so hone и Tage, Jene Tage der ers!en Liebe, Ach, wer bring! nur eine SUindc Jener holden Zei! zuruck!
Einsain nahr’ ich meiiie Wunde, Und nii! slots erneiiler Klago Traur’ ich inn’s vorlomc Cluck.
Ach, uer bring! die schoncn Tagc, Jene ho Id о Zei! zuruck.
Ax, кто возвратит прекрасные дни, Те дни первой любви, Ах, кто возвратит лишь один час Того милого времени назад!
Одиноко питаю я свою рану,
И в постоянно обновленных жалобах
Грущу о потерянном счастье.
Ах, кто возвратит прекрасные дни, То милое время назад.
В формальном отношении перевод Жуковского необыкновенно точен: русский поэт передает оригинальную строфику подлинника (катрен, терцет, дистих) и его не менее своеобразную систему рифм: и в немецком, и в русском тексте рифмуют¬ся 1—6—8, 3—5 и 4—7—9 стихи, а 2-й стих—ударный, содержащий в себе цен¬тральное понятие («Liebe» — «любовь» у Гёте; «счастье»—у Жуковского), остается нерифмованным. Столь же точен ритмический рисунок перевода в отношении к оригиналу: во втором нерифмованном стихе Жуковский вводит во вторую стопу четырехстопного хореического стиха дополнительный безударный слог, что тоже способствует выделению стиха из общей ритмики текста.
Зато в смысловом отношении русский поэт позволил себе существенное от-ступление в ст. 9. Ср.: «Jene holde Zeit zuruck» («То милое время назад»)—«И ду¬ша отвыкла жить».
Стихотворение Гёте «Erster Verlust» под заглавием «Первая потеря» перевел позднее М. Михайлов (см.: Собрание сочинений Гёте в переводах русских писате¬лей. 2-е изд. СПб., 1892. Т. 1. С. 71).
О. Лебедева у А. Янушкевич
Цветы
(«С приветом ласки нас встречайте!..») (С. 75)
Автограф (ПД. № 27807, л. 44) — черновой, с заглавием: «Цветы». При жизни Жуковского не печаталось. Печатается впервые.
Датируется: начало марта (до 14-го) 1818 г.
В «Книге Александры Воейковой» стихотворение «Цветы» расположено в непо-средственной близости к стихотворению «Первая утрата» (л. 43 об.); тематически оно к нему также близко примыкает. Поэтому оба текста можно датировать одним и тем же хронологическим периодом творчества Жуковского и отнести их к груп¬пе стихотворений, отражающих настроение поэта после замужества М. А. Прота¬совой. О причинах их непубликации можно только догадываться.
О. Лебедева
«В ту минуту, когда ты в белой брачной одежде…»
(С. 76)
Автографы:
1) ПД. № 27807, л. 42—42 об.— черновой, с параллельным немецким текстом.
2) РНБ, on. 1, № 70, л. 149—150—беловой, в составе статьи «Воспоминание». Впервые: МТ. 1827. Ч. 15. №11. Июнь. Отд. 2. С. 105—106—с заглавием
«На кончину *** (Из Жан-Поля)». Без подписи.
В прижизненные собрания сочинений не входило.
Печатается но тексту первой публикации, со сверкой но автографу.
Датируется: март 1818 г.
Основанием для датировки является местоположение автографа в рукописи: среди стихотворений, опубликованных в первых номерах ГШДН, перед мартов¬скими гатчинскими посланиями к фрейлинам и перед посланием «Государыне ве¬ликой княгине Александре Федоровне на рождение в. кн. Александра Николаеви¬ча», написанным 17—20 апреля 1818 г.
По всей вероятности, стихотворение было предназначено для первых выпус¬ков КШДН, о чем свидетельствует параллельный немецкий текст, но, вероят¬но, этические соображения—произведение Жан Поля было написано на смерть матери великой княгини Александры Федоровны—королевы прусской Луизы (1771—1810)—повлияли на исключение перевода из состава сборника. Предстоя¬щие роды великой княгини могли быть омрачены этим печальным воспоминани¬ем. Только через 10 лет Жуковский опубликовал это стихотворение, а затем вклю¬чил его в свою статью «Воспоминание» (1845—1850) со следующей преамбулой: «Вот что Ж. П. Рихтер написал в то время, когда королева Луиза покинула землю, оплакиваемая не одним своим отечеством, но и всем германским народом, кото¬рый видел в ней идеал женской прелести» (ПСС. Т. 11. С. 24).
