упавшему самолету, добавил: — Не нужно туда ходить. Перед тем, как катапультироваться, он наверняка сообщил на базу. И минут через десять здесь будет вертолет — за черным ящиком прилетят. Так что лучше тебе там не околачиваться. Российские военные — народ непредсказуемый. А «СУ», который упал — объект секретный. Просидишь остаток отпуска в каталажке… Выяснение личности и все такое прочее, неприятностей не оберешься. И потом, чего ты там не видел — груды искареженного обгоревшего металла? Зачем она тебе? Почему-то я счел его не очень-то веские доводы убедительными и к самолету не пошел…
Мне даже в голову не пришло спросить его о моральной стороне события, свидетелем которого я только что стал. Это может показаться странным — как-никак, этакую матценность завалил ни за что, ни про что, только ради того, чтобы показать, кто в доме хозяин… Но мне очень хотелось считать происшедшее простым совпадением. А если так, то о какой моральной стороне может вообще идти речь? То же, что он тешил себя иллюзией обладания способностью влиять на ход неподвластных человеческой воле событий, было его собственным делом. И я не считал себя достаточно компетентным в психиатрии, чтобы в это дело вмешиваться.
С другой стороны, я не мог хотя бы самым краем своего рассудка не признать необычной точности соответствия случайного совпадения предварительно сформулированному намерению… И потому мне не удавалось полностью отбросить возможность наличия некоторой связи между его намерением «пресечь хамство» и внезапной поломкой, которая оказалась настолько серьезной, что заставила летчика заглушить двигатель и катапультироваться… Если же такая связь действительно существовала, то, по моему ощущению, речь шла об уровне игры, на котором даже человеческая жизнь — всего лишь фишка, и если она мешает более могущественной фигуре сделать ход пусть ради простого удовлетворения минутной прихоти — фишка эта может быть запросто убрана с поля. Достаточно лишь развести несколько раз руками и посидеть пару секунд, молча уставившись в землю… «Выживает сильнейший». Ну, а такие вещи, как матценности и деньги, исчисляемые миллионами и даже миллиардами долларов, в этой игре — не более чем мусор, не заслуживающий вообще никакого внимания… Я старался не думать о том, что, несмотря на всю невероятность такого предположения, именно оно может оказаться единственно верным, но все равно мне было не по себе. Нет, мне было просто страшно… Я вдруг почувствовал, как из стройной управляемой объективными законами распределения случайных событий саморегулирующейся системы причин и следствий мир вдруг начал неумолимо превращаться в арену бесстрастных игрищ неких сверхчеловеческих монстров, для которых все мы — бедные и богатые, могущественные и убогие, сильные и слабые, больные и здоровые, честные и плуты — всего лишь просто обыкновенные люди, жалкие и мелочные марионетки, лишенные собственной воли невзрачные пешки, с головой погруженные в омут страстей и прихотей, продиктованных волей кого-то другого — того, кто некоторым непостижимым образом узурпировал право распоряжаться нашей судьбой ради своих собственных игр и сражений, оставаясь при этом в тени или скрываясь под маской ничем не примечательного одного из нас…
Завтракали мы в полном молчании. Я упорно старался не верить в то, что между этим человеком и падением самолета была какая-то связь, однако закопченные останки могучей боевой машины навязчиво дымились на вершине холма, то и дело притягивая взгляд…
Прилетел вертолет. Сначала он спустился к морю и подобрал летчика, потом приземлился на вершине холма рядом с обломками. Из вертолета вышли люди. Часа три они что-то делали там, потом сели в вертолет и улетели. Пока все это происходило, я загорал и купался внизу, время от времени поднимаясь к палатке, чтобы осмотреться и чего-нибудь не упустить. Он сначала тоже сидел внизу, а потом поднялся наверх и там остался. Когда я в очередной раз вскарабкался на обрыв, то увидел, что вертолета на вершине холма sfe нет, а он стоит рядом с полностью собранным рюкзаком и смотрит на меня отсутствующим взглядом. — НУ, ВОТ И ВСЕ, — произнес он, с лукавой усмешкой проведя рукой по сверкающей в лучах солнца свежевыбритой голове. — На этот раз… Словно электрический разряд прошел по моему телу. — ДА ТЫ РАССЛАБЬСЯ, — сказал он, — сегодня я просто ухожу. — Надеюсь, мы с тобой больше не встретимся? — преодолевая сопротивление непонятно отчего возникшего в горле игольчатого кома, выдавил из себя я. — И совершенно напрасно… Нам некуда деться друг от друга. И потом, все мы еще когда-нибудь встретимся. Вечность — она на то и вечность, чтобы можно было все успеть… Чтобы тот, кто намерен успеть, мог это сделать…
«Вот дятел», — подумал я, а вслух произнес: — Вечность — вечностью, однако я очень рассчитываю на то, что с тобой мне встретится больше не доведется, и наше общение на этом закончится раз и навсегда. По крайней мере, здесь… — И сейчас? — лукаво улыбнулся он. — Не знаю… Но, похоже, ВСЕ ЕЩЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ… Ладно, мне пора.
