Полное собрание сочинений и писем в 20 томах. Том 2. Стихотворения 1815-1852 годов. Василий Андреевич Жуковский

П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Друг мой любезный, князь тупоносый,

В мире сем тленном все пустяки,

Все привиденье, призрак минутный!

Это вчерашний я вечер узнал!

Я, разлучившись, милый, с тобою,

Вздумал поехать, так и сказал,

К нашему басней творцу Лафонтену,

О Провиденье! Тайны твои

Кто из безумных двуногих животных

Может рассудком слепым изъяснить!

Я но дороге вздумал заехать

Для корректуры прочтенья домой!

Сел и читаю… читаю… читаю…

Глядь на часы! Десять часов!

Шубу и шляпу— в сани скорее…

Вихрем, собака, извозчик, лети!

Скачем… несемся… трех баб задавили,

Шавку измяли — в спину иона

Толкнули оглоблей… Семь поросенков

Наскоком зашибли… Кота наповал

В тот час, как он кошке мяуканьем нежным,

Хвостом помавая, любовь изъяснял.

Примчались… О небо!.. Запор на вратах!

Ни свечки не видно сквозь светлые окна…

Поэт мой, конечно, подумал я, спит,

Иль, палец нриставя ко лбу стихотворну,

Над рифмами сидя, кусает перо;

Иль в кипу указов, экстрактов, докладов,

Коиышась, кивает сквозь сон головой!..

з° Назад, быстроногий, наемный Пегас!

Сказал я, закутав свой красный нос в шубу,

И с сердцем стесненным помчался домой,

В досаде великой, что я потерял

Сей вечер, который я мог бы приятно

С тобою в том доме любезном про весть,

Где я — несмотря на то, что краснею

От каждого слова —и счастлив, и весел,

Журнал посылаю, читай и зевай!

К ГЕНЕРАЛ-МАЙОРУ Б. В. ПОЛУЕКТОВУ,

НА ВЫСТУПЛЕНИЕ В ПОХОД 1815 г. 17 ФЕВРАЛЯ

Наш Кульмский богатырь, ура! счастливый путь!

Лети с полками в поле брани,

Сбирай с покорной славы дани,

И новые кресты нанизывай на грудь!

Твоя судьба — парить под небом за орлами,

А наша —за твое здоровье робко пить,

Хвалить исподтишка дела твои стихами,

И вслух тебя любить!

СТИХИ,

ВЫРЕЗАННЫЕ НА ГРОБЕ А. Д. ПОЛТОРАЦКОЙ

Как радость чистая, сердца влекла она;

Как непорочная надежда расцветали

Была невинность ей в сопутницы дана,

И младость ей свои все блага обещала.

Но жизнь ея — призрак! Пленил нас и исчез.

Лишь плачущим о ней гласит ея могила,

Что совершенное судьба определила

Не для земли, а для небес.

II

12

К Т. Е. БОКУ

Мой друг, в тот час, когда луна

Взойдет над русским станом,

С бутылкой светлого вина,

С заповедным стаканом

Перед дружиной у огня

Ты сядь на барабане —

И в сонме храбрых за меня

Прочти Певца во стане.

Песнь брани вам зажжет сердца!

И, в бой летя кровавый,

Про отдаленного певца

Вспомянут чада славы!

ФУРМАНУ ОТ ЖУКОВСКОГО

В корыстолюбии себя ты упрекаешь,

Но бескорыстия являешь образец:

За бедные стихи ты щедро предлагаешь

Богатый дружбы дар. Но знай, что твой певец,

Тобою прозванный славянским Оссианом,

Любя небесных муз, не любит жить обманом:

Он дружбу добрую дает в придачу сам

Тебе к дурным своим стихам.

В АЛЬБОМ КН. Е. И. ГОЛЕНИЩЕВОЙ-КУТУЗОВОЙ

Я счастлив был неизъяснимо!

Семью вождя великого я зрел,

И то, что я смиренной лирой пел

В честь памяти его боготворимой,

Теперь вдове его дерзаю посвятить!

Дерзаю гордое в душе питать желанье:

С воспоминанием о нем соединить

И обо мне воспоминанье!

* * *

Здравствуй, новый гость земной!

К счастью в мир тебя встречаем!

И в восторге над тобой

Небеса благословляем!

За минуту все в.слезах:

Мать растерзана страданьем!

Близ нее безмолвный страх

С безнадежным ожиданьем!

Вдруг всё тихо —всё для нас

Полно жизни и надежды;

Твой раздался первый глас;

И твои раскрылись вежды!..

Там грядет с востока к нам

Утро, гость небес прекрасный,

И спокойным небесам

День пророчествует ясный!

Ободримся! в добрый час,

Новый жизни посетитель!

Небеса его —для нас!

А над нами наш хранитель!

СТАРЦУ ЭВЕРСУ

Вступая в круг счастливцев молодых,

Я мыслил там —на миг товарищ их —

С веселыми весельем поделиться

И юношей блаженством насладиться.

Но в сем кругу меня мой Гений ждал!