Приступив в начале октября 1817 г. к должности учителя русского языка ве¬ликой княгини, Жуковский неоднократно беседовал с ней и ее гувернанткой Вильдермет о королеве Луизе. Дневниковая запись от 25 октября 1817 г.: «Био¬графия королевы Луизы» (Дневники. С. 53), выписки на немецком языке (вероят¬но, из дневника г-жи Вильдермет) с припиской рукою великой княгини Алексан¬дры Федоровны о смерти матери (после дневниковой записи Жуковского от 2 де¬кабря этого же года.—Там же. С. 62) являются отправным моментом для созда¬ния стихотворения.
Как удалось установить, источником для стихотворения Жуковского явился прозаический текст «Schmerzlich-trostende Erinnerungen an den neunzehnten Julius 1810» известного немецкого писателя Жан Поля (псевд. Иоганна Пауля Фридри¬ха Рихтера; 1763—1825), входящий в трехтомник его прозы: «Herbst-Blumine, oder gesammelte Werkchen aus Zeitschriften» (Stuttgart und Tubingen, 1810. Bd. 1). Об отношении Жуковского к Жан Полю см.: БЖ. Ч. 2. С. 186—188.
Жуковский выбирает из некролога Жан Поля, разбитого на 7 самостоятель¬ных фрагментов, начало (фрагменты 1—2-й) и конец (фрагмент 7-й), превращая этот текст-экстракт в самостоятельное гекзаметрическое стихотворение. Любо¬пытно, что в автографе ПД параллельный немецкий текст, точно совпадая по смыслу с источником, переложен ритмической прозой и разбит на 21 строку. По всей вероятности, этот текст, написанный красными чернилами en regard рукою Жуковского,—творчество самого поэта.
Включая впоследствии свой перевод из Жан Поля в состав статьи «Воспомина-ние», Жуковский ориентировался на заглавие источника: «Schmerzlich-trdstende Erinnerungen an den neunzehnten Julius 1810» («Мучительно-утешительные воспо-минания о 19 июле 1810 г.»
А. Янушкевич
(«Полночь било; в добрый час!..») (С. 77)
Автограф (ПД. №27807, л. 24, 43 об., 48—48 об.)—черновой, с заглавием: «Ночной сторож в деревне» и датой первоначального наброска: «1 ноября». Впервые: КУУДН. 1818. №4. С. 8—19.
В прижизненных изданиях: С 3—5 (в С 3, 4 отдел «Сельские стихотво¬рения», в С 5 в подборке произведений 1816 г. В С 3 — иод названием «Деревен¬ский сторож», в С 4—«Деревенский сторож в полночь», в С 5 — «Деревенский сторож в полночь. (Из Гебеля)».
Датируется: 1 ноября 1816 г.—середина марта 1818 г.
Начало работы над стихотворением четко датировано самим Жуковским в черновом автографе: «1 ноября», сразу же вслед за окончанием других переводов из Гебеля — «Овсяный кисель» и «Красный карбункул», т. е. 1816 г. Затем, с пере-рывами, работа над переводом продолжалась на протяжении всего ноября, но за-кончилась на ст. 34. К работе над окончанием перевода Жуковский возвращается лишь в марте 1818 г. и, вероятно, к середине месяца заканчивает текст, публикуя его в апрельском, 4-м выпуске К\^ДН. Поэтому перевод «Деревенского сторожа» и следует датировать 1 ноября 1816—серединой марта 1818 г.
Перевод идиллии И. П. Гебеля «Der Wachter in der Mitternacht» («Сторож в полночь»), вошедшей в сборник «Алеманнские стихотворения» (см. примечания к стихотворению «Овсяный кисель» в настоящем томе). «Деревенский сторож в полночь» продолжает серию переводов Жуковского из идиллической поэзии Ге¬беля, предпринятую в октябре 1816 г. (наряду с «Овсяным киселем», «Тленно¬стью»). Перевод полный, с изменением строфики (количество строф и количество стихов в строфах у Жуковского и Гебеля не совпадают), хотя вслед за Гебелем Жу¬ковский использует иолиметрическую композицию (4-стонный хорей сменяется 4-стопным ямбом с рифмовкой аба, затем—4-стопным ямбом с рифмовкой аабб и, наконец, 5-стоиным ямбом). Сама но себе такая композиция была малоупотреби¬тельна в русской поэзии и обычно ориентировалась на музыкальное исполнение. «Деревенский сторож» связан с музыкой лишь косвенными ассоциациями, и ис¬пользование в этом стихотворении полиметрической композиции свидетельству¬ет о стремлении Жуковского расширить ее жанровые границы, с одной стороны, а с другой—достичь, как и в других переводных идиллиях (из Гебеля), синтеза оиисательности и мелодичности.
