подставился… — как бы извиняясь, произнес он. — Я же сказал тебе — иди… в задницу!!! — процедил я сквозь зубы, снова начиная раздражаться. — Бубни харекришну, делай, что хочешь, только не лезь ко мне со всей этой шизой! Неужели одного раза мало и нужно повторять?!
И эта фраза что-то сделала с моим восприятием. Словно я в мгновение ока окружил себя металлической сеткой, сквозь которую проникало все, кроме того, что могло быть хотя бы как-то связано с этим человеком. Я чувствовал, что теперь могу сколько угодно наблюдать за тем, что он делает, без каких бы то ни было нежелательных для меня последствий. И я окончательно поверил в то, что не видел ничего, кроме обыкновенной динамической разминки матерого бойца, а голова у меня закружилась просто от того, что я устал, поднимаясь наверх.
Но он не унимался: — Слушай, а почему ты решил, что это — шиза? Из-за моего «попался»?.. Тебе не нравится быть в роли того, кто «подставился»… Так ведь никому не нравится… Но чтобы ТАК не попадаться, нужно самому что-то из себя представлять. Его слова буквально взбесили меня. — Пошел ты знаешь куда!.. — воскликнул я, но прямо то место, куда ему надлежало отправиться, на этот раз почему-то не назвал. — Знаю… Но все-таки, почему ты решил, что это — шиза? — Потому что я так решил! — раздраженно отрезал я и неожиданно для себя добавил: — И харекришна твоя вчерашняя — тоже шиза. Недаром у тебя глазки поблескивают… Повторяю тебе: я — просто устал, а ты — иди в задницу!..
На этот раз он ничего не сказал и только с улыбкой молча пожал плечами.
А я — соврал. Я вовсе не чувствовал себя уставшим. Наоборот, я ощущал совершенно небывалый и абсолютно необъяснимый подъем… Сняв с огня котелок с овсянкой, я поставил воду для чая.
Он завтракать отказался и отправился куда-то в степь, что меня весьма обрадовало.
Усевшись с миской на краю обрыва и свесив вниз ноги, я съел j`xs и, подобно разбойникам из мультика, которые «убежали далеко в лес и поклялись больше никогда, никогда не возвращаться в это проклятое место», решил, что больше не буду вступать с этим типом ни в какие разговоры о вещах хотя бы сколько-нибудь абстрактных, и вообще постараюсь обращать на него поменьше внимания.
После завтрака я сложил миску, кружку и ложку в полиэтиленовый кулек и, зажав его в зубах, спустился вниз. Вымыв посуду, выкупался сам и сладостно растянулся на теплой поверхности камня в предвкушении многодневного блаженного безделья.
Он спустился на плиту примерно через час. Весь день почти до самого заката мы провели у воды, не перекинувшись ни одним словом. Большую часть времени я лежал с закрытыми глазами, иногда сползая в море, чтобы лениво проплыть несколько сот метров. Он тоже молча лежал, потом что-то делал, потом плавал, потом опять что-то делал, громко при этом пыхтел, потом снова лежал, но я тщательно не обращал не него никакого внимания и старался даже не смотреть в его сторону.
Вечером он сварил рис, который мы съели в полном молчании.
Так прошло несколько дней, в течение которых мы с ним почти не разговаривали. Однажды я обнаружил, зачем он по утрам берет с собой вниз чайную ложку и кружку-чайник. Оказывается, они нужны были ему для выполнения утренних гигиенических процедур.
Сначала он прополаскивал рот морской водой, потом чистил язык, ложкой соскребая с него собравшийся за ночь белесый налет. С особой тщательностью он обрабатывал корень языка, от этого временами у него возникали даже позывы на рвоту, а в глазах скапливались слезы. Покончив с языком, он снова прополаскивал рот, после чего указательным и средним пальцами правой руки протирал и массировал десны и зубы.
Потом он набирал морскую воду в кружку-чайник, немного разбавлял ее пресной водой из фляги и промывал нос, по очереди вставляя носик кружки-чайника в одну ноздрю и выпуская воду из второй. Чтобы добиться свободного протекания воды сквозь носоглотку, он склонял голову набок — так, чтобы свободная ноздря оказалась внизу.
Наклонив кружку, он затем втягивал солоноватую воду обеими ноздрями через край и выплевывал ее через рот, после чего набирал воду из кружки ртом, наклонялся вперед, перевернув голову макушкой вниз, и выдувал воду наружу сквозь ноздри.
Еше у него было два тоненьких — миллиметра по три в диаметре — резиновых шнурка длиной около сорока сантиметров каждый. Один конец каждого из шнурков был закруглен.
Он смачивал оба шнурка в кружке, а потом закругленными концами осторожно продевал их по-очереди сквозь ноздри, пальцами захватывал концы, вышедшие из отверстий в глотке и вытягивал шнурки наружу через рот. После этого он снова по-очереди промывал ноздри соленой водой из носика кружки-чайника.
Заканчивалось это все тем, что он набирал полный рот прохладной морской воды, наклонялся и начинал с силой плескать в свои широко открытые глаза, зачерпывая воду сложенными лодочкой ладонями. После нескольких горстей воды он прекращал это делать и b{okeb{b`k воду изо рта. Я пытался сосчитать, сколько раз он это делает, но каждый раз количество горстей воды оказывалось другим, и я решил, что у него, видимо, есть какой-то иной критерий достаточности при выполнении этой процедуры.
