рыбак; а за ними

Вслед и она. И подлинно, все опрокинуто было

Бурей в лесу; поток разлился, и стал полуостров

Островом. Рыцарь не мог о возврате и думать, и должен

Был поневоле он ждать, пока в берега не вольется

Снова поток. Возвращаяся в хижину рядом с Ундиной,

Он ей шепнул: «Что скажешь, Ундиночка? Рада ль, что с вами

Я остаюся?» – «Полно, полню, – она проворчала,

Бровки нахмурив, – не вздумай тебя укусить я за палец,

Ты бы не то рассказал нам об этой несносной Бертальде».

Глава V

О том, как рыцарь жил у рыбака в хижине

Может быть, добрый читатель, тебе случалося в жизни,

Долго скитавшись туда и сюда, попадать на такое

Место, где было тебе хорошо, где живущая в каждом

Сердце любовь к домашнему быту, к семейному миру

С новою силой в тебе пробуждалась; и снова ты видел

Край родимый; и все обаяния младости, блага

Первой, чистой любви на могилах минувшего снова

В прежней красе расцветали, и ты говорил, отдыхая:

Здесь живется сладко, здесь сердцу будет приютно.

Вспомнив такую минуту, когда очарованной думой

Ты обнимал безыменное, тайное счастье земное,

Ты, читатель, поймешь, что должен был чувствовать рыцарь,

Вдруг поселившися в этом пределе, далеко от света.

Часто он с радостью тайной смотрел, как поток, свирепея,

День ото дня расширялся и остров все дале и дале

В море входил, разлучался с твердой землею; казалось,

Мир кончался за ним. На сердце рыцаря стало

Тихо, светло и легко. Рыбак был мудрец простодушный;

Зная людей, изведав тревоги житейские, бывши

Ратником сам в молодых летах, на досуге он много

Мог рассказать про войну и про счастье, несчастье земное;

Словом, он был живая летопись; время без скуки

Шло в разговорах меж старцем отжившим и юношей, полным

Пламенной жизни: мудрость смиренная, прямо из жизни

Взятая здравым рассудком и верою в бога, вливалась

В душу Гульбранда и в ней поселяла блаженную ясность.

Бодрый старик промышлял по-прежнему рыбною ловлей;

Был не без дела и рыцарь: в хижине, к счастью, нашелся

Старый доспех рыбака, самострел; его починивши,

С ним ежедневно рыцарь ходил на охоту; а вечер

Вместе все перед ярким огнем проводили, и полный

Кубок тогда частенько постукивал в кубок: в запасе

Было вино, и нередко с ним длилась беседа до поздней

Ночи. Но мирной сей жизни была душою Ундина.

В этом жилище, куда суеты не входили, каким-то

Райским виденьем сияла она: чистота херувима,

Резвость младенца, застенчивость девы, причудливость никсы,

Свежесть цветка, порхливость сильфиды, изменчивость струйки…

Словом, Ундина была несравненным, мучительно-милым,

Чудным созданьем; и прелесть ее проницала, томила

Душу Гульбранда, как прелесть весны, как волшебство

Звуков, когда мы так полны болезненно-сладкою думой.

Но вертлявый, проказливый нрав и смешные причуды Ундины

Были подчас и докучливой мукой; зато и журили

Крепко ее старики; и тогда шалунья так мило

Дулась на них, так забавно ворчала; потом так сердечно

С ними, раскаясь, мирилась; потом проказила снова, и снова

Ей доставалось; и все то было волшебною, тайной

Сетью, которою мало-помалу опуталось сердце

Рыцаря. С нею он стал неразлучен; с каждою мыслью,

С каждым чувством слилась Ундина. Но, им обладая,

Той же силе она и сама покорялась; хотя в ней

Все осталось по-прежнему, резвость, причуды, упрямство,

Вздорные выдумки, детские шалости, взбалмошный хохот,

Но Ундина любила – любила беспечно, как любит

Птичка, летая средь чистого неба. Старик и старушка,

Видя Ундину и рыцаря вместе, невольно привыкли

Их почитать женихом и невестой. И рыцарю также

Часто на мысль приходило, что в мир для него невозвратно

Вход загражден, что с людьми никогда уж ему не встречаться.