Там Эверс мне на братство руку дал…

Благодарю, Хранитель-Провиденье!

Могу ль забыть священное мгновенье,

Когда, мой брат, к руке твоей святой

Я прикоснуть дерзнул уста с лобзаньем,

Когда стоял ты, старец, предо мной

С отеческим мне счастия желаньем!

О старец мой, в прекрасных днях твоих

Не пропадет и сей прекрасный миг,

Величием души запечатленный,—

Но для тебя я был пришлец мгновенный;

Как друг всего, и мне ты другом был;

Ты с нежностью меня благословил,

Нечаянно в сей жизни повстречавши!

Уже отсель ты в лучший смотришь свет,

И мой тебе незнаем будет след!

Но я, едва полжизни испытавши,

Едва сошед с предела ранних лет,

Не с лучшею, не с легкою судьбою

(И может быть, путь долгий предо мною)

Мысль о тебе, о брат священный мой,

Как божий дар, возьму на жизнь с собой!

Врат Эверса!.. так! я сказать дерзаю,

Что имени сего всю цену знаю!

В сем имени мой долг изображен!

Не беден тот, кто свойства не лишен

Пред добрыми душою согреваться;

Кто мыслию способен возвышаться,

Зря благости величественный лик.

О! сладкий жар во грудь мою проник,

Когда твоя рука мне руку сжала!

Мне лучшею земная жизнь предстала,

Училищем для неба здешний свет!

„Не унывать, хотя и счастья нет;

Ждать в тишине и помнить Провиденье;

Прекрасному — текущее мгновенье;

Грядущее — беспечно небесам;

Что мрачно здесь, то будет ясно талЛ

Земная жизнь, как странница крылата,

С печалями от гроба улетит;

Что было здесь для доброго утрата,

То жизнь ему другая возвратит!»

Вот правила для дверсова брата.

Я зрел вчера: сходя на край небес,

5° Как божество, нас солнце покидало;

Свершив свой день, прощальный луч бросало

Оно с высот на холм, и дол, и лес,

И, тихий блеск оставя на закате,

От нас к другим скатилось небесам.

О! сколько мне красот явилось там!

Я вспомянул о небом данном брате;

О дне его, о ясной тишине

И сладостном на вечере сиянье;

Я вспомянул о нежном завещанье,

6о Оставленном в названье брата мне,—

И мужество мне в душу пробежало!..

Благослови ж меня, священный друг!

Что 6 на пути меня ни ожидало,

Отныне мне, как благотворный дух,

Сонутником твое воспоминанье.

Где 6 ни был я, мой старец брат со мной!

И тихое вечернее сиянье,

С моей об нем беседуя душой,—

Таинственный символ его завета,—

7° Учителем отныне будет мне:

„Свой здешний путь окончить в тишине!» —

И вестником прекраснейшего света.

Ю. А. НЕЛЕДИНСКОМУ-МЕЛЕЦКОМУ

Друзья, стакан к стакану!

Парнаса капитану

Я, рядовой поэт,

Желаю многих лет!

Бессмертье уж имеет

За песни он давно,

И, в свой черед, оно

За жизнию поспеет!

Но в свете будет он

10 Жить долго нам на радость!

Ему Анакреон

Души веселой младость

С струнами завещал!

Хоть Крон и насчитал

Ему с тремя годами

Уж полных шестьдесят!

Но все под сединами

Глаза его блестят!

И в сердце молодое

Хлад жизни не проник:

Младой с ним молод вдвое!

Старик с ним не старик!

Для бога Аполлона

Стократ Анакреона

Милей быть должен он!

И чем Анакреон

Известен? Лишь стихами.

Он сладко ел и пил

И звонкими струнами

В хмелю сквозь сон хвалил

Вино, Кинриду, радость

И быстротечну младость!

То так ли добр он был,

Как наш поэт бесценный?

Не верится! Плененный

Той милой простотой,

Той нежностью родного,

С какой певца младого,

Меня, сравняв с собой!

Забывши сан и лета,

Он был товарищ мой

При входе скользком света:

За доброго поэта

Я душу рад отдать!

Теперь же хоть сказать

В задаток: многи лета!

К КН. ВЯЗЕМСКОМУ

Благодарю, мой друг, тебя за доставленье

Твоих пленительных стихов!

На Волге встретилось с тобою вдохновенье!

Ты, с крутизны ее лесистых берегов

Смотря на пышные окрестностей картины,

С природы список нам похожий написал.

И я тебе вослед мечтою пробегал

Прибрежных скал вершины;

Смотрел, как быстрые крылатые струга,

10 Сокровищ земледелья полны,

Рулями острыми разрезы вал и волны;

Как селы между рощ пестрили берега;

Как дым их, тонкими нодъемляся столбами,

Взвивался и белел на синеве лесов

И, медленно всходя, сливался с облаками,—

Вот что, но милости твоих, мой друг, стихов,

Как наяву, я видел пред собою.

Прочел я их один, потом прочли со мною

Тургенев с Гнедичем, и Блудов, и Дашков.

20 Потом и критику-богиню пригласили

Их с хладнокровием, ей сродным, прочитать.