В один из дней он заметил, что я исподтишка за ним наблюдаю, и сказал: — Пока вода во рту не нагреется до температуры тела… Чем более холодной водой брызгаешь в глаза, предварительно наполнив ею рот, тем лучше. Если нет подходящего водоема, можно просто лить подсоленную воду из чайника — сначала прополоскать один глаз от внешнего его угла к внутреннему, потом — второй… Может, попробуешь? Я тебе кружку одолжу. И шнурочки… Если хочешь, можешь даже продезинфицировать, у меня наверху спирта немного есть. И мыло… Ничего не ответив, я отвернулся и сделал вид, что внимательно разглядываю горизонт. Я, правда, подумал, что поступаю, должно быть, глупо, потому что в его странных гигиенических действиях явно было что-то стоящее, однако нельзя было давать ему повод раскрутить меня на полноценное общение. После того случая на обрыве он внушал мне что-то очень сильно смахивавшее на суеверный страх, и я очень не хотел в этом себе признаваться, довольно уютно устроившись в сетчатом коконе-фильтре. — Тебе не кажется, что ты ведешь себя глупо? — спросил он. — Нелогично — ты это хотел сказать? Если у меня закружилась голова от перенапряжения, то я должен быть тебе благодарен за то, что ты спас мне жизнь, а не демонстративно тебя игнорировать… А если я тебя игнорирую, то тем самым признаю, что дело обстоит иначе, и, следовательно, себя обманываю… Да? — Я говорю то, что хочу сказать, и я сказал: «Глупо». Обманывают себя практически все, и это не есть что-то особенное. Что же касается формальной логики, то почти никто из людей не бывает логичен в своих поступках, поскольку то, что принято считать логикой — аппарат очень ограниченный и как руководство к действию в большинстве случаев ни на что не годный. В то же время истинная логика, в соответствии с которой устроена жизнь в этом мире, с точки зрения большинства людей абсолютно абсурдна. А ты ведешь себя просто-напросто глупо, пытаясь игнорировать то, что уже вошло в твою жизнь, и от чего тебе теперь никуда не деться. Ты похож на страуса, от страха спрятавшего в песок голову в наивной надежде, что от этим можно что-то изменить в окружающем мире. Я могу уйти прямо сейчас. Но то, что я сделал с тобой несколько дней назад, останется в тебе и будет неуклонно изменять тебя изнутри, и раньше или позже для того, чтобы справиться с новым самим собой, тебе понадобится определенная информация. И кроме меня, никто не поможет тебе ее добыть. А если ты ее не добудешь, то либо будешь несчастен до конца своей жизни, либо тебя скосит шиза. — Как тебя, например…
Он пропустил мое замечание мимо ушей и невозмутимо продолжал: — Но самое главное — ты знаешь, почему именно я, однако предпочитаешь хранить это знание в дебрях подсознания. Там, откуда оно само по себе не сможет выбраться в слой формулируемых мыслей и мыслеобразов. Разве что во сне… Ты часто видишь сны? О прошлых жизнях, например? А может быть, даже не сны?.. А? Он знал, что попал в точку. Но от этого я еще больше замкнулся в себе. — Не хочешь… — сказал он. — Ну что ж, твое право… Однако ты qonqnaem на большее, чем банальный мордобой, который у нас проходит под кодовым названием «восточные боевые искусства»… Я уж не говорю о плавании… В обычном понимании… — А бывает необычное? — Бывает. Ты кем работаешь? Только тренером? — Инженером. Тренер — это по совместительству. Полставки в институтском спорткомплексе… — Ну, в этой стране «инженер» — понятие растяжимое… Особенно сейчас. — Инженером-гидрологом. — Это — скорости течения, температурная стратификация, чего там еще? — Не совсем, я гидрооптикой занимаюсь… — А-а, подводное световое поле, коэффициент ослабления, коэффициент поглощения… — В общем где-то так, — мне не хотелось вдаваться в детали, особенно в разговоре с ним, и я попытался сменить тему, спросив: А откуда ты про мордобой-то узнал? — Руки. При первом же взгляде на костяшки пальцев складывается впечатление, что ты решил прикончить свои суставы еще до того, как тебе стукнет сорок… Иначе непонятно, зачем набивать на них такие здоровенные мозоли… — А как иначе? — Изнутри… — Посредством силы «ци», что ли? Ну, так это я уже слышал… Однако практически приемлемых вариантов не видел, так что давай закроем тему… — Давай закроем, если тебе так хочется… Но все-таки, старательно уходя от развития контакта со мной, ты поступаешь опрометчиво и, может быть, впоследствии об этом пожалеешь. Хотя всему свое время… Еще два дня прошли в полном молчании, изредка прерываемом короткими репликами на бытовые темы. На третий день произошло событие, которое произвело на меня довольно сильное впечатление, но тогда я старательно не придал ему особого значения. Я случайно — так мне показалось — увидел еще один тип его тренировочной практики. Это случилось где-то около полудня. Я в одиночестве загорал внизу на плите. Жара стояла редкостная, и совсем не было ветра. Поэтому очень скоро запас пресной воды, которую я взял с собой во фляге, закончился, и я поднялся наверх, чтобы пополнить его из складной полиэтиленовой канистры.