Если ж случалось, что рыцарев конь, на свободе бродивший

По лугу, ржаньем своим его пробуждал и как будто

Спрашивал: скоро ли в битву? иль если ему попадался

Брошенный щит на глаза иль праздно на стенке висевший

Меч, ненароком сорвавшись с гвоздя, из ножон выдвигался

В звонком паденье – дума о славе и подвигах бранных

Душу его шевелила. Но в этой тревоге себя он

Тем утешал, что возврат для него невозможен; к тому же,

Мнилось ему, что Ундина была рождена не для низкой

Доли; и, словом, он верил, что все то не случай, а божий

Промысел было. И так один за другим неприметно

Дни уходили, ясные, тихие. Но и в спокойном

Этом быту напоследок случилось расстройство: привыкли

Каждый вечер рыбак и рыцарь, отужинав, с полным

Кубком час-другой проводить в разговоре радушном;

Вдруг недостало вина: запас рыбака небогатый

Вышел; взять же нового было негде. Наморщив

Лбы, сидели Гульбранд и рыбак за столом; а Ундина,

Глядя на них, умирала со смеху. Скучен и долог

Был тот вечер, и рано все разошлись. На другой день

Около ужина вышла Ундина из хижины. «Вы мне

Оба несносны, – сказала она, – не хочу я на ваши

Длинные лица смотреть и слушать вашу зевоту».

С этим словом захлопнула двери и скрылась. А вечер

Был ненастен, ветер шумел, и море сердилось.

В страхе рыбак и рыцарь вскочили, вспомнив, как в первый

Раз они перепуганы были Ундиной. Но только

В двери за нею они собрались побежать, как Ундина

Им навстречу явилась сама. «За мною! за мною

Все! – закричала она, – гостинец прислало нам море:

Бочка, и, верно, с вином, лежит на песке». За Ундиной

Все пошли, и, подлинно, бочка нашлася; поспешно

Рыцарь, старик и с ними Ундина ее покатили

К хижине: буря сбиралась; сквозь сумерки было

Видно, как на́ море волны свои подымали седые

Головы, дождь вызывая из туч; и тучи бежали

Шибко и шумно, как будто грозяся напасть на идущих;

Вот уж начали сыпаться первые капли. Ундина

Вдруг повернула головку и, пальчик поднявши, сердито

Им погрозила туче и ей закричала: «Смотри ты,

Туча, не смей замочить нас; еще нам далеко до дома»,

С сердцем рыбак ей сказал: «Уймися, Ундина, грех!» И, умолкнув,

Стала она про себя потихоньку смеяться. Однако

Засухо все добралися до места; но только успели

Бочку под кровлю поставить, и вскрыть, и отведать, какое

Было вино в ней, как дождь проливной зашумел, зашатались

С скрыпом деревья, и море дико завыло. Но бурю

В хижине скоро забыли; за полными кружками снова

Ум разогрелся, и ожили шутки; и этой беседе

Прелесть двойную давал огонек, всегда столь приятный

В теплом приюте, при шуме ветра и моря, во время

Ночи ненастной. Но вдруг старик, как будто что вспомнив,

Стал задумчив; потом, помолчавши минуту, сказал он:

«Царь небесный, помилуй нас, грешных! мы здесь на досуге

Шутим и этим прекрасным вином веселимся; а бедный

Прежний хозяин его, быть может, погиб и, волнами

Брошенный бог весть куда, лишен погребенья». При этом

Слове Ундина с лукавой усмешкой подвинула кружку

К рыцарю. «Пей, не бойся», – она прошептала. Но рыцарь

За руку взял старика и воскликнул: «Я честью клянуся,

Если б могли мы его отыскать и спасти, то ночная

Буря помехою мне не была бы; с опасностью жизни

Я бы на помощь к нему побежал; зато обещаюсь,

Если когда возвращуся в край обитаемый, вдвое,

Втрое ему иль детям его заплатить за прекрасный

Этот напиток, который без воли его нам достался»,

Добрый старик кивнул головою в знак одобренья;

В нем успокоилась совесть, и с большим вкусом он до́пил

Кружку. Но тут Ундина оказала Гульбранду: «Ты денег

Сколько угодно можешь за это вино рассорить; но бросаться

В воду и жизни своей не жалеть… вот это уж глупо

Сказано было; что же будет со мною, когда ты,

Милый, погибнешь? Не правда ль, не правда ль, ты лучше с Ундиной

Здесь останешься?» – «Правда, Ундиночка», – рыцарь с улыбкой

Ей отвечал. «Признайся ж, что глупо сказал ты; ведь каждый

Сам себе ближе; и что до других нам?..» Старушка, услышав

Это, тяжко вздохнула; а добрый рыбак, не стерпевши,

Начал кричать на Ундину: «У турков, у нехристей, что ли,

Выросла ты, прости мне господи? Что за горячку

Снова ты нам говоришь, греховодница?» Вдруг замолчавши,

Робко Ундина прижалась к Гульбранду; потом прошептала:

