в себе, я принялся быстро и довольно сбивчиво рассказывать ему о своей летней встрече с Мастером Чу. Альберт Филимонович слушал очень внимательно. Я был несказанно удивлен тем, что он ни разу меня не перебил, и даже столь характерная для него ироничная усмешка не появилась на его лице ни в одном из эпизодов моего рассказа. Более того, чем дальше я рассказывал, тем задумчивее делался его взгляд. Когда я закончил, Альберт Филимонович неожиданно произнес: — И все-таки, Миша, ты — дятел… — Чего это?.. — Так нелепо прохлопать ушами единственного в мире человека, который способен тебе помочь… Ей-Богу, только ты на такое способен!.. — Ну почему — прохлопать?! Последнее лето, что ли? Он там каждый год околачивается… Ну, этим летом сглупил — следующим наверстаю… — Ничего ты не наверстаешь… Он тоже всего лишь человек, и для него трамваи по улицам ходят, машины ездят и самолеты не всегда долетают до места назначения точно так же, как и для всех остальных. И потом, здесь никогда ничего нельзя наверстать. То, что упущено, упущено раз и навсегда… — Вы хотите сказать, что я потерял то время, в течение которого он жил в моей бухте? — Нет. Такой вещи, как потерянное время, здесь тоже не существует. Все, что происходит в этом мире, происходит именно тогда и так, когда и как должно происходить. Так, как не может не происходить… — Тогда я вообще ничего не понимаю. Потерять время невозможно, но и наверстать упущенное — тоже… — Несколько минут назад ты сам рассказывал, как он отзывался о логике, по законам которой устроена игра, именуемая жизнью… С точки зрения формальной логики — логики рассудка — реальная логика жизни абсурдна, ибо в ней нет такой парадигмы взаимного исключения, как «или да, или нет»… Есть только «и да, и нет»… Или «ни да, ни нет»… А еще — «ни да, ни нет, потому что и да, и нет»… Ты не можешь потерять время, ибо каждое мгновение, которое ты, как тебе кажется, теряешь, каким-то образом изменяет твое сознание, подготавливая его к предстоящим ему в дальнейшем шагам… Однако, пытаясь наверстать упущенное, ты осуществляешь совсем другие действия… Даже если они абсолютно идентичны тем, которые ты мог совершить раньше, но не совершил, они — другие… В других условиях, в другом времени… В другом состоянии твоего сознания…
Он помолчал немного, а потом задумчиво произнес: — В другом состоянии сознания — вот главное отличие… В каждое последующее мгновение нашей жизни мы — другие и потому не можем сделать то, что сделали бы минутой раньше. Так что в этот раз ты все-таки прохлопал ушами свой шанс… — Но я думал, что он — шизик! — Ну что ты врешь? Теперь-то — зачем? А даже если в этом вополощении он — шизик, то что? — Но ведь вы сами, ну, когда экстрасенс какой-нибудь там приходит, или раджа-йог из Фастова, ну, в общем, вы же… Вы же их посылаете… э-э, туда… — Во-первых, посылаю не всех, а только тех, кто безнадежен… Таких, правда, среди подобного рода публики — подавляющее большинство, однако это — совсем другое дело… Ведь за тем человеком — как ты сказал — Мастером Чу? — за ним реально стоит Сила! Я не видел его ни разу, только вот сейчас от тебя услышал, но и то почувствовал!.. Это — НАСТОЯЩЕЕ!.. НАСТОЯЩЕЕ встречается крайне редко, согласен, но когда ОНО попадается тебе на пути просто-напросто глупо от НЕГО отворачиваться… — Но не всегда ведь удается распознать НАСТОЯЩЕЕ… — Не ври. НАСТОЯЩЕЕ очевидно. Оно несет в себе Силу, и это невозможно не почувствовать… В большинстве своем при встрече с НАСТОЯЩИМ обычные люди пугаются и делают вид, что не узнали ЕГО. Потому твоя реакция была совершенно естественной. Для того, чтобы суметь впустить в свою жизнь Силу, человек должен быть сильным сам. С другой стороны, жизнь без осознания Силы — это еще не жизнь, а только возможность начать жить. Помнишь, у Цоя: «Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть?» Даже не жить, а всего лишь быть… Большинство людей так никогда и не решается воспользоваться своим шансом… Это — нормально: естественный отбор. Но тот, кто намерен быть сильным, должен быть НАСТОЯЩИМ, иметь внутри некоторый стержень, сердцевину самого главного, на которую нанизаны все составляющие его существа. И того, в ком это есть, ты узнаешь всегда с первого взгляда… — На лбу у него, что ли, написано? — Не на лбу — в глазах… — То есть? — У большинства из нас глаза плоские, словно нарисованные гуашью на картонке. Мы прячемся за своими глазами. А у этих — они прозрачные, сквозь них видна немыслимая глубина. Глаза того, кто есть Сила, как бы светятся собственным светом… Вернее, того, кто знает, что он — Сила… Ибо в действительности Сила — это каждый из нас… Большинство просто предпочитает об этом не знать… Но }rn уже вопрос свободы выбора. А ты — дятел… — Ничего я не дятел, я просто обыкновенный человек. — Все — обыкновенные люди. И твой Мастер Чу — тоже… Но дело в том, что Сила — одна из составляющих человеческой обыкновенности… Единственная, которая может иметь хоть какое-то значение… И если осознание Силы вошло в твою жизнь, ты не можешь отворачиваться от того, КТО ты есть. Попытавшись это сделать, ты неминуемо погибнешь… Хороший ты или плохой, темный или светлый не имеет значения, ибо все это — частные нюансы иллюзии отделенности. Ты — Сила, вот