время научиться точно знать, что происходит…
Я резко сел, благостное чувство расслабления мигом улетучилось, а сердце словно сдавила холодная рука необъяснимого чувства тревоги. — Но почему ты должен уходить?! — воскликнул я. — Сегодня истекают три года… Я говорил тебе об этом. Ты не поверил. — Почему не поверил? Поверил… — Потом — возможно, но не тогда, когда я тебе об этом рассказывал.
Он был прав. В тот раз я считал его психом до самого того мгновения, когда он движением руки добыл из глубин моего подсознания воспоминание о нашей с ним первой встрече, которая произошла больше трех тысяч лет назад. — Три года, отведенные мне на обучение и перенастройку энергетической структуры, закончились. И, судя по тому, что я все еще жив, я справился… Помнишь, я тебе говорил, что для решения задач, которые будут стоять передо мной, если я проскочу, мне нужно будет покинуть эту страну? Паспорт с визой и билет — в кармане моего рюкзака. А ты пока что остаешься… Тебе еще многое предстоит сделать здесь. Я передал тебе всю практическую информацию, которой располагаю. Остальное — за тобой. — Но ты вернешься? — Не думаю. Мы не возвращаемся. И даже не оглядываемся. У нас нет будущего, а прошлое уничтожается в тот самый миг, когда перестает быть настоящим. Мы никогда не можем прийти туда, откуда ушли. В этом текучем мире все непрестанно меняется, и следы наши на теле времени затягиваются одновременно с тем, как мы переставляем ногу, чтобы сделать следующий шаг. Мне ли тебе об этом рассказывать?
От его слов мне сделалось как-то не по себе. Он, видимо, в точности представлял, что со мной происхдит, так как сказал: — Это пройдет. Всегда чувствуешь себя не в своей тарелке, когда предстоит сделать первый самостоятельный шаг. Потом привыкаешь, и уже не соглашаешься променять свободу принятия собственных — пусть иногда ошибочных — решений ни на какие — даже самые надежные чужие рецепты. Я все тебе передал, а теперь ты должен отыскать чтонибудь свое. Для развития твоего самоосознания требуются твои методы, и никто, кроме тебя, не может знать, какие именно. Не бойся, у тебя будет, на кого опереться. Тот, кто вел меня до настоящего момента, передает меня другому. Сам же он теперь будет вести тебя. Сегодня ночью, после того, как я уйду, ты с ним встретишься. — Как, прямо здесь? — А где же еще? — улыбнулся он. — В том пространстве, где происходят подобные встречи, не существует ничего, кроме сейчас и здесь…
Тут мне в голову пришла странная мысль, не совсем, как мне onj`g`knq|, соответствовавшая столь внезапно проявившейся драматичности момента. — Послушай, — сказал я, — мы тут вспоминали только что Кастанеду… У меня есть ощущение, что происходящее с нами как-то очень уж подозрительно перекликается с тем, что описано у него. Может быть, я сплю, начитавшись его книг, и все это мне снится? — Что, все три года? — с ироничной усмешкой бросил он. — Прямо летаргия… — Да нет, это я так, фигурально… Но ты сам посуди: мы как бы случайно встретились неизвестно где, виделись время от времени в местах, которые он охарактеризовал бы как места Силы… Теперь вот ты уходишь… Не столь, правда, драматичным способом, как дон Хуан. И с обрыва сигать меня никто не заставлял… — Ну… Всего ведь три года. Кто знает, во что бы это вылилось, пообщайся мы с тобой лет десять? Уверяю тебя, обрыв подходящий мы бы отыскали. — Вот и я говорю… Очень уж совпадений много. То ли символично, то ли просто до неприличия банально. Тебе не кажется? — Ничуть, — ответил он.
Это прозвучало для меня несколько неожиданно. Он заметил мое недоумение и пояснил: — Здесь очень трудно придумать что-либо новое. Так, чтобы кардинально… И Кастанеда — отнюдь не оригинален. В своих книгах он описал совершенно стандартную ситуацию. Его взаимоотношения с доном Хуаном строились по самой распространенной и типичной из традиционных классических схем взаимодействия учителя с учеником. Такие ситуации были описаны сотни раз, а может быть, даже тысячи. Очень многие из старинных трактатов построены по той же схеме, что и книги Кастанеды. Взять, хотя бы, ту же «Гхеранда-Самхиту»… Или «Бхагавад-Гиту»… Просто Кастанеда с потрясающим мастерством сумел подать все это в исключительно современной интерпретации… Только и всего. Поэтому то, что происходит между нами с тобой отнюдь не исключение из общего правила. Оттого и выглядит настолько банальным… За все те жизни, в которых мы с тобой встречались, уже можно было бы и привыкнуть… Учитель и ученик менялись местами, один уходил, другой оставался, но по-сути… Суть взаимодействия не изменялась. Если ты пороешься в памяти… в памяти вообще… ты вспомнишь, что в предыдущий раз ушел ты, а я оставался. — Я помню. Кажется, я помнил это всю жизнь… С самого детства. — Вот видишь… А говоришь — банально… Конечно, банально — в известном смысле. Но… До сих пор в конце всегда была смерть одного из нас. И некоторая недоговоренность… Три точки… Иногда — две после знака вопроса. Верно?.. — Да, — согласился я. — В этот раз уйти должен был я. Но я жив, и я знаю, что проживу еще долго. Мы с тобой попали сюда на грани эпох. Что-то кардинально меняется в мире, в нас, в том, что нам надлежит здесь делать. И поэтому, видимо, наши пути расходятся. А смерть, которая должна поставить точку, уже пришла.
