дернуть… Согреться, да и развеяться заодно… — Может, еще и подлечиться? — Может быть… — Фи, как некрасиво! От тебя, Миша, я такого не ожидал. Функциональное употребление ограниченных доз спиртного, равно как и психотропных средств — это пошло! Истинный воин пьет просто ради того, чтобы пить — очень много и абсолютно не пьянея. — А зачем пить, если не пьянеть? И почему непременно много? — Много — чтобы развить исчерпывающе всеобъемлющий кайф, а не пьянея — чтобы в полный рост этим кайфом насладиться… Какой смысл набраться и тут же умом помрачиться, и всякий утратить контроль? А после — где был, что делал, с кем, как?… Стыдно. И синдром похмельный, опять-таки… Воин таких ошибок не допускает. Если, конечно, он — истинный воин, а не дешевый джентльменствующий мордобоец… Когда воин пьет, он знает, зачем он пьет!.. Ну, и что именно он пьет — это ему тоже хорошо известно. И сколько стоит то, что он пьет… Он ведь никогда не пьет что попало… Воин всегда отслеживает все без исключения аспекты реальности. От спиртного тело расслабляется, циркуляция потоков магической силы ци в энергетической структуре человека приобретает поистине грандиозный размах! И если контроль не утрачен, а воин не утрачивает его никогда, всю эту энергию можно собрать и накопить в поле нижнего света, которое находится в животе чуть ниже пупка. А это — такой кайф!.. Даже даосский ступенчатый оргазм блекнет…
«Даосский ступенчатый оргазм»… Вот зараза… Я вспомнил девушек, окончательно расстроился и пробормотал: — Холодно и гадко. — Ну, мы-то еще в завидном положении. А ты представь себя на месте одного из червячков, которые у нас на удочках — им-то каково? Прикидываешь? Ледяная вода, тьма, и рыба, которая вот-вот поднимется из неведомых глубин и поглотит… Я не дослушал. Я был червячком на толстой леске своей удочки. Мои ноги в области голеностопных суставов были плотно охвачены тугой петлей. Так вот почему он говорил о скелете! Выходит, червяки — это тоже мы… А где же рыба? Я с ужасом чувствовал, что nm` должна быть где-то здесь, совсем рядом.
Я огляделся. На некотором расстоянии справа в прозрачной антрацитово-черной толще болтался привязанный за ноги головой вниз голый Альберт Филимонович в мокрой полковничьей папахе без кокарды. Это несколько меня приободрило: выходит, не один я оказался в столь незавидном положении. На мне тоже не было никакой одежды, я подумал, что купаться голым рано утром в ноябре непозволительная блажь, а потом почувствовал, что со стороны выгляжу, должно быть, довольно несчастным, чего нельзя было сказать о нем. Весь вид Альберта Филимоновича выражал непреклонную решимость, из-под сложенной козырьком ладони он озирал окружающее пространство, а в зубах его был зажат нож, который, казалось, даже несколько подрос в длину, став еще шире и еще острее. Неужели он собрался отбиваться этим ножом от рыбы? Я вспомнил любимый отцовский анекдот о мичмане российского императорского флота и коварной рыбе акуле… И этот — туда же… Тоже мне — офицер… Дворянская кровь! Папаху напялил!… Нет, козел — все-таки он… А может, он просто знает, с какой стороны она возникнет из неведомых глубин? Нет, непохоже, очень уж быстро головой вращает, прямо как пропеллером… Но почему только по часовой стрелке? Во вторник нужно будет спросить… Блеск стиснутого в зубах ножа слился в сверкающий сталью круг… Если бы еще и кокарда на папахе мелькала — как бы здорово смотрелось!.. Но крючки, как же без них — неужто так зазря и пропадать? Сожрет ведь и уплывет, и даже не зацепится… — Но как же мы поймаем рыбу, если удочки у нас — без крючков? почти с отчаянием в голосе спросил я. — А кто сказал тебе, что мы должны ее поймать? — мелькающим голосом проговорил он, все быстрее вращая головой. — Но ведь мы же — на рыбной ловле… — Точно. Только ловим здесь не мы. Я не говорил тебе об этом, чтобы заранее не расстраивать. Нам нужно только выманить рыбу, а ловить ее мы не будем. Ды мы бы и не смогли, потому что эта рыба Рыба Дхарма, и ловит здесь она. На этот раз она поймает тебя.
