мнимого (маски).
В рукописи имеется продолжение (26 стихов), не вошедшее в канонический текст (первая публикация) и отсутствующее в посмертных изданиях:
Графиня, ваше нревращенье Ужель оно изображенье Для нас всей участи земной? Как? этой прелести живой Назначено так измениться, Сим ясным взорам помутиться, Ланитным розам побледнеть, Младым устам охолодеть, И не манить души улыбкой? Итак, прекрасное ошибкой На землю к нам заведено! Поспешным странником оно Нас посещает ненароком, Минуты здесь не отдохнет, Лишь повернется и уйдет Переживаемое роком. А то, к чему так манит он, Столь часто тайное стремленье, Оно нам только заблужденье, И лишь изменчивости глас С душой от странствия усталой О бреге жизни небывалой [1 нрзб.] несчастий говорит. А наша лучшая надежда Одна лишь тленности одежда И лишь мертвец под нею скрыт.
Н. Вётшева
Циркулярное послание к чувствительным сердцам, в котором изображается го-рестное состояние некоего стихотворца, принужденного употребить собствен¬ные две ноги для путешествия в жаркое время на званый обед и желающего пе¬ременить сие горестное состояние на радостное и роскошно прокатиться в им¬ператорской линейке, услаждался, в ожидании земного обеда, небесным зав¬траком разговора с любезными грациями двора их императорских величеств и
высочеств («Известно всем, что Аполлон…») (С. 143)
Автографы:
1) РНБ, on. 1, № 26, л. 95—беловой, с незначительной правкой, с заглавием на л. 95 об.
2) РНб, он. 2, № 31, л. 1 (заглавие), л. 2—беловой, с одним незначительным ис-правлением.
3) Кульман. С. 1100—беловой автограф из альбома С. А. Самойловой, с загла¬вием: «Циркулярное послание».
При жизни Жуковского не печаталось.
Впервые: Кульман. С. 1100—1101—с заглавием: «Циркулярное послание». Печатается по тексту первой публикации, со сверкой по автографу (восста¬новлено заглавие).
Датируется: июль 1819 г.
Датировка послания в С 10 (С. 995—996) 1820-м г. представляется ошибочной. «Циркулярное послание…» очевидно примыкает к павловским стихотворениям 1819г., связанным с посещением дачи А. В. Бобринской (см. примеч. к стихотво¬рению «Я с благодарностью сердечной извещаю…»).
Стихотворная просьба о «месте на линейке» для поездки на званый обед ха-рактерна для павловских шутливых посланий и разрабатывает целый ряд посто¬янных ритуальных обращений (фрейлины — «грации двора» — «хариты царского дворца»), а также вводит мотив игровых метаморфоз (жара—поэтический угар; земной обед — небесный завтрак разговора и т. д.).
Судя по дневникам Жуковского, вечера, обеды, балы у графини Бобринской, на которые его приглашали, были частыми, а расстояния от Павловска до дачи Бобринской требовали передвижения в экипаже. Жуковский не раз упоминает в стихах «линейки», служившие обычным и излюбленным способом передвижения. По воспоминаниям современника, «кроме членов двора никто не имел право на место в линейках» (Приключения лифляндца в Петербурге // РА. 1878. №4. С. 451). Ими. Мария Федоровна особенно часто совершала прогулки но памятным местам Павловска в виде целого поезда экипажей: «После обеда она любила ка¬таться на линейке, вмещавшей персон восемь; за этой линейкой следовали другие со свитой. Поезд отправлялся куда-нибудь в павильон, чаще всего Розовый, где выходили для чая или вечернего собрания» (Записки М. С. Мухановой // РА. 1878. № 3. С. 307).
Мотив «линейки» как светского развлечения, отвлекающего поэта от творчест¬ва, звучит в переписке друзей. Так, А. И. Тургенев пишет П. А. Вяземскому 11 ию¬ня 1819 г.: «Жуковский (…) остался еще с душою, но может, мало-помалу и ее рас¬трясет на павловских линейках. Ему необходимо нужно отказаться от вечерних прогулок, которые отнимают у него последний досуг, ибо поутру он за граммати¬кой, потом за обедом, а через час должен явиться на линейку и говорить о луне с ее величеством» (OA. Т. I. С. 248).
Это послание, как и все предыдущие и последующие, обращено к фрейлинам ими. Марии Федоровны и великой княгини Александры Федоровны (В. П. Уша¬ковой, А. Г. Хомутовой, С. А. Самойловой, Е. П. Шуваловой, Е. Г. Волконской), ко¬торые были постоянными спутницами поэта.
Циркулярное послание…— Само заглавие имеет многозначный смысл, проис¬ходя от слова «циркуляр», т. е. «окружное письмо, послание, грамота, иредписа-нье, сообщенье, повестка (…) разосланный ко многим» (Даль В. И. Толковый сло¬варь живого великорусского языка. М., 1980. Т. 4. С. 574).
Василию Алексеевичу Перовскому
(«Товарищ! Вот тебе рука!..») (С. 144)
Автографы:
1) РНБ, on. 1, № 29, л. 13 (ст. 1—9)—черновой, с датой: «10 июля».
2) РНБ, он. 1, № 29, л. 18—19—черновой, без заглавия, с датой: «2 августа». Копия (Кульман. С. 1087. №45) — в альбоме С. А. Самойловой, ее рукою, с
датой: «23 июля 1820 года. Павловск».