что главное. А для того, чтобы с таким собою совладать, тебе необходимо ЗНАНИЕ. И тот человек, которого ты встретил летом среди скал и пустынных холмов единственный, кто может тебя научить… Альберт Филимонович вдруг умолк. — Нет, не научить… — продолжил он через несколько секунд, в течение которых хранил напряженное молчание, неподвижно уставившись в крашеные доски пола. — Он может помочь тебе добыть из глубин темной — то есть недоступной твоему собственному восприятию — части твоего существа то ЗНАНИЕ, которое в ней скрыто. Которое там уже есть… Которое находится там всегда… — Но почему — единственный? Разве вы не… — Я не могу… Только он. Потому что, в силу тысячелетиями складывавшихся обстоятельств, ни ты, ни он не обладаете отдельным ЗНАНИЕМ. Оно у вас ОДНО. И только вместе вы можете в полной мере добыть его, уложить в рабочей части сознания, развернуть и сделать активным. Лишь после того, как это будет сделано, каждый из вас сможет увидеть, чего недостает именно ему, и решить, в каком направлении двигаться дальше… Ты нужен ему настолько же, насколько он — тебе… Не имеет значения, кто кого будет учить… Это — не более чем алгоритм совместной работы… Но работа эта может быть только совместной…
И я понял, что летом должен во что бы то ни стало отыскать Мастера Чу среди белых скал на краю раскаленной южным солнцем пустынной холмистой степи. Я знал, что непременно найду его там. Если только успею туда попасть, ибо однажды возникшее в моей жизни ЭТО неуловимым ударом вдруг полностью изменило характер моего восприятия, поменяв местами явь и сновидение… Было воскресенье — самый трудный для меня день: три тренировки подряд, две в бассейне в качестве тренера, и одна — в зале у Альберта Филимоновича. Поэтому я не пошел домой сразу, а решил немного послоняться по мартовским улицам. Иногда бывает занятно понаблюдать за тем, как в серо-оранжевом с голубизной в тенях мареве монотонно копошится издерганный неурядицами долгой зимы отравленный радиоактивным катаклизмом огромный полусонный древний город.
Я вышел на улицу, перешел через дорогу и не торопясь побрел мимо церкви сквозь тесное междузаборное пространство закоулка, некруто всползавшего на густо утыканный частным сектором бугор.
Наверху был пустырь с лестницей, оттуда открывался изумительно эффектный вид на автостанцию посреди широченной площади, ветвящиеся рельсы Киева-товарного, серую громаду железнодорожного вокзала и бурые дырявые градирни старой привокзальной ТЭЦ. Все это были как бы узлы композиции, заплеванной множеством мелких деталей, среди которых выделялись маячившие в некотором отдалении грязновато-белесые бетонные столбы жилых домов на Соломенке, ступеньки старого города на холмах за fekegmni дорогой, прямо внизу под пустырем — кварталы похожих на курятники частных трущоб на изъеденном оврагами склоне Байковой горы, и раскинувшаяся вокруг промзона. Она обильно дышала на сотоподобные уступчатые дворы испарениями и испражнениями технологических процессов даже во второй половине выходного дня. Еще в этой воскресной композиции присутствовали приглушенный транспортный гул на проспекте внизу справа, стук колес и гудки локомотивов под мостом, по которому, озабоченно подвывая, торопились проскочить светофор облупленные троллейбусы, и НЕЧТО громадное, прозрачное, неуловимое и пронзительно НАСТОЯЩЕЕ. Из немыслимых далей Бесконечности ОНО подступало со всех сторон, повсюду проникало и заполняло собою самую глубинно-сущностную нутрь всего, и все было словно вплавлено в НЕГО, пронизано ИМ и с НИМ перемешано. Это НЕЧТО пульсировало в пространстве величественно, медленно, мягко и вместе с тем как-то угрожающе, и оттого вписанная в это пространство картина мира делалась целостной и беспощадно точной. НЕЧТО содержало в себе и являло собою смысл, сущность и истинное значение всей огромной кутерьмы с ее трубами, дымами и градирнями, кислыми серыми клочьями ноздреватого снега, набухающими почками, холодными рельсами, черными поездами, обвисшей колючей проволокой над бетонным заводским забором, визгом бледных раскормленных дешевой вермишелью и радиоактивной картошкой дебильноватых детей возле мусоросборника и буро-зеленого рифленого гаража во дворе рабочего общежития… Опасного вида юноши матерно сидели вареными задницами на газетах, постеленных поверх толстой ржавой трубы, и вяло млели от плано-пьяноватого безделья… И было еще колоссальное сонное множество кого-то и чего-то, и было сквозьоблачное Солнце, и оно пронзало белыми косыми лучами призрачное НЕЧТО и равнодушно ласкало невыразительным мартовским теплом всех нас — загнавших себя в какой-то немыслимый угол, где нет ничего, кроме накопившихся за тысячи лет гигантских куч нашего собственного дерьма и бездарной суеты, которую мы по странному недоразумению привыкли называть жизнью…
И вдруг я остро ощутил, насколько основательно все мы были, есть и будем здесь… Мы можем сколько угодно обставлять себя и пичкать своих детей разноцветной вылизанной пластмассой, можем, наоборот, скрываться в горах, лесах и прочих дебрях, можем прятаться за благовидными предлогами решения архисложных философских, научных или эстетических задач, можем делать безумные деньги тысячами разных способов или не делать
