С. Пушкина «Арион» (1827).
Ст. 105. Он скоро пышный Бельт покинет за собою…—Датское название Балтий-ского моря.
Ст. 109. Минует он брега старинного Гадеса…— Имеется в виду город и порт на юге Испании Кадис, основанный еще в XI в. до н. э. финикийцами. Опустошен¬ный в эпоху поздней античности, он снова приобрел значение лишь в VIII в. н. э. при господстве арабов.
Ст. 118. Натуралист Бомар…—Жак Кристоф Вальмон де Бомар (1731—1807), французский натуралист, популяризатор, автор знаменитого пятитомного «Уни-версального словаря естественной истории» («Dictionnaire raisonne universel d’his-toire naturelle»).
Ст. 126—127. Тот самый, что в Москве графиня Катерина II Петровна вздумала так важно утопить…— Е. П. Шувалова (в замужестве Шлиффен; 1801—1858), фрей¬лина ими. Марии Федоровны (см. примеч. к посланию «К графине Шуваловой…»).
Ст. 136—170. Красавица, у берегов Гадеса ~ То есть платок, к ногам красавицы своей!—Далее идет ироническое изложение основных сюжетных линий романа г-жи Коттен «Матильда, или Крестовые походы» (подробнее см. примеч. к стихо¬творению «К Варваре Павловне Ушаковой и гр. Прасковье Александровне Хил-ковой. В Гатчине»).
Ст. 147. …деев сын…—Т. е. сын восточного правителя—дея.
Ст. 183. Премудрость—а сказать по-гречески: София!..—София (греч.) — муд¬рость, библейский символ Божественного мироустройства (София Премудрость Божия) и одновременно имя гр. Самойловой.
Н. Вётшева
Невыразимое (Отрывок)
(«Что наш язык земной пред дивною природой?..») (С. 129)
Автографы:
1) РНБ, он. 1, №29, л. 10 об.—11 — черновой, в составе стихотворения «Госу-дарыне Императрице Марии Федоровне».
2) РГАЛИ, оп. 1, №28, л. 1—2—фотокопия белового автографа из «Альбома Марии Шимановской»—с заглавием: «Что бедный наш язык земной…» и подпи¬сью: «Жуковский». Подлинник: Музей Адама Мицкевича в Париже.
Копия (РНБ, on. 1, № 26, л. 45—45 об.)—авторизованная, с заглавием: «Не-выразимое», подзаголовком: «Отрывок» и двумя последними стихами, исключен¬ными в последующих публикациях: «Но вдохновение опять заговорилось, II И муза пылкая забыла свой отчет!»
В и ер вые: Памятник Отечественных муз на 1827 год. СПб., 1827. С. 262—263— с заглавием: «Невыразимое», без подзаголовка и с примечанием от издателя, что стихи написаны за несколько лет до напечатания. Два первых стиха в редакции, отличной от окончательной: «Что бедный наш язык земной II Перед великою При¬родой?»
В прижизненных изданиях: С 4—5—с подзаголовком «Отрывок» (в С 4—отдел «Смесь»; в С 5—Т. 3. С. 62—63, в подборке стихотворений 1818 г.). Датируется: 6 июня — конец июня 1819 г.
«Невыразимое» первоначально входило в состав обширного послания «Госуда-рыне Императрице Марии Федоровне», своеобразного «Первого отчета о луне»
(см. примеч.). Оно являлось финалом первой части и следовало после 34-й стро¬фы. По своему содержанию оно завершало ряд описаний павловской природы, выражая момент наивысшего напряжения лирического чувства восхищения при¬родой и раздумий о тайне ее величия. Завершив работу над этой частью посла¬ния, Жуковский пронумеровал черными чернилами 5-строчные строфы (с 1-й по 44-ю), считая будущее «Невыразимое» органической частью единого текста.
Но затем, после ст.: «Итак, немудрено, что мысль им разогрета, // Что пламен¬ный предмет воспламенил поэта», Жуковский сплошной вертикальной чертой вычеркнул текст, начиная со ст.: «Но с красотой предмета // Сравним ли бедный список мой? // И что язык земной // Перед великою природой?»—строфы с 35 по 44. Таким образом, «Невыразимое» было выделено из текста «Первого отчета о луне», о чем, видимо, и писал А. И. Тургенев П. А. Вяземскому 23 июля 1819 г.: «Рапорт государыне о павловской луне, в шутовском тоне,—прекрасный; но луч¬шие стихи выпустил, опасаясь длинностей» (OA. Т. I. С. 271).
