не так-то велик, как сначала

Думали; им извнутри колодца как будто какая

Сила камень поднять помогала. Дивясь, говорили

Между собою работники: «Можно подумать, что бьет там

Сильный ключ». И в самом деле, с отверстия камень

Сам собой подымался; без всякой помоги, свободно

Сдвинулся он и, со стуком глухим откатясь, повалился.

Вдруг из колодца что-то, как будто белый прозрачный

Столб водяной, поднялося торжественно, тихо. Сначала

Подлинно бьющим ключом показалось оно, но, поднявшись

Выше, каким-то бледным, в белый покров облеченным

Женским образом стало. И плача и жалобно руки

Вверх подымая, оно медлительно, шагом воздушным

Прямо к замку двигалось. В ужасе все отбежали

Прочь от колодца. Бертальда же, стоя в окне, цепенела,

Холодом страха облитая. Вот, когда поравнялся

С самым окошком идущий образ, сквозь покрывало

Он поглядел на Бертальду пронзительным оком, с тяжелым

Вздохом; и бледным лицом Ундины тогда показался

Образ Бертальде: мимо ее она, упиваясь,

Нехотя, медленно шла, как будто на суд. «Позовите

Рыцаря! – громко вскричала Бертальда. Но все в неподвижном

Страхе стояли на месте. Сама Бертальда, как будто

Собственным криком своим приведенная в ужас, умолкла.

Тою порою чудесная гостья приблизилась к двери

Замка, знакомую лестницу, ряд знакомых покоев

Тихо, молча, плача, прошла… о, такою ль, бывало,

Здесь видали ее? В то время еще не раздетый

Рыцарь в уборной своей стоял перед зеркалом. Тусклый

Свет проливала свеча. Вдруг кто-то легонько

Стукнул в дверь… так точно, бывало, стучалась Ундина.

«Все это призрак! – сказал он. – Пора мне в постелю». – «В постеле

Будешь ты скоро, но только в холодной», – шепнул за дверями

Плачущий голос. И в зеркало рыцарь увидел, как двери

Тихо, тихо за ним растворились, как белая гостья

В них вошла, как чинно замо́к заперла за собою.

«Камень с колодца сняли, – она промолвила тихо, —

Здесь я; и должен теперь умереть ты». Холод, по сердцу

Рыцаря вдруг пробежавший, почувствовать дал, что минута

Смерти настала. Зажавши руками глаза, он воскликнул:

«О, не дай мне в последний мой час обезуметь от страха!

Если ужасен твой вид, не снимай покрывала и строгий

Суд соверши надо мной, мне лица твоего не являя». —

«Ах! – она отвечала, – разве еще раз увидеть,

Друг, не хочешь меня? Я прекрасна, как прежде, как в оный

День, когда твоею невестою стала». – «О, если б

Это правда была! – Гульбранд воскликнул, – о, если б

Мне хоть один поцелуй от тебя! и пускай бы

В нем умереть!» – «Охотно, возлюбленный мой», – покрывало

Снявши, сказала она; и прекрасной Ундиною, прежней

Милой, любящей, любимой Ундиною первых, блаженных

Дней предстала. И он, трепеща от любви и от близкой

Смерти, склонился к ней в руки. С небесным она поцелуем

В руки его приняла, но из них уже не пустила

Боле его; а крепче, все крепче к нему прижимаясь,

Плакала, плакала тихо, плакала долго, как будто

Выплакать душу хотела; и быстро, быстро лияся,

Слезы ее проникали рыцарю в очи и с сладкой

Болью к нему заливалися в грудь, пока напоследок

В нем не пропало дыханье и он не упал из прекрасных

Рук Ундины бездушным трупом к себе на подушку.

«Я до смерти его уплакала», – встреченным ею

Людям за дверью сказала Ундина и тихим, воздушным

Шагом по двору, мимо Бертальды, мимо стоявших

В страхе работников, прямо прошла к колодцу, безгласной,

Грустной тенью спустилась в его глубину и пропала.

Глава XIX

О том, как рыцарь был погребен

Патер Лаврентий, услышав о том, как внезапно и чудно

Кончил жизнь владетель замка Рингштеттена, тотчас

В замке явился; и он, входя во двор, осененный

Липами, встретился там с монахом, недавно венчавшим

Рыцаря: в ужасе тот удалиться спешил. «Так и должно! —

Патер Лаврентий сказал. – Теперь моя наступила

Очередь; мне помощник не нужен». Хотел он невесте,

Вдруг овдовевшей, отрадное слово сказать в подкрепленье;

Но Бертальда, ему не внимая, молчала угрюмо.

Старый рыбак молился и плакал и, в горе смиряясь,

Думал: «Оно иначе и быть не могло – то господний

Суд»; и, конечно, Гульбрандова смерть никому не могла быть

Так тяжела, как именно той, которую с смертной

Вестью прислали к нему, отверженной, бедной Ундине.