Мы, слушая ее, стихи твои херили,

Тебе же по херам осталось поправлять!

Вот общий приговор богини беспристрастной:

„Ваш Вяземский прямой поэт!

Он ищет простоты, но простоты прекрасной;

И вялости в его стихах признака нет.

Дар живописи он имеет превосходный!

Природу наблюдать его умеет взор!

3° Презревши вымыслов блистательный убор,

Он в скромной простоте, красам природы сродный,

Живописует нам природы красоты!

Он в ней самой берет те сильные черты,

Из коих создает ее изображенье

И списка точностью дивит воображенье».

Такой был общий приговор!

Потом перебирать свободно

Богиня принялась стихи поочередно,

И вышел строгий перебор!

Послушай и поправь, когда тебе угодно!

Благоухает древ

Трепещущая сень. Богиня утверждает

(Я повторяю то, поэту не во гнев),

Что худо делает, когда благоухает,

Твоя трепещущая сень

Переступившее ж последнюю ступень

Па небе пламенном вечернее светило —

В прекраснейших стихах ее переступило,

Да жаль, что в точности посбилось на пути;

Нельзя ль ему опять на небеса взойти,

Чтоб с них но правилам грамматики спуститься,

Чтоб было ясно все на небе и в стихах?

И скатерть синих вод сравнялась в берегах:

Равняться в берегах твоих ей не годится,

Когда в моих она сравнялась давно

Не синей скатертью, а попросту рекою:

Мой стих перед тобою,

Но красть у бедняка богатому грешно!

О сем стихе, где живописи много:

Кто в облачной дали конец тебе прозрит?

Богиня говорит,

И справедливо, хоть и строго:

Прозреть, предвидеть — все равно!

Прозреть нам можно то одно,

Что не сбылось еще, чему лишь можно сбыться;

Итак, сие словцо не может пригодиться

К концу реки Он есть давно, хотя и скрыт,

Ты вместо вялого словечка различит,

Великолепное прозрит вклеил не к месту

И безобразную с ним сочетал невесту:

И неподвижный взор окованный стоит!

Как хочешь стой, но он в жестоком положенье!

Из одинаких весь сей стих лоскутьев сшит:

Стоит, оковы, недвиженье —

Одно! Такой халат читателя смешит!

Огромные сууа в медлительном паренье:

Запрещено, мой друг,—и нечем пособить! —

Указом критики судам твоим парить:

Им предоставлено смиренное теченье;

А странное: столбы на них —

Простым словцом: и мачты их

Сама своей рукой богиня заменила!

Но те твои стихи она лишь похерила,

В которых ты, внимая гласу волн,

Нам говорить: люблю гнать резво челн

По ропотным твоим зыбям и, сердцем весел,

Под шумом f/ружных вё’сел

И прочее: зво… челн— ей неприятный звук,

А вёсел рифма ли на весел, милый друг?

Жаль! Ведь последний стих разительно прекрасен

Воображению он сильно говорит;

Но рифма вздорная косится и брюзжит!

Как быть? Она деспот, и гнев ее ужасен!

Нельзя ли рифму нам другую приискать,

Чтобы над веслами беспечно задремать,

Не опасался, чтоб вздорщицу смутили,

И также, чтобы нас воздушные мечты,

А не тяжелые златые веселили?..

Но наше дело — хер! Поправки ж делай ты.

Покаты гор крутых!— не лучше ли пещеры?

Воспрянувших дубрав! — развесистых дубрав,

Или проснувшихся! Слова такой же меры,

А лучше! В этом вкус богини нашей нрав!

Воспрянувших, мой друг, понятно, да не ясно.

Все прочее прекрасно!

Но я б весьма желал, чтоб своды глас забав

Не галлицизмами окрестности вверяли,

А русским языком волнам передавали.

Младое пенье их— прекрасная черта!

Их слава ясная, как вод твоих зерцало!

Стих сильный, а нельзя не похерить начало!

Поставь, прошу тебя: и слава их чиста,

Чтоб следующим трем был способ приютиться.

О двух других стихах — прекрасных, слова нет —

Ни я, ни критика не знаем, как решиться:

В них тьма, но в этой тьме скрывается поэт!

Гремящих бурь боец, он ярости упорной

Смеется, опершись на брег, ему покорный!

Боец не то совсем, что ты хотел сказать.

Твой Гений, бурь боец, есть просто бурь служитель,

Наемный их боец; а мне 6 хотелось знать,

Что он их победитель]

Нельзя ли этот стих хоть так перемарать:

Презритель шумных бурь, он злобе их упорной

Смеется, опершись на брег, ему покорный!

Презритель — новое словцо; но признаюсь:

Не примешь ты его, я сам принять решусь!

К Фетиде с гордостью… Твоей, мой друг, Фетиде

Я рад бы из стихов дорогу указать.

В пучину Каспия приличней бы сказать.

Сравнение полней, и Каспий не в обиде!

А бег виющийся ручья —

Неловко — власть твоя;

Я б смело написал: журчащего в дубраве,

Спроси о