случилось в тот день, когда ты пошел в поселок? — Я узнал о путче. А по пути сюда мне явился ЭТОТ и сообщил, что созрела решающая ситуация, что я должен снова включить свою силу и для этого мне надлежит взять у тебя приемник и просто внимательно следить за событиями. — А откуда ОН знал, что у меня есть приемник? — Не говори глупостей, ОН знает все… — Ну и… — А дальше ты все знаешь. — И что теперь? — Теперь мне предстоит измениться. Сегодня ночью ОН пришел и сказал: «Ну, вот и все, МЫ забираем тебя отсюда. Ты сделал то, что lnc. В дальнейшем твоя сила больше не понадобится. И даже может оказаться вредной.» «Но почему?!» — спросил я, — «ведь мне всего лишь тридцать, еще жить да жить!..» «Ты не можешь просто жить, ты привык действовать, и с помощью силы своих эмоций действуешь в очень высоких и тонких сферах. А там любое действие накладывает отпечаток на все, что происходит с этой планетой. Ты универсальное орудие разрушения. Ты был послан в этот мир специально для того, чтобы разрушать и уничтожать. И делал это мастерски, хотя и не вполне отдавал себе отчет в том, насколько глобальные изменения происходили в мире людей по твоей воле. Сегодня этап разрушения закончился. Пришло время созидания, и ты оказался не у дел. Ты совершенно бесполезен, ибо не способен создать ничего, кроме однозначно разрушительных в общечеловеческом масштабе эмоций и сил. Поэтому лучше всего будет, если ты уйдешь. Тринадцатое место свободно, и оно ждет тебя вот уже три тысячи лет. МЫ считаем, что ты более чем достаточно потусовался в мире людей, и вполне мог бы вернуться к НАМ,» — так сказал ОН. Мне стало ясно, что ОН не шутит, и меня вот-вот уберут. Я испугался. Настолько, что даже не спросил, о каком таком тринадцатом месте он говорил, и каким образом я могу занять его среди НИХ. Перед моим мысленным взором мгновенно пронеслись отломившийся под ногами камень на кромке обрыва, отказавшие перед поворотом на мост тормоза полупустого междугороднего автобуса… Банальный приступ аппендицита в конце концов… ОНИ найдут способ обойти любые мои предосторожности — в этом я не сомневался. Но если Я — один из НИХ, то разве Я — не ОНИ? Разве Я не имею права решать сам за себя? И я сказал ЕМУ: «Я не хочу уходить. Мне нужно остаться, у Меня есть еще здесь свои собственные планы.» Хотя планов никаких не было и нет, просто не хочется умирать. ОН понял это, ведь ЕМУ известно все. Я почувствовал, как он улыбался, когда говорил мне: «Ну что ж, Я знал, что Ты это скажешь. Хорошо. Ты можешь остаться. Пока… МЫ даем тебе три года. За это время Ты должен полностью измениться и научиться творить то, что созидает, а не разрушает. Запомни этот день. Через три года наступит последний срок. Если Ты сумеешь изменить качество своей силы — Ты останешься жить и покинешь эту страну, чтобы действовать там, где Твоя сила будет нужнее. Ибо здесь до истинного созидания дело дойдет не очень скоро, и с Твоим могуществом в ближайшие несколько лет делать Тебе в этой стране будет просто-напросто нечего. Возможно, впоследствии Ты вернешься, поскольку центральным изменениям нынешней эпохи перелома предстоит возникнуть именно отсюда. Ты можешь и не возвращаться сюда, если за отведенные тебе три года успеешь оставить кого-нибудь вместо себя — это возможно, хотя и маловероятно: Ты слишком ленив для того, чтобы действовать настолько эффективно. Однако если Ты не справишься и так и останешься идеальным разрушителем — тогда не обессудь, по истечении трех лет МЫ вынуждены будем убрать Тебя из мира воплощенных… Даже если Ты не захочешь занять свое место среди нас, тебе будет чем заняться — другие цивилизации в других мирах тоже нуждаются в своем Разрушителе, и некоторые из них давно уже заслужили право Его получить.» Он встал, молча подошел к обрыву и соскользнул по веревке вниз. Тогда я воспринял это как театральный жест, призванный усугубить драматизм его рассказа. И мне стало его даже немного жаль. Насколько все-таки странная штука — жизнь. Шиза косит, не жалея… Даже такой, казалось бы, сильный человек может оказаться в плену болезненных фантазий… Я спустился к воде. Он сидел на краю каменной плиты и смотрел на bnds. — Ты не поверил мне… — сказал он. — Почему не поверил? Поверил… В то, что некоторые из твоих субъективных галлюцинаций по времени и направленности совпадают с ходом определенных объективных исторических событий. Но если ты отправишься в какую-нибудь психоневрологическую лечебницу и там поговоришь с пациентами, тебе еще похлеще лапшу на уши навешают… Одних экстрасенсов там — знаешь сколько… Из них каждый второй Мессия, а каждый третий — сам Господь Бог. Я уж не говорю про секты разные — там вообще одни сплошные спасители человечества… Кстати, а ты к психиатру не обращался? У меня в Киеве знакомый профессор есть. Приезжай, ежели чего… Он как раз шизофрениками занимается. У тебя ведь даже такой явный симптом, как резкое неадекватное старение тела — налицо… — Господь Бог? Каждый из нас — Господь Бог. И Спаситель — тоже каждый… Все дело — в восприятии.. Я же объяснил тебе энергетическую сущность помешательства… — Ну, это — твоя трактовка… Каждый невменяемый имеет свою интерпретацию того, что с ним происходит. — Ушел в глухую защиту… — как бы ни к кому не обращаясь, произнес он, прежде, чем надолго замолчать. — Что ты имеешь в виду? — спросил я, хотя прекрасно понимал, о чем идет речь, и от того, что я это понимал, мне было несколько не по себе.