Стали готовить обряд похоронный, как было прилично

Сану покойника: тело его положить надлежало

Подле церкви приходской, там, где были гробницы

Предков его, одаривших множеством вкладов богатых

Эту церковь. И щит и шлем уж лежали на кровле

Гроба, чтоб с ним опуститься в могилу, ибо наш рыцарь

Был последний в роде своем, который с ним вместе

Кончился весь. И ход печальный уже начинался;

Песнь погребальная к светло-спокойной небесной лазури

Тихо всходила; с длинным крестом, во всем облаченье

Патер Лаврентий шел впереди; за ним шла Бертальда,

В горьких слезах, на дряхлую руку отца опираясь.

Вдруг посреди Бертальдиных женщин, одетых в глубокий

Траур и шедших в свите ее, заметили белый

Образ, в длинном, густом покрывале, тихо идущий,

Грустно потупивши голову. Страхом проникнут был каждый,

Шедший подле такого товарища; все сторонились,

Пятились, так что порядок хода расстроился. Силой

Два смельчака хотели незваного и́з ряду вывесть;

Но, от них ускользнувши, как легкая тень, он на прежнем

Месте явился опять и последовал тихо за гробом.

Вот напоследок он мало-помалу, меняяся местом

С теми, кто в страхе спешил от него удалиться, подле

Самой вдовы очутился; но ею сначала примечен

Не был и сзади пошел смиренно-печальный. Достигнул

Ход до кладбища, и все обступили могилу. Тут в первый

Раз Бертальда незваного гостя увидела, в страхе

Стала она рукою махать, чтоб он удалился;

Но покровенный, кротко упорствуя, тряс головою,

Руки к ней простирал и как будто молил о пощаде.

Вспомнила тут невольно Бертальда Ундину, как руку

К ней она подняла на Дунае, когда ей хотела

Так добродушно подать ожерелье, и как под водами

Скрылась потом навсегда. Но в это мгновение подал

Знак отец Лаврентий, чтоб все умолкли. И стали

Гроб опускать в могилу, и мало-помалу засыпан

Был он землею. Когда же совсем был набросан могильный

Холм и читать последнюю начал молитву священник,

Стала вдова на колени, стали и все на колени,

В том числе и могильщики, кончавши насыпь. Когда же

Снова все встали… уж белый образ пропал; а на месте,

Где он стоял на коленах, сквозь травку сочился прозрачный

Ключ; серебристо виясь, он вперед пробирался, покуда

Всей не обвил могилы; тогда ручейком побежал он

Дале и бросился в светлое озеро ближней долины.

Долго, долго спустя про него тех мест поселяне

Чудную повесть любили прохожим рассказывать; долго,

Долго жило поверье у них, что ручей тот Ундина,

Добрая, верная, слитая с милым и в гробе Ундина.

1831–1836

Камоэнс

Драматическая поэма

Действующие:

Дон Лудвиг Камоэнс.

Дон Иозе́ Квеведо Кастель Бранка.

Васко, его сын[3].

Смотритель главного госпиталя в Лиссабоне.

(1579)

I

Тесная горница в большом лазарете лиссабонском: стены голы; кое-где обвалилась штукатурка; с одной стороны стол с бумагами и стул; с другой большие кресла и за ними, ближе к стене, полуизломанная кровать. На ней лежит Камоэнс и спит; к кровати прислонен меч; над изголовьем висит на стене лютня, покрытая пылью. С правой стороны дверь, – Входит дон Иозе́ Квеведо вместе с смотрителем госпиталя. У последнего за поясом связка ключей, под мышкой большая книга.

Иозе́ Квеведо, смотритель госпиталя, Камоэнс.

Квеведо

Ой, ой, как высоко! Неужто выше

Еще нам подыматься?

Смотритель

Нет, пришли.

Квеведо

Ну, слава богу! я почти задохся…

Так здесь он?

Смотритель

Здесь. Вот, сами посмотрите,

Что у меня записано в реестре:

Дон Лудвиг Камоэнс, десятый нумер —

И на двери десятый нумер; это он.

Квеведо

Ну, хорошо. Да разве боле ты

Об нем не знаешь?

Смотритель

Нет.

Квеведо

И никогда

Об нем не слыхивал и не имеешь

Об нем понятия?

Смотритель

Какое тут

Понятие! Лишь был бы только нумер.

Что нам до имени, что нам до слухов?

Дон Лудвиг Камоэнс, десятый нумер

И все тут; так записано в реестре.

Квеведо

Ты человек, я вижу, аккуратный;

И книги у тебя в порядке…

(Осматривается.)

Боже!

В какой тюрьме он заперт; как темно,

Тесно, нечисто! Стены голы; окна

С решетками, и потолок так низок,

Что душно.

Смотритель

Здесь до сих пор сумасшедших

Держали: но ему так захотелось

Быть одному, а этот нумер был

Никем не занят – так его сюда я

И перевел.

