от земли. Я сделал то, что он велел.

Онемев от изумления, я стоял и разглядывал свое тело. Никогда раньше мне и в голову не приходило, что оно на такое способно. Мастер Чу заставил меня повторить все с самого начала.

Я снова вышел в мостик, встал на предплечья и сделал полное кольцо. На этот раз он продержал меня в этом положении минут deqr|, каждые две минуты заставляя выполнять дыхание металлической собаки и еще более углублять прогиб, после чего я, к своему огромному удивлению, сумел без особых проблем подняться в положение стоя, даже не отталкиваясь руками от поверхности камня.

В третий раз он заставил меня простоять в кольце не менее двадцати минут. Глаза нестерпимо жгло от заливавших их потоков пота, руки онемели, спину начали сводить судороги. Наконец, он сказал: — Все. Теперь ляг на спину и расслабься. С невыразимым облегчением я вытянулся во весь рост, закрыв глаза и широко раскинув в стороны руки. Солнце жгло нещадно, и трава шурша шевелилась от горячего ветра, однако после немыслимого напряжения мне казалось, что тело мое овевает блаженно прохладный поток влажного воздуха. Весь мой торс буквально распирало от плотно заполнившего его неподвижного огня, центром которого было сердце. Потом огонь сжался в точку, взорвался и выплеснул мое восприятие в какое-то место знакомой и в то же время не знакомой мне бесконечности. Я словно раздвоился. Я слышал шорох травы и шаги уходящего вниз по холму Мастера Чу, ощущал твердость слегка шероховатой поверхности камня под собой, чувствовал солнце на своем животе и одновременно с этим видел залитый черным-черным светом огромный город, распростершийся подо мной. Я был тонкой пленкой восприятия, растянутой в небе над ним. Я видел дома, трубы, трамваи, автомобили, суетливые потоки людей — все это в безмолвии черного света. Постепенно я начал узнавать улицы, хотя видеть их в таком ракурсе было более чем непривычно. Потом я решил, что нужно собраться в какой-нибудь точке. И тут же стянулся в комок восприятия размером с большое яблоко, зависший почему-то на уровне проводов на углу моей улицы. — Интересно как, — подумал я, — ладно, раз уж я здесь, надо бы домой заглянуть… Я пролетел вдоль улицы — так странно было видеть ее с высоты четвертого этажа, находясь посередине проезжей части — свернул во двор и, как следует прицелившись, ввалился в открытую форточку на кухне своей квартиры. Дома никого не было. — Ну да, она ведь на работе, а дети — на даче с бабушкой, подумал я и сквозь мерцание заполнявшего все улицы черного света отправился в центр. Тома действительно была на работе. Она сидела в лаборатории у открытого окна и о чем-то разговаривала с кем-то, кто стоял возле умывальника за шкафом. Когда я влетел в окно, она замолчала и както странно огляделась. Я почувствовал, что она почти заметила меня, что еще чуть-чуть, и она зафиксирует меня своим вниманием, и тогда моему восприятию не удастся вернуться в степь, а тело мое каким-то образом перетянется сюда и соберется здесь во плоти, причем, вероятнее всего, без плавок. Это в мои планы не входило, поскольку я чувствовал за собой право провести у моря еще как минимум две недели. Я старательно зацепил какой-то хвостик своего внимания за шорох травы и ощущение солнца на животе и за этот хвостик выволок себя сначала в небо над городом, а потом — обратно в лежащее на каменной плите посреди степи тело. Открыв глаза, я потянулся, встал и спустился к морю. Мастер Чу был там.

