показал своим ученикам способ, при помощи которого они могут сотворить, покинув свое тело (созданное четырьмя элементами), другое тело из мыслящей субстанции(рупаманомая),со всеми его членами и наделенное трансцендентальными способностями(абхининдрьям)».[296]
Мы полагаем, что все это доказывает то, что архаическое определение смерти как высшего средства духовного возрождения, положило начало сценарию инициации, который сохраняется даже в великих мировых религиях, а также получает свою оценку и в христианстве. Это фундаментальное таинство обновляется, оживляется и получает свою оценку в каждом новом религиозном восприятии. Но давайте посмотрим более внимательно на конечное следствие этого таинства: если человек знает, что смерть уже позади, если он постоянно умирает бесчисленными смертями для того, чтобы возродиться кчему-то иному-чему-то не относящемуся к Земле, а разделяющему священное — значит он находится, можно сказать,в начале бессмертияили все больше и больше врастает в бессмертие. Из этого следует, что бессмертие не должно восприниматься как выживаниеpost mortem[297],а скорее, как ситуация, которую человек постоянно сам создает для самого себя, для которой он готовится, в которой даже принимает участиес данного момента и далееиз этого настоящего мира. Значит, не имеющее смерти бессмертное должно представляться как конечное состояние, идеальное состояние, к которому человек стремится всем своим существом и которое пытается достичь, постоянно умирая и воскрешаясь.
Неожиданное открытие: пробная попытка
IX.Религиозный символизм и обеспокоенность современного человека
Сейчас мы предлагаем рассмотреть обеспокоенность современного человека в свете истории религии. Многим читателям этот проект может показаться странным, если даже не излишним, так как некоторые из нас считают обеспокоенность современного мира продуктом исторических напряженностей, относящихся конкретно к нашему времени, объясняемые только фундаментальными кризисами нашей цивилизации и больше ничем. Тогда для чего мы должны сравнивать этот исторический момент, в котором живем, с символизмом и религиозными идеологиями других эпох и давно ушедших в прошлое цивилизаций? Такое возражение оправдано лишь наполовину. Не существует абсолютно автономной цивилизации, совершенно не связанной с другими, предшествовавшими ей. Греческая мифология потеряла свою подлинную сущность приблизительно за 2000 лет до того, как было обнаружено, что фундаментальное поведение современного европейца может быть объяснено мифом об Эдипе. Психоанализ и аналитическая психология приучили наск таким сравнениям — на первый взгляд необоснованным — исторических ситуаций, явно не связанных друг с другом. Некоторые, например, сравнивали идеологию христианина с таковой тотемиста и пытались объяснить понятие Бога-Отца через понятие тотема. Мы сейчас не будем выяснять, насколько хорошо обоснованы такие сравнения или на какой документальной основе они выполнены. Достаточно будет указать, что некоторые психологические школы используют сравнения различных типов цивилизаций, чтобы лучше понять структуру психики. Директивный принцип этого метода заключается в следующем: раз человеческая психика имеет историю, и следовательно, не может быть полностью разъяснена изучением ее теперешнего положения, то, значит, вся ее история и даже предыстория, должна быть различима в том, что мы называем ее фактическим состоянием.
Этого краткого упоминания методов, применяемых аналитическими психологами будет достаточно, так как мы не намерены продолжать двигаться в том же направлении. Говоря о том, что можно изучать обеспокоенность современного времени с точки зрения истории религий, мы имели в виду совершенно другой метод сравнения, который мы сейчас представим в нескольких словах. Мы предлагаем поменять местами предметы сравнения, взглянуть со стороны на нашу цивилизацию и наш исторический момент и рассмотреть их с точки зрения других культур и других религий. Мы не собираемся отыскивать у себя, европейцев двадцатого столетия, определенные позиции, уже известные в древних мифологиях — как, например, проделал Фрейд с Эдиповым комплексом. Наша цель заключается в том, чтобы взглянуть на себя с точки зрения разумного и сочувствующего наблюдателя, с позиции неевропейской цивилизации и увидеть себя такими, какими могли бы увидеть и оценить нас они. Для большей конкретности мы представим себе наблюдателя, принадлежащего к другой цивилизации и выносящего суждения в отношении нас, согласно его собственной шкалы ценностей, а не какого-нибудь абстрактного наблюдателя с планеты Сириус.
Более того, такой подход налагается на нас нашим собственным историческим моментом. Уже в течение некоторого времени Европа не является единственным творцом истории. В русло истории энергично возвращается азиатский мир, за которым вскоре последуют другие земные культуры. В сфере духовности и культуры в целом, это историческое явление будет иметь значительные последствия. Европейские ценности потеряют свой привилегированный статус общепринятых норм. Они снова вернутся к статусу местных духовных творений, то есть культурных придатков определенного исторического радиуса действия, обусловленных четко ограниченными традициями. Для того, чтобы западная культура не превратилась в провинциальную, ей необходимо будет вести разговор с другими, неевропейскими культурами и позаботиться о том, чтобы не слишком часто ошибаться в отношении значения их способов выражения. Для нас крайне необходимо понять, какое место отводится нашей культуре и как она оценивается с их неевропейской точки зрения. Не следует забывать, что все эти культуры имеют религиозную структуру, то есть все они выросли и основаны на религиозных оценках мира и человеческого существования. Чтобы узнать, как нас рассматривают и оценивают представители других культур, мы должны научиться, как нам сравнивать себя с ними, а это будет возможно, только