Он не ответил и до следующего утра не произнес ни слова. Я решил, что он обиделся — такая реакция была бы нормальной для шизофреника. Настораживало меня лишь то, что тяжести, повисающей в пространстве, где кто-то затаил обиду, я не ощущал. И временами допускал мысль, что он, возможно, просто экономит энергию. Однако тут же этой мысли пугался и мгновенно ее от себя отгонял, ибо приняв ее, вынужден был бы принять и все остальное, а делать это мне почему-то совсем не хотелось. Наутро меня разбудил самолет. Такое случалось и раньше здешние пустынные места идеально подходят для тренировочных полетов сверхзвуковых перехватчиков и штурмовиков. Однако для «диких» отдыхающих вроде меня это их свойство порою превращалось в сущее наказание. И дело было даже не в звуковом барьере, его самолеты переходили на больших высотах, и производимый при этом грохот достигал барабанных перепонок тех, кто находился на земле, будучи уже значительно ослабленным. Ужаснее всего были высший пилотаж и отработка захода на наземную цель. В особенности тогда, когда у летчика хватало чувства юмора для того, чтобы выбрать в качестве наземной цели отдельно стоящую палатку. Например, мою, так как она всегда стояла отдельно… Но человек ко всему привыкает. И за десять лет я привык к тому, что время от времени приходится мириться с раскалывающим небо грохотом, который повсюду сопровождает тебя в течение нескольких часов два-три раза в неделю.
Я выбрался из палатки. Он сидел внутри своего каменного круга, до пояса высунувшись из спального мешка, и следил за тем, как самолет делает над морем крутой вираж и устремляется к нам. Я стоял позади него и тоже наблюдал за самолетом. Когда летчик, видимо, решил, что прицелился уже достаточно хорошо, самолет взвился вверх. Двигатель дико взревел. Кажется, это называется «включить форсаж». — Вот зараза, не дал доспать, — пробормотал он и повернулся ко lme. Я остолбенел. Ему опять было двадцать два. От вчерашней жуткой изношенности тела не осталось и следа. И глаза его снова мерцали холодной сталью осеннего неба. — Ну ты даешь… — вот и все, что я сумел из себя выдавить. — Я же говорил тебе — просто расход энергии оказался слишком большим… А теперь — все опять в норме. За ночь поднакачался… Вот зараза… — последние его слова относились к самолету, который, завершив петлю Нестерова, снова заходил на наземную цель, то есть на мою палатку. — Можно палатку свернуть, — сказал я. — Он тогда полетит в когонибудь другого прицеливаться. — Да нет, зачем? Хамство следует пресекать на корню… — Интересно, каким это образом? У него — вон махина какая… Мимо пролетает — и то жутко становится. Даже представить страшно, каково оно бывает, когда этакая дура на тебя прет, из пушек и пулеметов палит да к тому же еще и ракетами плюется… А ты говоришь — пресекать… Смешно слушать.
Ничего не сказав, он выбрался из спального мешка и, отойдя метров на тридцать в степь, справил малую нужду. Потом вернулся, задумчиво посмотрел на самолет, совершавший очередной заход, и, перекрикивая рев двигателя, сказал: — У него очень много слабых мест. Вся машина напичкана электроникой, без которой не обойтись… И управляет этой, как ты говоришь, махиной обыкновенный человек. И электроника, и человек объекты в высшей степени уязвимые, если знаешь, с какой стороны к ним подступиться… — Уязвимые-то оно, конечно, уязвимые, однако как ты можешь их сейчас уязвить? Так, чтобы он убрался на базу… — На базу? А зачем — на базу? Пресекать — так пресекать! Хотя люди и техника — это довольно сложно… Тренироваться лучше всего на погоде… Способность целенаправлено воздействовать на погоду это, так сказать, базовый уровень искусства дистанционных волевых манипуляций. Люди и их творения защищены интеллектом. Однако мы сейчас эту защиту попытаемся пробить…
Он встал и сделал несколько движений, подобных тем, которые выполнял, когда я чуть было не свалился с обрыва. Потом сел рядом со мной и молча уставился в землю. И тут что-то изменилось в пространстве. Сначала я не сообразил было, что именно, а потом понял — рев двигателей прекратился. Самолет в это мгновение находился в самой верхней точке петли Нестерова.
В состоянии мгновенно охватившего меня оцепенения я смотрел, как над морем раскрылся парашют, и как самолет, еще немного пролетев в тишине, рухнул в степи на вершину холма примерно в полутора километрах от нас. Я увидел взрыв и через несколько секунд услышал его грохот. — Вот так. И все живы, — произнес он, и, заметив, что я собрался отправиться к