Квеведо

К безумным? поделом!

Ты поступил догадливо; я вижу,

Ты расторопный человек. Я всех бы

Проклятых этих стихотворцев запер

В дом сумасшедших. Тише! Кто лежит

Там на кровати? уж не он ли?

Смотритель

Он,

Синьор; он спит… Я разбужу.

Квеведо

Не трогай;

Я подожду; пока он сам проснется.

Смотритель

Так оставайтесь с богом здесь; а я

Пойду: есть дело…

Квеведо

Хорошо, поди —

И вот тебе за труд.

Смотритель

Благодарю,

Синьор.

(Уходит.)

II

Иозе́ Квеведо и Камоэнс.

Квеведо

Итак, я наконец его

Нашел. Трудненько было мне сюда

Карабкаться, и рад я, что могу

Немного отдохнуть. Когда б не сын,

Моя нога сюда не забрела бы;

Да мой пострел совсем рехнулся; горе

Мне с ним великое; не знаю сам,

Что делать; с отвращеньем смотрит он

На наше ремесло и не проценты

Считает – стоны, да стихи плетет,

Да о венках лавровых беспрестанно

И сонный и несонный бредит. Денег

Ему не надобно; все для него

Равно, богач ли он иль нищий; мне,

Отцу, не хочет подражать, а вслед

За Камоэнсом рвется… Вот тебе

Твой Камоэнс, твой образец: изволь

Им любоваться! здесь, в госпитале,

В отрепье нищенском лежит с своими

Он лаврами, – седой, больной, иссохший, дряхлый,

Безглазый, всеми брошенный, великий

Твой человек, твой славный Лузиады

Певец, сражавшийся перед Ораном

И перед Цейтою. Вот полюбуйся;

Он в доме сумасшедших, позабыт

Людьми, и все имущество его —

Покрытый ржавчиною меч да лютня

Без струн… Зачем он жил? и что он нажил?

Дон Лудвиг Камоэнс, десятый нумер,

И все тут – так записано в реестре…

А я, над кем так часто он, бывало,

Смеялся, я, которого ослом,

Телячьей головой он называл,

Который на́ вес продаю изюм,

Да виноград, да в добрые крузады

Мараведисы превращаю, я —

Я человек богатый, свеж, румян

И пользуюсь всеобщим уваженьем;

Три дома у меня, и в море пять

Галер отправлено с моим товаром:

За славой он пошел, я за прибытком,

И вот мы оба здесь. Пускай его

Мой сын увидит и потом свой выбор

Пускай сам сделает. За тем-то я

Сюда и взлез; пускай расскажет сыну

Сам этот сумасброд, какому вздору

Пожертвовал он жизнию своею…

Он шевелится, охает, открыл

Глаза…

Камоэнс

Мой сон опять был на минуту;

То был не вечный сон, конец всему,

Не смерть, а только призрак смерти… Кто здесь?

Неужто человек? Здесь? Человек?

У Камоэнса?.. Кто ты, друг? Чего

Здесь ищешь? Ты ошибся…

Квеведо

Нет, синьор,

Я вас искал, и дело мне до вас.

Камоэнс

Ах да, я и забыл, что я пишу

Стихи! Вы, может быть, синьор, хотите

Стихов на свадьбу иль на погребенье?

Иль слов для серенады? Потрудитесь

Порыться там в бумагах на столе —

Там всякой всячины довольно. Я

Беру недорого. Реаля два,

Не боле, за пиесу.

Квеведо

Нет, синьор,

Не то…

Камоэнс

Так, может быть, хотите вы,

Чтоб я для вас особенные сделал

Стихи? Нет, государь мой, я не в силах:

Вы видите, я болен; я едва

Таскаю ноги.

(Встает и, опираясь на меч, переходит к креслам, в которые садится.)

Нет ни чувств, ни мыслей;

Что у меня найдется, тем и рад;

Извольте взять любое из запаса.

Квеведо

Не за стихами я сюда пришел.

Всмотрись в мое лицо, дон Лудвиг; разве

Не узнаешь меня?

Камоэнс

Синьор, простите,

Не узнаю.

Квеведо

Не может быть; ты должен

Меня узнать.

Камоэнс

Не узнаю, синьор.

Квеведо

В Калвасе мы ходили вместе в школу.

Камоэнс

Мы?

Квеведо

Да, в Калвасе. Мы частенько там

Друг с другом и дирались, и порядком

Ты иногда отделывал меня.

Подумай – вспомнишь; мы знакомы с детства.

Камоэнс

Синьор, прошу вас не взыскать; я стар,

И голова моя слаба; никак

Не вспомню, кто вы.

Квеведо

Боже мой, но, верно,

Меня узнаешь ты, когда скажу,

Что я Иозе́ Квеведо Кастель Бранка,

Сын крестной матери твоей, Маркитты?

Камоэнс

Иозе́ Квеведо ты?

Квеведо

Да, я Иозе́

Квеведо