гекзаметрического четверостишия Жуковского. Заметим кстати, что дистих Гёте входит в подборку стихотворений иод общим заглавием: «Antiker Form sich nahernd» («Приближаясь к античной форме»). Ср.:

Schlitiiiincr uiid Schlaf, zwei Briidcr, zuin Dienste dor Goiter bcnifcii, Bat sich Prometheus hcrab, seinein Gesehleehte zuin Trost;

Abcr den Gottern so leicht, doch schwer zu ertragen den Menschen,

Ward nun ihr Schluinincr uns Schlaf, ward nun ihr Schlaf uns ziim Tod.

Сои и Дремоту, двух братии, служенью богов обреченных, С неба низвел Прометеи роду людскому служить. Что было в нору богам, человеку пришлось не но силам: (‘тала Дремота их сном, смертию стал нам их Сон.

(Перевод М. Михайлова. Цит. по: [Гербель Н. В.] Собрание стихотворений Гёте в переводе русских писателей. 2-е Изд. СПб., 1892. С. 228).

О. Лебедева у Л. Янушкевич

<К Т. Е. Боку)

(«Мой милый Бок!..») (С. 31)

Автограф (ПД.№ 27807, л. 9об.)—черновой.

Копия (РНБ, он. 2, №81, л. 2 об.)—рукою неустановленного лица.

Впервые: Летописи русской литературы и древности. М., 1859. Т. 1. С. 71 — в составе статьи Н. Лыжина «Знакомство Жуковского со взглядами романтиче¬ской школы».

Печатается по тексту первой публикации, со сверкой по автографу. Датируется: август 1816 г.

Основанием для датировки данного послания может быть местонахождение его чернового автографа в «Книге Александры Воейковой»: непосредственно пе¬ред набросками 15—19 строф баллады «Вадим», имеющими авторскую датировку: 1 сентября 1816 г., и в окружении других произведений 1816 г., написанных в марте-мае 1816 г.

Как установлено М. Г. Салупере, «летом 1816 г. Жуковский с Протасовыми и женихом Маши Мойером путешествовал по Лифляндии и Эстляндии. Возвра¬титься в Дерпт они должны были также в августе, т. к. в университете, где препо¬давал Мойер, начинались лекции» (ПМиЖ. Вып. 19. С. 67). Тимофей Бок 6 авгу¬ста 1816 г. также приезжает из Петербурга в свое имение Выйзику, недалеко от Дерита, куда и приглашает Жуковского.

Трудно сказать, состоялась ли эта поездка в августе. Вполне вероятно, что Жу-ковский посетил Бока в день его рождения, 13 ноября 1816 г., о чем свидетельст¬вует письмо Бока Жуковскому от 12 ноября 1817 г., начинающееся словами: «Ров¬но год, как мы Гомера читали и от стужи и метели спаслись к доброму Василию в теплую избу…» (Там же. С. 69).

Ст. 9. …сестра прелестная твоя…— Речь идет, как предполагает М. Г. Салупере, о Юлии Бок, в которую был безнадежно влюблен Т. Бок (Там же. С. 67—68). См. также примеч. к стих. «Голос с того света».

Л. Янушкевич

Верность до гроба

(«Младый Рогер свой острый меч берет…») (С. 33)

Автографы:

1) ПД. № 27807, л. 9—черновой, без заглавия.

2) ПД. № 10089—беловой. Впервые: ¥МДН. 1818. №4. С. 26—29.

В прижизненных изданиях: С 3—5 (С 3—4—отдел «Романсы и песни»; в С 4—с подзаголовком: «С немецкого»). В С 5 (Т. 3. С. 25—28)—в подборке сти¬хотворений 1818 г.

Д ати руется: апрель-август 1816 г.

Черновой автограф находится в «Книге Александры Воейковой» между стих. «Весеннее чувство» и черновыми вариантами 15—19 строф баллады «Вадим». Как известно, «Весеннее чувство» было закончено в начале апреля 1816г., а работа над соответствующими строфами «Вадима» датирована самим поэтом 1-м сентяб¬ря (л. 10 об.). Все это позволяет считать временем создания стихотворения «Вер-

ность до гроба» апрель-август 1816 г. Указание вС5на1818г. связано со време¬нем публикации текста в РУДН.