Я рассказал ему о том, что произошло. — Это — не важно, хотя, конечно, интересно, — сказал он. — Я думаю, ты вряд ли сумел бы собрать себя там, у тебя не хватило бы }mepchh, поскольку все это происходило в одном слое реальности, четко отсеченном от остальных, и максимум, что могло бы получиться — это довольно радикальное фиксированное раздвоение. И потом тебе очень сложно было бы вновь полностью собраться в теле. Твое восприятие еще долго оставалось бы размазанным в пространстве между там и здесь. Это не страшно и даже довольно интересно, однако в наши планы, пожалуй, не входит. Но то, что тебя туда всетаки выбросило, говорит о значительном локальном повышении концентрации энергии в поле среднего света. Мы достигли того, к чему стремились… — Почему город был залит черным, как сажа, светом? — Ты попал в пространство тонких слепков — оно ближе к физическому миру, чем все остальные тонкие миры. Поэтому выскочить в него при повышении уровня энергии восприятию легче всего. В этом пространстве присутствует все, что есть в физическом мире, в тех же самых формах, в каких оно имеется здесь. Однако там, в отличие от физического мира, эмоциональные состояния не абстрактны, а обладают конкретным проявленным бытием энергетических полей. А эмоциональное состояние людей в твоем городе — сам знаешь оставляет желать лучшего. Кроме того, радиоактивное облучение повышает агрессивность, а у вас там Чернобыль под боком — что такое сто километров для этой дряни, если она полмира загадила? Так что — ничего удивительного. Может быть, это было показано тебе для того, чтобы ты представлял себе, что к чему, и, когда у тебя наберется достаточно сил, принял участие в изменениии состояния тамошнего пространства… Хотя я отнюдь не уверен, что его следует изменять. Такой шикарный вызов еще поди поищи… — В смысле? — В прямом… Звезда Полынь. Помнишь? — Ну да, мы уже вроде бы касались этой темы… Несколько в другом ракурсе. — Да нет, в том же самом… Чернобыль и то, что вокруг него происходит с природой и людьми — поистине совершенный вызов для того человеческого существа, которое сумеет его принять. — Тогда я не совсем понимаю, что ты называешь вызовом. Я полагал, что вызов — это нечто, с чем можно справиться и при этом, ну, как бы это сказать?… закалить себя в борьбе, что ли… А Чернобыль — с ним разве можно совладать? Ведь он убивает вернее, чем гражданская война… Медленнее, правда, но зато — всех. Ты представляешь себе, во сколько раз с восемьдесят шестого на прилегающих к Чернобыльской АЭС территориях выросла заболеваемость онкологическими болезнями? Я имею в виду Киев, Киевскую область, Гомель и область, Чернигов, ну, и другие места… — Раз в двадцать?.. — А в сто двадцать пять — не хочешь?! И это — только онкология! А сколько там всего остального?! — Ух ты! Черт возьми, какая удача! Иметь в своем распоряжении такую безжалостную битву и одновременно — свободные руки! Правда, в эту западню угодило не так уж много народу. Сколько? Миллионов двадцать? Я имею в виду тех, кого основательно зацепило… — Да, что-то около того… — Тогда, я думаю, человек сто сумеют эту штуку использовать. Из них десяток-другой достигнет очень интересных результатов. А комуто, возможно, удастся добиться в себе таких изменений, которые вообще напрочь сметут устоявшиеся понятия об ограниченном человеческом существе как таковом. Это просто восхитительно такая дивная фактическая война и никаких боевых действий, вместо них — полная свобода! — Что ты имеешь в виду? — Вам не нужно ничего делать для того, чтобы принять вызов! Достаточно просто жить и умудриться делать это как можно более эффективно. Ваш Чернобыль — такой же ультимативный вызов, как сама жизнь. — И жизнь — вызов?! — Да, самый совершенный. Ведь ее, по сути, нет, есть только приближение к смерти. Едва сделав первый вдох, мы в то же мгновение начинаем умирать. А все, что происходит с нами впоследствии, лишь в большей или меньшей степени ускоряет приближение смерти… — Но ведь бороться с этим невозможно! Так же, как с воздействием Чернобыля… — Можно, но знаешь, что нас подводит? — Что? — Уверенность в том, что нам предстоит умереть… А в случае с Чернобылем и подобными ему вещами — в том, что произойдет это гораздо быстрее, чем нам бы хотелось… И самая большая наша проблема заключается в том, что это — уверенность, которую разделяет все наше существо, включая тело, а не только рациональная часть сознания. Именно поэтому, едва столкнувшись с вызовом, которым является жизнь, мы отказываемся его принять и тем самым обрекаем себя на поражение. Наше тело уверено, что победа невозможна. И сознание с ним соглашается. — Но ведь это — действительно так! Разве может быть иначе? — А ты видел когда-нибудь того, кто сумел обрести уверенность в обратном? — Нет… — Почему же ты утверждаешь, что это — невозможно? Ты просто никогда раньше ни с чем подобным не сталкивался, вот и все… Однако это вовсе не означает того, что победы над смертью не может быть вообще. Принять вызов ты можешь только тогда, когда знаешь, что победишь. — То есть?.. — Вызов — это то, что можно либо принять и победить, либо не принять и погибнуть. — А так, чтобы, не принять и не погибнуть — можно? — Можно. Но только из этого ничего не выйдет. — А принять, но не победить? — Невозможно. Ты принимаешь вызов своим знанием того, что победишь. Отсутствием твердой и однозначной уверенности в победе ты автоматически от него уклоняешься. Ты можешь сделать вид, что принимаешь его, но вряд ли сумеешь чего-то добиться, обманывая себя. — То есть ты хочешь сказать, что для того, чтобы победить смерть, нужно поверить в возможность такой победы? — Разве я говорил о вере? Я говорил о знании. Вера и знание разные вещи. Это — как религия и йога. Религия построена на вере, а йога — на точном знании вещей, в которые религиозные доктрины предлагают слепо верить. — Ладно, допустим, я сумел убедить сознание в том, что существует возможность победить смерть, но как внедрить это знание в тело? Как заставить тело знать, что оно бессмертно? Все это напоминает бред, несмотря даже на внушительно звучащие цитаты, которыми ты пичкал меня накануне… — Все — энергия. С помощью тренировки можно научить тело использовать ее иначе, чем оно делает это в своем обычном состоянии. И тем самым сделать тело совсем другим. — Иначе использовать энергию? Например… — Например — тот же Чернобыль… Облучение, особенно внутреннее, обусловленное проникновением в организм радиоактивных частиц, необратимо разрушает тело. Верно? — Верно. — Но