то, что приобрели в своей прошлой жизни? А вы прожили много жизней и, возможно, медити-ровали, возможно, были аскетом, возможно, следовали определенному пути, но вы не помните ничего.
Я хочу закончить все оптом! Не требуется находить вашу главную черту характера, она будет частью вашего ума. Я хочу, чтобы вы были свидетелем всех своих черт характера. Одним духом кончить всю игру! Маниша, в моем взгляде нет места идеологии Гурджиева. Но я люблю этого человека. Он был примитивен, но он был прав. Но он был правым для примитивных людей, следующих за ним.
Он жил в своей общине близ Парижа, и не более двадцати людей бывало там. Они тоже постепенно исчезали, потому что это оказалось таким долгим, долгим процессом, и скоро они признавали, что этой жизни недостаточно для окончания курса.
Гурджиев умер просветленным сам, но даже П.Д.Успенский не был просветленным.
В конце концов, и он сам — П.Д.Успенский, который сделал Гурджиева известным на весь мир, — бросил свое ученичество, потому что оно было таким мучительным совсем без причины.
Гурджиев был в Тифлисе, в Советском Союзе, а П.Д.Успенский обучал его учению в Лондоне. Тот позвонил ему из Тифлиса, сказав: «Приезжай немедленно! Бросай все». Когда учитель так призывает… Успенский бросил все — он создал большую школу — и кинулся в Тифлис за тысячи миль. И когда он добрался, совершенно усталый, разбитый, к дому Гурджиева, — Гурджиев сказал: «Сейчас же возвращайся и начинай свою работу в Лондоне». Успенский поверить не мог, что тот проделал с ним такую вещь. Ему пришлось бросить все, школа была разрушена; тот приказывал ему приехать: «Оставь все!» — а теперь он не говорит ни единого слова. Он даже не позволил ему войти в дом, он еще подходил, а Гурджиев говорит: «0’кей, ты прибыл; теперь возвращайся. Начинай свою работу в Лондоне». В этом есть какой-то смысл, но самый примитивный. Это означает просто испытание вашего доверия. Но даже Успенский не смог стерпеть такое унижение. Он уничтожил всю свою школу, он покончил со всем, и теперь снова начинать с азов…
Он начал школу снова, но она больше не относилась к живому Гурджиеву. Это касалось только того Гурджиева, о котором Успенский писал. Поэтому он никогда не упоминает полного имени Гурджиева в новых изданиях своих книг, он говорит лишь о «Г». Ему пришлось порвать с ним.
И так произошло почти со всеми учениками. Очень хорошо читать Успенского, но не заходите в книги Гурджиева. Вы выйдете безумными.
Время Сардара Гурудайяла Сингха.
— Мамочка! Мамочка! — кричит малыш Альберт. — Можно мне пойти на море?
— Нет, не сегодня, Альберт, — отвечает ему мать, — может, завтра. Море далеко, сейчас слишком ветрено и беспокойно — это чересчур опасно.
— Но, мам, — хнычет малыш Альберт, — папа же плавает в море.
— Знаю, дорогой, — говорит ему мать, — но папа как следует застраховал свою жизнь!
Однажды перед судом судьи Грампа предстал огромный негр Лерой за оскорбление действием. Борис Бабблбрейн, обвинитель, подверг Лероя строгому перекрестному допросу, стараясь доказать несомненную вину этого черного.
Лерой спокойно смотрит на Бориса и утверждает, что он толкнул истца просто «чуть-чуть».
— 0’кей, — хватается за это Бабблбрейн, — насколько же сильно?
— А, — спокойно отвечает Лерой, — как я и говорил, просто чуть-чуть.
— Хорошо, — не отстает Бабблбрейн, — для пользы суда и присяжных, пожалуйста, спуститесь сюда и проиллюстрируйте на мне, насколько сильно это «чуть-чуть».
— Пожалуйста, — говорит Лерой, улыбаясь, спускаясь со свидетельского места.
Борис надеется, что Лерой будет выведен из себя и переборщит со своей демонстрацией, доказав тем самым свою вину.
Когда Лерой подходит к Борису, он вдруг сильно бьет его по ногам, потом хватает его поперек, поднимает над головой и изо всех сил швыряет через комнату.
