вероятнее всего, она потребует, чтобы ты ее пел. Ну, а ты расслабься и ей не мешай. — И все? — И все. — Ты сказал — «голосовая формула»… Стало быть, бывают другие? — Сколько угодно. Бывают безмолвные, которые просто существуют в сознании, вернее, во всей энергетической структуре человека, бывают потоковые — эти струятся вместе с потоками тонких энергий в теле и вне его, бывают еще локальные — они локализуются в органах, системах, отдельных тонких элементах структуры… Много чего бывает…
Я не успел задать вопрос о том, что он имеет в виду, говоря об энергетической структуре человека, потому что он, видимо, предвидя новый вопрос, быстро сказал: — Разводи костер, чай будем варить… И шлангом прикидываться не нужно больше… Хорошо?.. — Не понял… — Все ты прекрасно понял…
Он был прав: я прекрасно понимал, что он имеет в виду. Дело в том, что, задавая ему очередной вопрос, я ощущал в своем сознании нечто, в общих чертах представлявшее себе, каким будет ответ. А когда он говорил, странное чувство узнавания тенью преследовало меня, я вдруг обнаруживал, что все это мне уже откуда-то известно, и что до сих пор я просто не находил повода эти вещи так для себя формулировать. Вообще, отношение мое к этому человеку было весьма неоднозначным. С одной стороны, он говорил вполне разумно о вещах, с которыми я не мог не согласиться, ибо в целом они соответствовали моему пониманию. С другой — он говорил как-то не так, как о них принято говорить, он подходил ко всему откуда-то чуточку не оттуда, и в сочетании с искрой безумия, которая то и дело виделась мне в его взгляде, это меня весьма смущало. Но существовала еще и некая третья сторона, представленная едва уловимым ощущением. Словно какая-то часть моего ума догадывалась о том, что все это не имеет никакого значения, а важно лишь смутное подозрение, корни которого теряются где-то глубоко в подсознании, уходя за образы из детства, за сны, и даже за глубинные кошмары, возникавшие в восемьдесят втором году в моем воспаленном болотной лихорадкой мозге — в подспудную память о чем-то еще — самом существенном, о чем-то, что заставляло меня жить так, а не иначе. Более того, этим чем-то было обусловлено само мое присутствие в этой жизни. Я не понимал, каким образом это ощущение может быть связано с моим новым знакомым, и от этого мне становилось несколько не по себе. В сознание даже начали закрадываться мысли о том, уж не заразны ли где-то «там» какие-нибудь особо тонкие формы безумия… Такое ощущение уже было у меня когда-то, правда, во сне… Если этот человек не совсем психически здоров, его безумие непременно должно быть очень тонким и даже изысканным. В этом я почему-то не сомневался. Может быть, такую уверенность внушала мне благородная яйцеобразно вытянутая форма его чисто выбритой головы, на могучей шее возвышавшейся над широченными плечами. — Хорошо, — сказал я, — не прикидываясь шлангом, хочу спросить тебя вот о чем: каким образом имена, которыми являются мантры, связаны с потоками, которые являются абстрактными умозрительными образованиями, которые сформированы выделенными нашим восприятием из интегрального энергетического поля Вселенной отдельными его составляющими, которые суть чистая энергия? Ведь имена в мантрах это во многих случаях имена вполне конкретных органических существ, людей, живших когда-то и оставивших вполне конкретные материальные следы на этой планете… — …существующей во вполне конкретном материальном физическом мире, — перебил он, — вполне конкретная материальная материя которого является вполне абстрактной чистой энергетической энергией. Ну ты загнул… Без пол-литры не разберешься… Ты бы хоть как-то по частям, что ли… Крыша — она ведь не железная… Скажи-ка, а что произойдет с твоим телом через семь лет?