От его слов по всему моему телу прошел озноб. Мокрая кожа покрылась полчищами гусиных мурашек. Он был абсолютно безнадежен, я думал, что это — конец, но, оказывается, все еще только начиналось… И тут я увидел свет. Бело-золотой, он поднимался из неведомых глубин, разрастаясь и неумолимо накатываясь на нас. Скорость вращения головы Альберта Филимоновича сделалась немыслимой, и я услышал, как в пространстве замелькал его душераздирающий вопль: — РЫБА!!! Нож выскользнул у него изо рта и, прорезав поверхность воды над нами, исчез за пределами озера…
Я сидел на песке в позе воина. Рядом Альберт Филимонович что было сил тянул правой рукой изогнувшуюся дугой удочку, левой вцепившись в пластмассовую рукоять торчавшего из песка ножа. Я тупо глядел на воду. Моего поплавка нигде не было видно. — Тяни, Миша, ну что же ты смотришь!!! Мне в одиночку не справиться! Нужно выманить ее на самый верх!!! — закричал он. — Я не хочу-у-у-у!!!!!!! — дико заорал я. — Поздно, малыш, — спокойно и даже, как мне показалось, с какойто суровой нежностью произнес он. — Тяни!.. Ты выбрал, и теперь у тебя нет другого выхода. Если ты не сделаешь этого сейчас, ты не pexhx|q уже никогда. И всю жизнь будешь себя жалеть. А потом придет смерть, и ты поймешь, что возможность сделать решающий выбор предоставляется здесь только один раз. В каждое мгновение жизни — один-единственный раз… Знаешь ли ты, когда смерть явится, чтобы забрать тебя отсюда? — Нет, — честно ответил я, и мне стало все равно. Прозрачная кристально чистая решимость заполнила все мое существо ровным потоком стальной ясности. Я подумал, что это, должно быть, и есть отрешенность, схватил удилище и дернул. Оно изогнулось дугой. Я тянул, чувствуя, что рыба намного сильнее нас двоих вместе взятых, и что ее сила уже отрывает меня от земли. Черная вода озера окрасилась золотом, из нее начал струится свет. Он рос и делался ярче, сила его нарастала. В конце концов он сорвал нас с наших мест и втянул в себя. Мы неслись сквозь пространство нестерпимо яркого света серебристо-белого с золотыми и радужными сполохами — Альберт Филимонович немного впереди, придерживая меня левой рукой за попрежнему торчавший из моего живота замысловатый завиток некоторого ощущения. Потом я заметил, что голова и ступни мои начинают светиться, постепенно сливаясь с окружающим светом и понемногу в нем растворяясь. Растворение ползло по телу, медленно подкрадываясь к животу. Скорость полета сквозь свет достигла совершенно фантастической величины. Альберт Филимонович потерялся где-то по пути, оставив мне руку, которая держала мой завиток. Потом и рука его куда-то исчезла, поглощенная набегающим потоком светового ветра. В конце концов свет добрался до середины моего живота и поглотил меня полностью. Я ощутил, что сам стал светом, я растворился в нем, растекшись во все стороны беспредельности. Мое осознание было самоосознанием бесконечно протяженного во всех мыслимых и немыслимых направлениях золотисто-белого пространства единого света. Его переполнял абсолютный покой, полная самодостаточность и безграничность Великой Пустоты. От ощущения невыразимого счастья я проснулся. Горела настольная лампа. Мама стояла, склонившись надо мной, и улыбалась. — Миша, уже утро, вставай, — сказала она. — Там Альберт Филимонович пришел… С удочками… Я встал и в одних трусах вышел в коридор. Под лампой без абажура стоял Альберт Филимонович в яловых сапогах, полковничьей папахе без кокарды и военном ватнике поверх пятнистого комбинезона. — А кто снял абажур? — спросил я. — Давай, собирайся поскорее, — сказал он. — Рыба просыпается в семь. У нас еще есть время, однако необходимо спешить… ШИЗИК » Итак, уважаемые дамы и господа, мы с вами осмотрели палаты,
столовую и манипуляционные. Теперь давайте проследуем в блок Б
там находятся специализированные кабинеты. А это вот, кстати,
спортивный зал. Здесь мы занимаемся йогой. С шизофрениками…»
Из объяснений проф. К.Ф.Васильева во время
осмотра психиатрической лечебницы аккредитованными в
Киеве представителями зарубежных средств массовой
hmtnpl`vhh. «- Порою встречаются удивительнейшие случаи шизофрении. Больной исключительно разумен, зачастую абсолютно адекватен, а в некоторых отношениях — даже гениален, обладает поразительно расширенным диапазоном восприятия, которое, тем не менее, развертывает в его сознании исключительно стройную картину мира. Без накладок, так сказать, и досадных недоразумений… Конечно, она гораздо богаче, чем общепринятое видение мира обычными здоровыми людьми, и к тому же отличается сложной и неординарной организацией структурных взаимосвязей, однако на поверку во многих случаях оказывается вполне рабочей… Возможно, в связи с этим лица, страдающие таким типом шизоидного синдрома, зачастую обладают экстраординарными способностями и силами, которые они сами называют магическими, и происхождение которых современной науке пока еще неизвестно… В последнее время — после Чернобыльской катастрофы — количество случаев подобного рода шизоидного синдрома на территориях, непосредственно прилегающих к зоне отчуждения, то есть по Киевской, Гомельской, Житомирской и Черниговской областям, увеличилось более чем на два порядка. Вполне возможно, что это связано с некоторым пока еще не изученным психомодулирующим влиянием определенных спектров радиоактивного излучения на психику человека… — Простите, профессор, а на основании чего Вы в таких случаях диагностируете шизоидный синдром? — Э-э… Это — сложный специальный вопрос. Не думаю, что времени, отведенного нам на пресс-конференцию, будет достаточно, чтобы в нем разобраться… Кроме того, он в некоторой степени касается вещей, составляющих профессиональную тайну, и я поступил бы неэтично по отношению к своим коллегам и пациентам, если бы стал ее разглашать… Прошу меня простить. Есть еще вопросы?»
Из ответов проф. К.Ф.Васильева на вопросы аккредитованных в Киеве представителей зарубежных средств массовой информации. Пустое солнце затерялось в предвечернем покое холмов, не дождавшись оранжевых сумерек, золотом тишины растеклось в неподвижности околдованных безветрием трав. Я сидел на обочине спиной к пустынному от горизонта до горизонта шоссе и молча созерцал искрившееся мириадами солнечных бликов море. Только плеск прибоя и звон кузнечиков, заполнявший пространство степи за дорогой, нарушали неподвижную тишину плотного послеполуденного безветрия. Я, кажется, о чем-то думал, а может быть, не думал вовсе… Или думал ни о чем…
Скрип тормозов за спиной и звук открывшейся дверцы… Шаги по мягкому асфальту, скрип гравия на обочине рядом. — Так и будешь сидеть? Я взглянул на него. Старик в потертых джинсах и тенниске с расстегнутым воротом. Дочерна загорелое