Отвернувшись от беспорядка на полу, Лерой улыбается судье Грампу и поясняет:
— Ваша честь, тогда была всего одна десятая этого!
Сардар Гурудайял Сингх громыхает по улице на своем стареньком авто, как вдруг его останавливает уличный регулировщик города Пуна офицер Гхансу.
Офицер Гхансу заглядывает в автомобиль и видит большую черную дыру в передаем щитке.
— Что произошло с вашим спидометром? — спрашивает офицер Гхансу.
— Я продал его, — отвечает Сардар Гурудайял Сингх. -Мне он больше не нужен.
— Что это значит, больше не нужен? — кричит полисмен. — Как же вы узнаете, с какой скоростью движетесь?
— Это легко, — смеется Сардар Гурудайял Сингх. — На двадцати милях в час грохочет капот. На тридцати грохочут двери. На сорока слетает мой тюрбан. На пятидесяти скрипят мои зубы. А на шестидесяти мои зубы вылетают!
Ниведано…
Ниведано…
Будьте безмолвными.
Закройте глаза.
Почувствуйте свое тело совершенно застывшим.
Это подходящий момент заглянуть внутрь
со своим тотальным сознанием
и с таким страстным желанием,
как будто это последний миг вашей жизни.
Глубже и глубже…
Чем глубже вы идете,
тем ближе подходите к себе и существованию.
Когда вы движетесь глубже,
великое безмолвие нисходит на вас.
Еще глубже… и хмельной восторг,
словно вы пьете из самого божественного источника.
В тот миг, когда вы достигаете
центра своего существа,
вы знаете без всякого сомнения,
что ваше существование вечно,
ваша сущность —
по ту сторону рождения и смерти.
Центрировавшись, вы — будда, пробужденный.
Запомните одно качество, потому что будда,
пробужденный состоит только из одного качества,
простого и единственного: из свидетельствования.
Свидетельствуйте все то, что происходит с вами.
Свидетельствуйте тело далеко на периферии.
Свидетельствуйте ум так же далеко.
Свидетельствуйте также переживания тишины,
спокойствия, восторга. Вы только свидетель.
Не отождествляйтесь ни с чем,
ведите себя к окончательной свободе сознания.
Из этой точки вы можете исчезнуть в голубом небе,
не оставив ни единого следа.
Вы можете стать самим космосом.
В этом окончательная судьба эволюции сознания.
Сделай это свидетельствование ясным, Ниведано…
Расслабьтесь. Позвольте себе только одну вещь:
то, что вы свидетель тела, ума,
всех переживаний вокруг вас.
Такое свидетельствование делает вас буддой.
Нет другой инициации…
Это и есть ваша самореализация.
В это мгновение
вы самые благословенные люди на земле,
потому что вы вдруг обрели свой центр.
Вы вернули, к тому же, свое право по рождению:
быть буддой.
Вечер был замечательным сам по себе,
но ваше присутствие —
присутствие десяти тысяч будд —
сделало его чудесным вечером.
Я вижу всю аудиторию Гаутамы Будды,
обратившуюся в океан сознания.
Вы расплавляете границы
и становитесь едины с целым.
Это единственный процесс становления святым.
Собирайте побольше тишины, восторга,
блаженства, чувства вечности и убеждайте будду
сопровождать вас,
растаять в вашей ежедневной деятельности,
так чтобы не было разницы между центром
и периферией.
дистанция становится все меньше и меньше.
Рано или поздно каждый обретет свою весну,
и внезапно… просветление.
Ниведано…
Возвращайтесь, но возвращайтесь как будды:
безмолвно, грациозно,
бессмертия и посидите несколько мгновений,
которым вы путешествовали к своему центру,
и все то, что переживали там.
Это должно стать самим вашим дыханием,
самим вашим пульсом.
Нет причины, почему бы этому не быть!
Быть буддой — это ваше право по рождению.
Я объявляю всему миру:
каждый, кто живет,
имеет право по рождению быть буддой!
Центрируйтесь в своем свидетельствовакии,
непоколебимо, как малое пламя свечи в доме,
где ветер не дует и пламя абсолютно не колышется.