Я почему-то сразу понял, к чему он клонит, и ответил: — В нем не останется ни одной клетки из числа тех, что есть сейчас… — Ну… — Что — ну?.. — Поток… — А-а… Ты хочешь сказать, что даже на физическом плане каждый из нас — всего лишь поток энергии?… — Ну вот видишь, какой ты сообразительный… Здесь нет ничего, кроме энергии. И не может быть… Чем тоньше материя какой-либо из сфер бытия, тем выше скорость энергетических потоков в ней. А разумность — это качество Мира в целом. Если разум смог проявиться — в человеческой форме или в какой бы то ни было другой — значит, Мир потенциально разумен. В нем изначально существует возможность дифференцированного проявления каких угодно форм разума и любых уровней его организации. И все более-менее глобальные Потоки Силы в Мире разумны, так сказать, по определению… А совершенные существа, оказавшие влияние на пути развития человечества Кришна, Заратустра, Лао Цзы, Гаутама Будда, Горакша, Матсьендра, Патанджали, Христос, Мухаммед и многие другие — были просто воплощением тех или иных основополагающих Потоков. Пользуясь их именами в качестве стержневых структур магических формул, мы всего лишь проговариваем — вслух или мысленно — некий код, избирательно повышая чувствительность своего восприятия и тем самым выделяя из интегрального энергетического поля Вселенной некоторые интересующие нас Потоки Силы, обладающие определенными совокупностями вибрационных характеристик. Наше восприятие как бы автоматически настраивается на эти Потоки — на их проявление во внешней вселенной и в нас самих… Не более того… Каждый из нас — поток. Хочешь — стань бессмертным, и твое имя рано или поздно войдет в перечень канонических формул или заклинаний… — Бессмертным? — Тем, на чьем индивидуальном самоосознании смерть не в силах поставить большой жирный крест. — И любой человек можеть сделаться бессмертным? И вообще бессмертие — это как? — Бессмертие — это как? — повторил он. — Давай-ка мы лучше не будем говорить об этом сейчас. А вот любой ли может стать бессмертным… С одной стороны — любой, а с другой — не любой, но только лишь тот, кто очень захочет и сумеет преобразовать свое желание в намерение… — А намерение и желание — это не одно и… — Это — не одно и то же, но позволь мне сейчас эту тему не развивать, — перебил он, сняв с огня котелок и бросив в него несколько щепоток чая. — Хорошо, — согласился я, — тогда последний вопрос… — Давай, но только покороче… — О’кей… Скажи, а мантры — это обязательно? Без них с этими твоими потоками состыковаться никак нельзя?… — Почему нельзя?.. Можно… Ведь Потоки эти настолько же мои, насколько и твои… — И мантры не нужны? — Не нужны. — Тогда зачем? — Все очень просто. Мантры работают автоматически. Будь ты хоть тысячу раз непроходимо туп, с помощью определенной мантры ты можешь добиться соответствующего ей результата — как психоэнергетического, так и эмоционального. А для того, чтобы сделать то же самое, не прибегая к помощи мантры, нужно либо точно знать, что делаешь, либо иметь рядом того, кто знает и по какой-то причине считает своим долгом оказать тебе помощь. Иначе банальная заморочка грозит обернуться фатальной нескладухой. Ну, и, опятьтаки, даже мудрому иногда бывает просто-напросто лень… Чай, между прочим, созрел… Кружку свою давай… Засыпая в тот день под звездами, я слушал, как он стучит камнями гдето рядом, и ощущал приятное тепло — оно мягко покачивалось внутри моего тела в такт немного печальному и тягучему: «Харе Кришна…» Когда я проснулся утром, он спал внутри выложенного из камней правильного круга. Зачем-то я сосчитал камни. Их было сто восемь. — Псих… — подумал я и направился в степь. Солнце еще не взошло. Все вокруг поблескивало капельками росы. Было тихо, только ранние птицы посвистывали среди холмов. Справив нужду, я сделал примерно трехкилометровую пробежку и трусцой вернулся к палатке.
Он открыл глаза и спросил: — Ты что, бегал с утра пораньше? — Да, а что? — Псих.. — А я думал, что псих — это ты… — Почему? — А что это ты булыжников вокруг себя нагородил?.. — А-а, да, тогда, пожалуй, ты прав… Но бегать рано поутру не лучшее, что можно придумать. И вообще, бегают лошади. Человеку в большей степени свойственнно ходить. И в любом случае сначала желательно умыться.
После пробежки мое тело было покрыто испариной. Я решил, что в его словах по поводу умывания определенно присутствует рациональное зерно, и спустился к морю. Через некоторое время он соскользнул по веревке вслед за мной на влажную от росы гладкую поверхность камня. В зубах он за ручку держал металлическую эмалированную кружку — вечером в темноте я не заметил, что у нее имелся носик, как у чайника. Кружка-чайник…
Когда он соскочил на плиту, я уже стоял на самом ее краю, готовясь прыгнуть в воду. — Купаться до восхода солнца… — произнес он, взяв кружку в руку. — Впрочем, в процессе ранней беготни ты так вспотел, что другого выхода у тебя, пожалуй, нет. Так что — прыгай… Кстати, а почему ты не хочешь войти в воду очень медленно и постепенно? — Слушай, какое тебе дело? — спросил я, начиная раздражаться.
От одной мысли о постепенном входе в воду по моей коже побежали мурашки. Вот это уж точно занятие не для раннего утра. — Да, в общем-то, действительно, никакого, — пожал он плечами. — Просто ты пытаешься предпринимать некие действия, которые явно носят тренировочный характер, но делаешь это достаточно традиционно и довольно-таки примитивно. Что я с некоторым сожалением ненавязчиво констатирую… Тоже мне — констататор… Тюлень чертов.
Он внимательно посмотрел на меня, но ничего не сказал и зачемто достал из кармана штанов чайную ложку.
Я прыгнул в воду и поплыл к утесу, возвышавшемуся в самой середине бухты из почти зеркально гладкой воды. Утренняя пробежка и два с небольшим километра плавания — четыреста комплекс, три по двести кролем, два по четыреста брассом и на четыреста метров ныряния по пятьдесят с доплыванием до ста… Если, конечно, нет шторма. Все, как обычно. Когда я закончил и выбрался из воды на плиту, там уже никого не было. Я вытерся, оделся и поднялся наверх. Первые лучи солнца m`whm`kh заливать степь оранжево-розовыми потоками тепла.
Он стоял, повернувшись лицом на восток — к солнцу — и чего-то ждал.
Едва я, вскарабкавшись на обрыв, поднялся на ноги на самом краю, как он тут же начал двигаться, и это не было похоже ни на что, виденное мною ранее.
Его руки скользили по