Перевод стихотворения «Тгеиег Tod» («Верная смерть») немецкого поэта и драматурга Теодора Кернера (Korner, 1791—1813), погибшего в бою с наполео-новскими войсками. Стихотворение, оказавшееся пророческим, было впервые опубликовано в «Избранных произведениях поэта» (Vermischte Gedichte und Er-zahlungen. Bd. 2. Leipzig, 1815). В стихотворении Кернера было три строфы. Чет¬вертая, содержание которой навеяно гибелью поэта, дописана Карлом Шалем (Schall, 1780—1833) после смерти Кернера (см.: Галюн. С. 14) и издана вместе со стихотворением Кернера отдельным оттиском. Жуковский, вероятно, работал по этому изданию, переведя все строфы.

Стихотворение Кернера написано в форме популярной у романтиков народ¬ной песни. При этом система образов и понятий в нем носит условный характер. Так, герой определен как рыщрь (Ritter), поднявший меч за «свободу, славу и ро¬дину» («Fur Freiheit, Ruhm und Vaterland») и, далее,— «за свою любовь» («Fur (…) meine Liebe»). Но если сражение рыцаря «во имя славы и любви» было закрепле¬но поэтической традицией в кодексе рыцарской чести, то понятия свобода к родина принадлежат иному, более позднему времени—эпохе Наполеоновских войн. По¬этому как рефрен в конце каждой строфы повторяются слова: «Dem Vaterland und meiner Liebe» («За родину и мою любовь»), что было в высшей степени актуально в момент написания стихотворения, и не случайно оно очень скоро было положе¬но на музыку и стало популярной песней (Зарубежная поэзия. Т. 2. С. 596).

К моменту перевода стихотворения Жуковским тема битвы за родину переста¬ла быть столь актуальной. К тому же русского поэта в стихотворении Кернера привлекала не историческая ретроспектива, а общечеловеческая тема—трагиче¬ская гибель человека, верного своим высоким идеалам и принципам, что и обу¬словило некоторые отступления переводчика от оригинала. Так, Жуковский уби¬рает прямое упоминание о рыцаре, назвав героя «Младый Рогер»; он усложняет синтаксис, вводя многоточия и тире, что при сохранении размера и строфики оригинала несколько изменяет ритм стиха, делая его менее «песенным». Само за¬главие звучит как присяга на верность любви, что было связано с мироощущени¬ем Жуковского этого периода, накануне брака Маши Протасовой с Мойером. Ос¬лабив национально-патриотические настроения песни Кернера, Жуковский эмо¬ционально усилил психологическую ситуацию.

Н. Реморова

Овсяный кисель

(«Дети, овсяный кисель на столе; читайте молитву…») (С. 34)

Автограф (ПД. №27807,л. 19—21)—черновой; л. 24 об.— прозаическое пре-дисловие—с датой: «1 ноября». Копии: 1) ПД.№9812.

2) ПД.№9678.

3) ПД. № 26305.

Впервые: Труды Общества любителей российской словесности. М., 1817. Ч. 10. С. 62—70—с примечанием и предисловием Жуковского.

В прижизненных изданиях: ¥\ГДН. 1818. №2. С. 2—17; С 3—5 (в С 3—4—отдел «Сельские стихотворения», в С 5 — в подборке произведений

1816 г., с названием в оглавлении: «Овсяный кисель (Из Гебеля)»; предисловие опущено.

Датируется: сентябрь — начало ноября 1816г.

Перевод стихотворения «Das Habermus» представителя демократического крыла немецких идилликов И. П. Гебеля (Hebel, 1760—1826), писавшего на але-маннском наречии (см. Жирмунский В. М. Немецкая диалектология. М.;Л., 1956). «Das Habermus» написан Гебелем в 1800—1801 гг. и вошел в его сборник «Але-маннские стихотворения» (Alemannische Gedichte. Karlsruhe, 1803), который был высоко оценен Гёте, затем Уландом, а в 1816 г. и Жуковским. Перевод Жуковско¬го осуществлен по указанному изданию (см. примечание переводчика к стихотво¬рению), с незначительным сокращением количества стихов (Жуковским опущено 3 последних стиха: «Un jetz gohnt in d’Schuel; dort hangt der Oser am Simse! // Fall mer kais, gent Achtig, un lehret, was men ich ufgitt! // Wenn der wider chommet, se chommet der Zibbertli uber»). В FW^IH стихотворение было разбито на 4 строфы (2-я—с 23-го ст., 3-я—с 29-го и 4-я с 34-го ст.), в последующих публикациях, в том числе в С 5, Жуковский отказался от этого.