Работа над посланием «Государыне Императрице Марии Федоровне» была продолжена после вычеркивания текста: Жуковский начинает строкой: «Еще пре-красная меня одна картина ждет!» — и далее нумерует текст уже с 35-й строфы. Вычеркнутый текст 35—44-й строф получает статус самостоятельного «отрывка» и заглавие: «Невыразимое» (см. авторизованную копию).
Первая часть послания с «Невыразимым» в его составе, до постскриптума, бы¬ла написана в июне 1819 г. Поэтому можно считать, что вся работа над «Невыра¬зимым» происходила в июне 1819 г. (начиная с 6-го).
Творческая история «Невыразимого» нашла отражение в переписке А. И. Тур-генева и П. А. Вяземского. 2 июля 1819 г. Тургенев обещал прислать Вяземскому «всеподданнейшее донесение его Государыне о павловской луне, где он разгово¬рился но-своему, то есть мило и прекрасно». «Он много стихов выпустил из этой пиесы,—добавляет Тургенев,— но так как в ней и без того плану нет, то я и не ду¬маю, чтобы нужно было сократить ее» (OA. Т. I. С. 276). 5 августа Тургенев высы¬лает Вяземскому «болтовню его о луне и солнце» (Там же. С. 280), но, по всей ве¬роятности, уже без «Невыразимого». В письме от 13 августа Тургенев послал «сти¬хи и прозу его» и заметил при этом, что «по всем признакам, он [Жуковский] точ¬но воскресает, и гений воскреситель его есть Byron…» (Там же. С. 286). В письме от 26 августа Тургенев сообщает Вяземскому, что в Павловске у Жуковского вме¬сте с Пушкиным они читали «новую литургию Жуковского», текст которой Турге¬нев прилагает (Там же. С. 295). Комментатор «Остафьевского архива» В. И. Сай¬тов, а вслед за ним и Ц. С. Вольпе (Стихотворения. Т. 2. С. 512) высказывают мысль, что здесь речь идет, вероятно, о «Невыразимом» В письме конца августа Вяземский отвечает, что «Jean-Paul не понимаю, а стихами недоволен. Что под¬линник: в прозе или в стихах?» (Там же. С. 229). Думается, речь идет о переведен¬ной из Жан Поля «литургии» на смерть королевы Луизы (см. примеч. к стихотво¬рению «В ту минуту, когда ты в белой брачной одежде…»). Но критика Вязем¬ским направления поэзии Жуковского этого времени: «Жуковский слишком уж мистицизмует (…) иод этим туманом не таится свет мысли (…). Он так наладил од¬ну песню, что я, который обожал мистицизм поэзии, начинаю уже уставать» (Там же. С. 305) — могла остановить публикацию павловских стихотворений, в том чис¬ле «Невыразимого».
Подзаголовок «Отрывок», внесенный при публикации текста «Невыразимого» в С 4, имел двойной смысл. Во-первых, как это теперь ясно, «Невыразимое» было частью, отрывком из послания «Государыне Императрице Марии Федоровне». Во-вторых, подзаголовок имел й жанровый смысл, связанный с эстетикой фраг¬мента, выражающей принцип вечной устремленности и движения к идеалу (см.: Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1965. С. 48).
В тексте «Невыразимого» Жуковский осуществляет принцип «vergangliche Мо-saik» (Топоров В. Н. Поэтика Жуковского: Об источниках стихотворения «Невы-разимое» // Slavica Hierosolymitana. Jerusalem, 1977. V.l. P. 50), синтезируя и кон-таминируя мотивы, идеи немецких поэтов-романтиков и философов-идеалистов, среди которых близкими поэту и достоверными «источниками» его рефлексии на-зываются Шеллинг (Гуковский Г. А. Указ. соч. С. 46), Ф. Шлегель, Гофман, Фихте, Жан Поль (Янушкевич. С. 115—127), Тик и Вакенродер (Топоров В. Н. Указ. соч. С. 39—50). Само «прилагательное „невыразимый» является постоянным опреде¬лением мистического переживания» у поэтов-романтиков (Жирмунский В. М. Не¬мецкий романтизм и современная мистика. СПб., 1996. С. 31).
Одический тон повествования в «Невыразимом», возможно, обусловлен влия¬нием творчества Байрона, которым Жуковский, по свидетельству А. И. Тургенева, «зачитывался» летом 1819 г. Речь может идти о патетическом характере описаний природы и лирико-философских медитациях «Манфреда», из которого «Жуков¬ский хочет выкрасть (…) лучшее» (OA. Т. I. С. 288).