Быть центрированным
в непоколебимом свидетельствован!™ —
это величайший секрет, который я могу сообщить вам.
— 0’кей, Маниша?
ДЕНЬ ВЫДАЛСЯ ВЕСЕЛЫМ
Однажды Чокомана спросили: «.Каково место религиозных упражнений у
древних будд?»
Чокоман сказал: «На ходу они просто перешагивали это».
Монах продолжал: «А после того, как они перешагнули?»
Чокоман отозвался: «Лед тает, черепица ломается». Тогда монах спросил:
«Как это происходит?» Чокоман ответил поговоркой: «Джентльмен в городе,
малые дети во дворе».
По другому поводу монах спросил Чокомана: «Что это за меч, который
разрубит волосок, упавший на него?»
«Ты не можешь коснуться его», — ответил Чокоман.
Тогда монах спросил его: «А как же тот, кто пользуется им?»
«Его тело и кости разбиты вдребезги», — сказал Чокоман.
Монах прокомментировал: «Тогда хорошо было бы не иметь возможности
прикоснуться к нему!» — на что Чокоман ударил его.
Друзья, день выдался очень веселым. То что я говорил… массы начали доказывать это.
Буддисты взялись за руки с меньшинством мусульманской лиги. Они потребовали от полиции, чтобы меня арестовали, — как будто арестовав меня, они дают ответ на мои аргументы. Они угрожали, что придут процессией и уничтожат ашрам. Что в точности доказывает то, о чем я уже сказал: что мир все еще не цивилизован и в нем нигде нет такой вещи, как религия. Эти люди попросту недочеловеки. Даже если вы уничтожите этот ашрам, мои аргументы не будут уничтожены. Даже слепому видно это!
Они хотели украсить меня ожерельем из башмаков. Это лишь показывает, что они стали буддистами, но за тысячи лет не забыли ремесла своих предков. Они делали башмаки — они чамары., — а кто угодно, предлагающий башмаки для ожерелья, только демонстрирует свою бедность. Ему больше нечего предложить. Всего лишь бедный башмачник…
Но даже это не уничтожает моего аргумента. Можете принести все на свете башмаки, но, тем не менее, то, что я сказал, и то, что собираюсь сказать, будет оставаться нетронутым и чистым. Эти люди пошли к заместителю комиссара полиции. Он, похоже, хороший, образованный, культурный человек. Он отказал, говоря: «У вас не может быть никакой процессии, так как вы не понимаете… Вы не разобрались». Он пришел в ашрам и сказал так: «Я отказал им в разрешении организовать процессию против вас, либо я арестую их, так как это вообще незаконно».
Все то, что я говорил, я могу сказать в любом суде, в любом высоком суде, в любом верховном суде. И так будет правильно: отвести меня в суд. Либо, если они достаточно разумны, я могу допустить троих лиц — они должны выбрать их, — чтобы спорить со мной по каждому пункту, который задевает их так называемые, самозванные религиозные чувства. Те трое персон должны исполнить условия этого лагеря. Они должны прийти сюда невооруженными, и они должны прийти сюда с отрицательной пробой на СПИД. Мы будем встречать их цветами, не башмаками — у нас достаточно цветов, — и я предоставлю им все шансы спорить по каждому пункту, по которому они захотят.
Но так было всегда, столетиями. Отравив Сократа, они полагали, что уничтожили его аргументы. Его аргументы по-прежнему так же живы, так же крепки, как всегда. Распяв Иисуса, они полагали, что уничтожили возможность возникновения новой религии. Сейчас половина мира христиане.
Вы не можете аргументировать мечами, вы не можете аргументировать брошенными камнями, вы не можете аргументировать уродливыми лозунгами. Это просто доказывает, что вы варвары, недочеловеки.
Наверное, если бы Чарльз Дарвин был жив, я попросил бы его приехать сюда. Всю свою жизнь он разыскивал промежуточное существо, — потому что обезьяны, гориллы или шимпанзе не могут вдруг стать человеком; они должны пройти через переходный период. Я пригласил бы его сюда и рассказал бы ему, что здесь мы обнаружили пропущенное звено — людей, которые больше не гориллы, но также еще и не человеческие существа.
И вот