Традиционно исследователи и комментаторы считали первой по времени пуб-ликацию в ¥МДН 1818 г. (см. СС. С. 449; Стихотворения. Т. 2. С. 506). Но реаль¬но Жуковский познакомил своих товарищей с данным стихотворением на одном из заседаний «Арзамаса» в 1816 г. В протоколе от 24 декабря читаем: «Секретарь Светлана представил членам донесение о своих поступках; и члены уверились, что он приобрел новые великие совершенства, документами сих новоириобретен-ных совершенств служат: 1-е. Очаровательный Овсяный кисель, который члены единодушно провозгласили райским кремом» (Арзамас—2. Кн. 1. С. 380). А в ре¬чи, произнесенной Жуковским в «Арзамасе» еще раньше (в середине декабря), в связи с его возвращением к обязанностям секретаря по приезде из Дерпта, чита¬ем: «Муза моя состряпала из гекзаметров овсяный кисель. О друзья мои, отважусь дать ли вам киселя. Осмелюсь ли сказать вам вместе с доброю бабушкою, которая потчует им своих внучков: Кушайте, светы мои, на здоровье! Господь вас поми¬луй!» (Там же. С. 384). Чуть позже, 29 ноября 1817 г. «Овсяный кисель» был про¬читан П. С. Яковлевым на 31-м заседании Общества любителей российской сло¬весности при Императорском Московском университете. В «Трудах» Общества в

1817 г. и был впервые опубликован «Овсяный кисель» Жуковского. Уже в фев-ральской книжке 1818 г. FW^IH это стихотворение было переиздано. И в этом же году оно было перепечатано в СО (№ 11. С. 190—194) и таким образом получило широкую читательскую известность.

Данные уточнения позволяют подчеркнуть программный характер произве¬дения, являвшегося для Жуковского в этот период одним из его эстетических ма¬нифестов. Рожденное во многом в атмосфере арзамасских заседаний, оно демонст¬рирует новый тип поэтического мышления Жуковского. Сам поэт прекрасно осознавал, что он экспериментирует в «совершенно новом и нам еще неизвестном роде». Именно об этом он пишет А. И. Тургеневу 21 октября 1816 г.: «Между тем написал, т. е. перевел с немецкого пьесу под титулом Овсяный кисель; не думай, что этот кисель был для Арзамаса; нет, но надеюсь, что он покажется вкусным для Арзамасцев, хотя и не разведен на бессмыслице. Это перевод из Гебеля, вероятно, тебе неизвестного поэта, ибо он писал на Швабском диалекте и для поселян. Но я ничего лучше не знаю. Поэзия во всем совершенстве простоты и непорочности! Переведу еще многое. Совершенно новый и нам еще неизвестный род» (ПЖТ. С. 164). Словно отвечая на бурную полемику вокруг своих баллад, которые якобы уводили от жизни, Жуковский обращается к жанру идиллии, демонстрируя свои возможности изображения «неодушевленной природы» «свежими яркими краска¬ми», конкретизации идиллического характера сообщением ему черт националь¬ности и народности в гердеровском понимании (см.: Вацуро В. Э. Русская идил¬лия в эпоху романтизма// Русский романтизм. Л., 1978. С. 124—138).

В примечании к переводу Жуковский приводит выдержку из статьи Гёте о Ге-беле: «Гебель,— говорит Гёте об авторе Алеманнских стихотворений,—изображая свежими яркими красками неодушевленную природу, умеет оживотворить ее ми¬лыми аллегориями». И далее Жуковский вслед за Гёте с восторгом пишет о том, что Гебель, в отличие от «древних поэтов и новейших их подражателей», напол¬нявших идиллию «существами идеальными», «видит во всех сих предметах одних знакомцев своих поселян». Положительная оценка этого факта обнаруживает связь Жуковского с гердеровской концепцией органического развития мира, с его ориентацией на народность. Перевод Жуковского, таким образом, прямо отвечал на вопрос времени—об обращении поэзии к национальным, народным истокам. «Das Habermus» было наименее локальным среди Алеманнских стихотворений и легко поддавалось русификации. Жуковский относит свой перевод в С 3, 4 в отдел «Сельские стихотворения», осторожно вводит в него русские имена, приметы рус¬ского национального быта, употребляет разговорную, простонародную и даже диалектную лексику, тогда как для Гебеля характерно употребление нейтральной лексики. При этом переводчик попытался воспроизвести сам способ мышления русской крестьянки. Ее образ, конечно, как и у Гебеля, идеализирован, ориенти¬рован на тип, созданный сентименталистской литературой. Но Жуковскому важ¬но сохранить дидактизм оригинала,