Но при всех этих влияниях, обусловленных обидим интересом Жуковского к европейской эстетике романтизма, «Невыразимое» является манифестом русского романтизма. Символико-метафорический строй стихотворения, музыкальная структура повествования в определении того, что невозможно выразить словами, поиск новых средств лирической образности—все это определило поиски в об¬ласти особого языка для выражения идей романтического универсализма.
Темы и образы «Невыразимого», эстетическое и философское содержание, за-ключенное в стихотворении, получат развитие в прозаических опытах поэта: его письмах-статьях «Рафаэлева мадонна» и «Путешествие по Саксонской Швейца¬рии» (см.: Ж. и русская культура. С. 20).
Непосредственное поэтическое и философское развитие «Невыразимого» про-должит в своей лирике Ф. И. Тютчев («Не то, что мните вы, природа…», «Silenti-um!») и символисты.
Э. Жилякова
В комитет, учрежденный по случаю похорон Павловской векши, или белки,
от депутата Жуковского
(«Прошу меня не осуждать…») (С. 130)
Автографы:
1) РНБ, on. 1, № 29, л. 30 об.— 31 об.— беловой, без заглавия и даты.
2) ПД. № 27.770, л. 1—2—беловой, без даты, с каноническим заглавием. При жизни Жуковского не печаталось.
Впервые: С 7. Т. 2. С. 496—498 — в «Примечаниях», с указанием от редакто¬ра: «Не имея никаких сведений об этом стихотворении и положительно отрицая, что переданный нам листок писан будто бы рукою самого Жуковского, мы не ре¬шились отнести этих стихов в текст книги, а помещаем их здесь».
Печатается но тексту первой публикации, со сверкой по автографу.
Датируется: июнь 1819г.
Положение автографа в рукописи—среди павловских июньских стихотворе¬ний 1819 г.— позволяет предположительно отнести это шутливое стихотворение Жуковского к июню 1819 г. К лету 1819 г. оно отнесено и в С 10 (С. 189—190). Учитывая тот факт, что П. А. Ефремов, впервые напечатавший этот текст в С 7, имел какую-то неизвестную нам копию стихотворения, можно предполагать: за¬главие и датировка содержались в ней.
Между тем в воспоминаниях А. П. Кеппена об истории создания этого стихо-творения события отнесены к лету 1820 г., что представляется ошибкой памяти мемуариста. Рассказывая о поводе к рождению послания, он сообщает следующее: «В. А. Жуковский был прекрасно принят и весьма любим в доме деда моего Ф. П. Аделунга, бывшего наставником императора Николая I и великого князя Михаила Павловича. Происхождение сообщаемого стихотворения обязано имен¬но близким отношениям Жуковского к семье Аделунга, где в 1820 г. было трое молодых людей, сыновей Федора Павловича. Старый слуга деда моего, проходя по павловскому парку и, завидев белку, бросил в нее камнем, и, поймав раненое животное, пожелал принести его домой на утеху молодежи. Но увы! зверек, поло¬женный в карман, задохся. Столь грустная смерть белки вызвала блестящие ее по¬хороны, и назначен был конкурс для составления надгробной надписи. Всех над¬писей, писанных на немецком языке, было шесть, и в составлении их принимали участие как Ф. П. Аделунг и дети его, так равно отец мой, академик П. И. Кеипен, и академик Круг. Судьею был избран Жуковский — и вот таким образом явилось на свет произведение знаменитого нашего поэта, сохранившееся в бумагах моего отца. Избранная Жуковским надпись, увековеченная его переводом, принадлежа¬ла Ф. П. Аделунгу» (Кеипен А. П. В. А. Жуковский в Павловске. 1820 г. // PC. 1883. Март. С. 679—680).
Как следует из этих воспоминаний, фактическим автором шутливой эпитафии был Федор Павлович (Фридрих) Аделунг (1768—1843), историк, с 1824 по 1843 г. директор Института восточных языков в Петербурге. Не имея возможности срав¬нить немецкий оригинал надписи с переводом Жуковского, трудно что-либо ска¬зать о точности в воссоздании его смысла и интонации. Но очевидно, что этот текст Жуковского вообще невозможно назвать переводом. Это скорее поэтическая рефлексия по поводу описанных в мемуарах А. П. Кеииена событий.
Ст. 12. В карман безжалостный Ильи…—