С сомнением взглянув на его бритую голову, я спросил: — Куда ты пойдешь в самую жару? Он молча махнул рукой на юг. — Псих… Подождал бы до вечера. — Для того, чтобы измениться, потребуется энергия…
Тяжелая форма, ничего не скажешь… Он ведь полностью верит в то, что говорит… И в то, что самолет завалил — тоже… Интересно, все-таки: внешне — человек, как человек, ну глаза чуть не так блестят, а на поверку оказывается, что живет совсем в другом мире… Я чувствовал, что почти окончательно пришел в себя после инцидента с самолетом. — …так что мне как раз нужен огонь. Много огня. И потому сейчас — самое время. Пока… — с этими словами он забросил на плечи рюкзак, повернулся и зашагал прочь сквозь горячий степной ветер и сухой золотистый посвист ковыль-травы. — Эй, постой, — крикнул я вдогонку, — как хоть звать-то тебя? — Да ты ведь знаешь… Поройся в памяти… — не останавливаясь, бросил он через плечо.
Шизик — он шизик и есть, что с него возьмешь?.. Ну, хорошо хоть уходит…
И я расслабился. Сетка-фильтр была больше не нужна, я с наслаждением содрал ее со своего восприятия. Вот тут-то он меня и поймал. Быстро повернувшись всем телом, он поднял правую руку и взмахнул ею, словно нанося медленный удар ладонью сквозь разделявшие нас двадцать метров воздуха. Серединой лба я ощутил мягкий толчок, который просочился сквозь череп в самую середину головы и оттуда распространился по всему телу обволакивающим изнутри потоком текучих вибраций. Он повернулся и снова зашагал прочь. Я стоял и смотрел ему вслед. Внутри у меня было тихо-тихо.
Он шел, и на бритой голове его в такт мощным упругим шагам вспыхивали солнечные зайчики. Я чувствовал, что не в силах отвести взгляд. Нечто гипнотизирующее было в безмолвном созерцании ритмичного сверкания его блестящего черепа. Onqreoemmn вспышки слились в постоянное устойчивое сияние, и я увидел, что его голову окружает яркий прозрачный ореол жемчужносеребристого света, в котором текуче пульсировали золотые и радужные блики. Потом что-то вдруг перевернулось в моем восприятии, словно отворилась некая потайная дверь, и в сознание хлынул поток видений. Степь, небо, солнце — все разом исчезло. В предрассветных сумерках я видел только камни на дне глубокого ущелья, слышал, как ревет рядом река, и затылком ощущал злобную радость узкоглазых, твердо уверенных в том, что уж теперьто мне от них не уйти.
Я упорно продвигался вперед, и серые камни прыгали у меня перед глазами. Мне не хотелось верить в то, что это — конец, и даже когда, обогнув скалу, я обнаружил тупик, ощущение безнадежности не возникло. Остановиться и сражаться с ними, стоя спиной к скале? Нет, это не выход. Они слишком хорошо знакомы с моими мечами и не станут приближаться, несмотря на то, что их никак не меньше трех десятков. Они попросту расстреляют меня из луков. И я принялся взбираться вверх по отвесной стене ущелья, прекрасно отдавая себе отчет в том, что вряд ли до появления варваров успею подняться достаточно высоко, чтобы оказаться вне пределов досягаемости их стрел.
Пальцы немеют, но я карабкаюсь, время от времени вытирая о рубаху сочащуюся из-под изломанных ногтей кровь — чтобы руки не так сильно скользили по влажным от росы камням…
Сейчас они появятся из-за поворота и превратят меня в ежа на спине моей достаточно места для дюжины-другой тяжелых боевых стрел с кремниевыми наконечниками. Два меча в ножнах крест-накрест не в счет — всего лишь узкие полоски стали.
Я уже слышу тяжелое дыхание и приближающийся топот… Нора… Вход в пещеру… Кажется, повезло… Они боятся духов глубинной тьмы и далеко внутрь земли не полезут ни за что…
Я протиснулся в узкий лаз, скатился куда-то вниз и оказался в кромешной темноте. Отсидеться, а потом вернуться в ущелье? Зачем? Война проиграна, все мои люди погибли, последняя крепость в низовых землях пала, в ущелье — полным полно узкоглазых. Все равно мне там не выжить… Перспектива же героической гибели «последнего из…» меня вовсе не прельщала. Во-первых, красоту этого подвига больше некому оценить — варвары не в счет, во-вторых, я, кажется, еще не все успел в этой жизни даже из того, что хотелось бы успеть, ну, и в-третьих, теперь мне почему-то казалось, что это просто глупо. Ведь даже если я, прежде чем погибнуть, отправлю к предкам десяток-другой врагов, это уже все равно ничего не изменит…
Если пещера промыта водой, а похоже, что это именно так, то она должна иметь выходы наверху — на плоскогорье. Вероятнее всего, там нет никого, кроме диких зверей. Плоскогорье огромно, кто знает, куда можно по нему добраться? Ведь должны же где-то быть другие страны, другие народы. Другие войны, в конце концов… Гденибудь за горными хребтами на юго-западе, например… Не может быть, чтобы больше нигде не было войн. А где война, там всегда нужны воины…
И я двинулся вглубь скалы — прочь от входа, прочь от старой жизни, исчерпавшей себя для меня раз и навсегда в этой последней погоне. Сколько шансов остаться в живых в темных каменных k`ahphmr`u? Один против тысячи? Против десяти тысяч? Но один — он все-таки есть! Не может не быть… Ведь вряд ли я могу умереть… Я не верю в то, что могу умереть… Что-то во мне знает: я не могу, не умею умереть…
Я полз, шел, ощупью пробираясь вдоль стен. Мне казалось, что ходы ветвятся, сходятся, расслаиваются. Медленно и очень