«Что же такое сказала я им? Уж и ты не сердит ли,

Милый мой рыцарь?» Но рыцарь, пожавши ей руку, расправил

Кудри, упавшие кольцами ей на глаза, и ни слова

Ей не ответствовал: брань рыбака его оскорбила.

Так сидели все четверо, молча, нахмуривши брови;

Добрую четверть часа продолжалося это молчанье.

Глава VI

О том, как рыцарь женился

Вдруг, шатнувшись, тихохонько стукнула дверь; и невольно

Вздрогнули все, как будто недоброе что-то почуя:

Страшный лес был близко, а к хижине доступ разливом

Был загражден человеку живому; кому же в такую

Позднюю пору зайти к ним? Они с беспокойством смотрели

Друг на друга. Снова послышался стук; и поспешно

Рыцарь схватился за меч. «Не поможет твой меч, – сотворивши

Крест, рыбак прошептал, – когда здесь случается с нами

То, о чем и подумать боюсь я». Но в эту минуту

Прыгнула с места Ундина и в дверь закричала сердито:

«Кто там? Если то ваши проказы, духи земные,

Будет беда вам; мой дядя Струй вас порядком проучит».

Пуще прежнего все оробели, слова те услышав.

Друг на друга взглянули старик и старушка; а рыцарь

Встал и хотел уж Ундину спросить, но тут из-за двери

Голос сказал: «Я не дух – человек, христианин; впустите

Ради господа бога меня». При этом поспешно Ундина

Дверь отперла и, поднявши ночник, во внутренность темной

Ночи стала светить: престарелый священник стоял там.

Он при виде Ундины назад отступил, приведенный

В робость ее поразительной прелестью; в бедной лачужке

Встречу такой красоты он волшебством иль делом бесовским

Счел и воскликнул: «С нами господь и пречистая дева!» —

«Я не бес, – засмеявшись, сказала Ундина, – не бойся;

Милости просим, отец; войди, здесь добрые люди».

Патер вошел и ласково всем поклонился; приятен

Был он лицом; веселая кротость сияла во взорах.

Но по складкам длинного платья его, с распущенных

Белых волос и седой бороды катилися градом

Капли: его промочило дождем. В боковую каморку

Тотчас его отвели, чтоб раздеть; а старушка с Ундиной.

Начали мокрое платье сушить на огне. С благодарным

Чувством услуги старик принимал; он, надев рыбаково

Верхнее платье, довольно потертое, вышел, и снова

Все за столом перед светлым камином уселись; старушка

Гостю сама уступила почетный стул, а Ундина

В ноги ему свою скамейку подвинула. Рыцарь,

То увидя, шепнул ей шутливое слово; но с важным

Видом она отвечала: «Он божий служитель; не должно

Этим шутить». Поужинав, добрым вином подкрепивши

Силы свои, священник рассказывать начал, каким он

Образом свой монастырь, лежащий близ моря, вчерашним

Утром покинул. «Я был к епископу нашему в город

Послан, – сказал он. – Хотя и есть по изгибу залива

Путь, но морем ближе: и я с гребцами надежными лодку

Нанял; с богом мы съездили; нынче ж поутру в обратный

Поплыли путь; но сделался ветер противный; а к ночи

Буря – и буря, какой мне ни разу видать не случалось;

Ветром вырвало весла из рук у гребцов; беспомощно

Были мы преданы морю, которого волны как щепку

Наш челнок подымали с хребта на хребет; и несло нас

Прямо сюда; сквозь туман и сквозь пену чернел в отдаленье

Этот берег: уж были мы близко; но бедную лодку

Нашу так и кружило, вдруг поднялась и на нас повалилась

С страшным шумом большая волна; и сам я не знаю,

Лодку ль она опрокинула, я ли выпал из лодки,

Только я вдруг очутился в воде. Господь не дозволил

Мне погибнуть… я был принесен невредимо на этот

Остров». – «Да, остров, – сказал со вздохом рыбак, – но давно ли

Был