«Деревенский сторож в полночь», опубликованный в КУДН вслед за «Тленно-стью», продолжает развивать идиллическую концепцию человека и мира. В 1817 г. в письме к Д. В. Дашкову Жуковский сообщал о своем замысле двух анто¬логий: «русских сочинений в стихах и прозе» и «собрания переводов из образцо¬вых немецких писателей, также в стихах и прозе». В плане содержания «Немец¬кой книжки» указано, кроме Гёте, Гердера, Шиллера: «Hebel: Weltsystem для посе¬лян» (С 7. Т. 6. С. 440—441). Этот замысел, как известно, не был реализован Жу¬ковским. Но последовательная публикация в ГУДН названных выше переводов идиллий Гебеля, представляющих целостную идиллическую картину мира, весь¬ма показательный факт. Полуальманах-полужурнал, КУДН издавался под покро¬вительством Великой Княгини и предназначался для самого ограниченного при¬дворного круга. Он должен был познакомить будущую царицу с русской литера¬турой. Вместе с тем, К\^ДН должен был заполнить некоторую пустоту в душе кн. Александры Федоровны, оказавшейся в чужой стране, в чужой культуре. Очень важно, что для достижения этих целей Жуковский и избирает свои переводы из Гебеля, в том числе и «Деревенского сторожа в полночь». Работа над этим произ¬ведением ярко демонстрирует стремление Жуковского—русского мыслителя и поэта уйти от абстрактности, умозрительности к индивидуальному переживанию внешнего мира, к правдивому, естественному изображению этого мира в поэзии. Сопоставление подлинника и перевода, автограф свидетельствуют о принципи¬альности для Жуковского в момент работы над переводом решения проблемы «идеализации» и «простоты» в искусстве, конкретности и всеобщности. Но чем к большей конкретности, естественности приближается Жуковский, тем большей свободы творческого воображения это требует от него. По сути, он дописывает ге-белевскую картину множеством деталей, делая ее живой, общедоступной, обще¬значимой. В этом смысле характерен уже перевод названия и отказ от первона¬чального заглавия «Ночной сторож». То, что эта замена для Жуковского принци¬пиальна, подтверждает и факт помещения идиллии в отдел «Сельские стихотво¬рения» в С 3, 4.
В переводе подчеркивается идея всеобщей подвижности (движение во внеш¬нем мире, движение настроений, мыслей сторожа, движение в самой неподвиж¬ности), непосредственности впечатлений лирического героя. Стремясь создать за¬конченные описательные отрезки (ст. 3—28, 35—66 и т. д.), Жуковский дает в пе¬реводе свое членение на строфы, которые концептуально соединяются серией по¬следовательных вопросов и восклицаний («Как все молчит!» или «Куда идти мне?», «Как быть! Где был я? Где теперь?»). Тщательность в изображении внешне¬го мира не отменяет, а напротив, предполагает таинственность, мистицизм опи¬санного в «Деревенском стороже…» Такая атмосфера передается полунамеками (не напрямую констатируется, как у Гебеля) — «в полночной глубине», «чу!» и т. п. Сиюминутное превращается в символ вечного, отсюда многочисленные «как буд¬то», «как узнать», «смутно», «не знаю». В переводе появляется очень важный для Жуковского образ занавеса и бесплотного духа. Эти образы, как всегда у Жуков¬ского, связывают два мира: идеал, поэзию, вечность и реальность, прозу, времен¬ное. У Жуковского, таким образом, неизмеримо большую роль играет сопряжение вещественной пластики и символического звучания предметной картины. «Дере¬венский сторож…» в этом смысле не только обобщает опыт предшествующих идиллий, но и носит не менее программный характер, чем элегии, такие, напри¬мер, как «Славянка», «Невыразимое».
И. Айзикова
Тленность Разговор на дороге, ведущей в Базель, в виду развалин замка Ретлера, вечером
(«Послушай, дедушка, мне каждый раз…») (С. 81)
Автографы:
1) РНБ, он. 1, №26, л. 33, 34—черновой, неоконченный (ст. 1—88), без подза-головка.
2) ПД, № 27807, л. 37 об., 40 об.—42—черновой.
Впервые: FW4H. 1818. №3. С. 2—15.
В прижизненных изданиях: С 3—5 (в С 3, 4 отдел «Сельские стихотво¬рения», в С 5 в подборке произведений 1816 г. с названием в оглавлении «Тлен¬ность. Разговор (Из Гебеля)».
Датируется: октябрь 1816 г.
Сообщая А. И. Тургеневу в письме от 21 октября 1816 г.