Он кивнул в сторону моря. На том месте, где в последний раз видели погибшего аквалангиста, по-прежнему болталась пластмассовая бутылка, привязанная к лежащему на дне камню. — Смерть уже пришла, и прошла мимо. Возможно, кто-то из нас двоих в этой жизни достигнет порога истинного бессмертия… Если я прав, то именно тебе предстоит найти тело того парня и передать ecn местным властям. Что-то вроде ритуала. Он ни в чем не виноват, так же, как и мы с тобой. Просто так вышло. Совпадение. Или знак… как сказал бы дон Хуан. Он улыбнулся и на минуту о чем-то задумался, а потом сказал: — И еще… Смерть — это жестокий и окончательный знак. И если все произойдет именно так, как я говорю — а я в этом почти не сомневаюсь — это будет означать, что здешние места для тебя исчерпаны, и тебе не следует впредь являться сюда за Силой. Они больше не будут для тебя местами Силы. И не нужно пытаться вытянуть из них последние соки — это сделает их враждебными тебе. Поблагодари их и уходи. И не возвращайся. — Как, совсем? А если я захочу отдохнуть? — Мир большой. Впрочем, ты можешь вернуться, но только тогда, когда почувствуешь, что помощь этих мест нужна тебе для того, чтобы передать свое знание кому-то, кто придет следом и пройдет дальше, чем ты… Тогда они вновь примут тебя и станут местами Силы для тех, кого ты будешь учить. Ведь это только на первый взгляд кажется, что здешние места — никакие, на самом деле они обладают ого-го какой Силой… Я прав?
Он лукаво улыбнулся. — Прав, — ответил я. Почему-то мне было очень сложно произносить слова, я чувствовал себя так, словно был загипнотизирован. Все тело пробирала мелкаямелкая дрожь. — Сила этих мест — очень древняя и очень-очень тонкая, продолжил он, — и отрешенность их ей соразмерна. Потому-то все здесь как бы скрыто. Но это не значит, что ничего нет. Кроме того, отрешенность делает здешние края абсолютно безжалостными. И тому, кто начал играть с ними в игры Силы, они ошибок не прощают. Поэтому, если ты снова придешь сюда один… — Что тогда? — Не знаю.
Он поднялся, оделся и сел со скрещенными ногами, прислонившись спиной к белой поверхности скалы. Я тоже оделся и сел рядом.
Было тихо, совсем рядом внизу ласково шелестело море, золотистое солнце мягко клонилось к горизонту. Летчики что-то делали наверху, их почти не было слышно. — А рюкзак? — спросил я. — Я уже все собрал, — ответил он. — Пока ты плавал.
Он замолчал и закрыл глаза. — Послушай, — немного нервно поинтересовался я, — а бессмертие — это конец? Мне казалось, что между нами осталась некоторая недоговоренность, которая сжимала что-то во мне в тугую пружину, и я чувствовал, что она вот-вот вырвется и распрямится каким-нибудь срывом или эмоциональным всплеском. Я не знал, о чем спрашивать и что говорить, но ощущуал, что не могу молчать, что еще не все исчерпано, что где-то должна быть поставлена точка… — Почему ты так решил? — ответил он вопросом на вопрос. — Я ничего не решил, я просто спрашиваю, — с некоторым совершенно, казалось бы, необъяснимым раздражением сказал я. Трудно представить, что может быть дальше… Частичное бессмертие, при котором на земле после ухода человека остается мертвое тело }rn еще туда-сюда… Перспективы развития и прочее… Пропуск в новое качество бытия… Помнишь, у Цоя: «…билет на самолет с серебристым крылом, что, взлетая, оставляет Земле лишь тень…» С этим, вроде бы, все ясно. Но истинное бессмертие… Вот я и спрашиваю: неужели бессмертие — это конец? — Бессмертие — это не конец, — медленно выговаривая слова ответил он и открыл глаза, пристально на меня взглянув. Бессмертие — это только начало… — В смысле… — Ты можешь и не достигать истинного бессмертия, если это, скажем так, не входит в планы твоего проявления в этом мире. Ибо значение имеет лишь непрерывность самоосознания. Добравшись до нее, ты не обязательно должен воплощаться снова. По крайней мере, здесь… Если тебе незачем это делать, ты вполне можешь оставаться «там»… Если же тебе почему-либо нужно еще больше приблизиться к Великому Пределу, ты воплощаешься, выбрав оптимальное время, в месте, наилучшим образом соответствующем той задаче, которую ты перед собой ставишь. Разные типы бессмертия — это, скорее различные функциональные состояния, чем уровни развития самоосознания. Хотя и уровни развития, в известной степени, тоже. — А обычные люди — они также выбирают, переходя из воплощения в воплощение? — Да. Только их выбор — неосознанный. Как и все, что они делают в жизни. Их выбор запрограммирован, и они не могут его изменить по собственной воле, ибо не ведают, что творят. Ведь они не знают, кто они такие в действительности. Полноценно