Впервые: МТ. 1827. Ч. 14. №7. Апрель. С. 105—108—с заглавием: «Посла¬ние к ***», без подписи. См. также: Славянин. 1830. Ч. 13. С. 38—с заглавием: «К П***», без подписи.
В прижизненные собрания сочинений не входило.
Печатается по тексту первой публикации, со сверкой по автографу.
Датируется: 10 июля — 2 августа 1819 г.
Несмотря на датировку в копии (23 июля 1820 г.), послание следует отнести к 1819 г. на основании положения чернового автографа в рукописи, контекста и об¬щего содержания. По всей вероятности, дата в копии указывает не на время соз¬дания текста послания, а на время его переписывания в альбом.
Об адресате послания и истории отношений Жуковского и Перовского см. примеч. к стихотворению «Перовскому» («Счастливец! Ею ты любим!..»).
Стихотворение датируется промежутком 10 июля — 2 августа 1819 г. 10 июля были написаны первые девять стихов (ст. 8—9 отличались от окончательной ре-дакции: «Опять со мной мечты играют, II Как в прежни молодые дни». 11 июля напи-сано послание «Перовскому» («Счастливец, ею ты любим»), исполненное мотивов жертвенного самоотказа от любви к С. А. Самойловой во имя дружбы.
Послание «Товарищ! Вот тебе рука!..», продолжая эту же тему, переводит ее в возвышенный этико-философский план. Окончательному тексту послания пред-шествовали вполне реальные события: «Перовский первый признался в своем чувстве. Жуковский на откровенность отвечал великодушием,—и в своем посла¬нии уступает своему другу дорогу, желая ему успеха и счастья» (ПСС. Т. 2. С. 145), что отражено также в стихотворении «Счастливец! Ею ты любим!..»
Но в то же время жертвенный контекст посланий осложняется драматической размолвкой и эпистолярным выяснением отношений. На основе мемуарных и эпистолярных источников их можно реконструировать. «На вечере в Аничковом дворце, где были дети великого князя, несколько фрейлин, в том числе и С. А. Са-мойлова, Перовский много танцевал с детьми и Самойловой. Жуковский, расска¬зав об этом на следующий день великой княгине Александре Федоровне, не при-сутствовавшей на вечере, добавил, что Перовский „карячился». Великая княгиня, не уловив смысла, буквально передала разговор Перовскому, за чем последовало бурное объяснение. Перовский сказал Жуковскому: „Дурак!», на что получил от¬вет: „Пошел вон!» На следующий день Жуковский в ироническом ключе, но с об¬ращением на „вы» пишет Перовскому: „Боже мой, как неверна жизнь человече¬ская! Два друга, дышавшие, кажется, до сих пор единогласно, в совокупности и, так сказать, в единственном числе,—хотя они сами и во множественном,—два Пилада, два Ореста, можно сказать, даже два Данона и Пидиаса,— вдруг в одну минуту, без всякого предварительного приготовления, свирепеют: один в каком-то беснотворном неистовстве говорит другому: „Дурак!», а тот, в помешательстве остервенения, ответствует: „Пошел вон!» (…) Ну, какой же я дурак?.. Разве не чи¬тали вы моих стихотворений? Так дураки не пишут. Прочитайте-ка одно, которое начинается так: „Товарищ, вот тебе рука!» — и увидите, что я знаю то, что говорю (…) Василий Алексеевич! „Поди вон»—значит поди сюда Пребываю ваш покор¬нейший слуга—дурак Василий Жуковский». Перовский во вполне дружеском от¬вете мотивирует собственную вспыльчивость: «(…) Впрочем, „дурак» не значит, что я почитаю вас глупым: мне бы приличнее было назвать вас болтуном, а сии по¬следние бывают и не дураки; таким-то и я вас почитаю душевно. Мне было досадно видеть, что нельзя просто ни чихнуть, ни кашлянуть, чтобы вы тотчас же не пере¬несли бы то и другое к ее высочеству; а между тем это не принадлежит, но моему мнению, к урокам, вами преподаваемым» (Цит. по: Захарьин (Якунин) И. П. Граф В. А. Перовский и его зимний поход на Хиву. СПб., 1901. С. 86, 88).
Комментируя этот эпизод отношений Жуковского и Перовского, Ц. С. Вольпе считает, что их эпистолярный диалог предвосхищает интонации гоголевской по¬вести «О том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», и за¬мечает: Жуковский, «погрузившись в интересы придворного быта, был выше это¬го быта» (Стихотворения. Т. 1. С. 531).
То, что сам Жуковский анализировал свои отношения с Перовским и пытался корректировать свое поведение, отражают его дневниковая запись от 13 августа 1819 г.: «Разговор Перовского (…) Разговор за столом и после стола о танцах и прочее. (…) Замечание Перовского на мой счет если не справедливое, то но край¬ней мере остерегательное. Нет ничего опаснее, как pas a pas [шаг за шагом.—фр.]. Нечувствительно сверху надаешь на дно. L’essentiel est de ne rien se reprocher [Главное, чтобы ни в чем себя не упрекнуть.—фр.]. До сих нор я действую, кажет¬ся, прямо. Пускай душа ей, но воля останется моею; она принадлежит товарищу. Лишь бы поскорее всё. что надобно, высказать. Это бы дало более свободы и вер¬ности действовать» (Дневники. С. 64—65).
Перовский был далек и от возвышенно-платонического отношения Жуковско¬го к Самойловой, и от шутливого «романтического сублимирования фрейлинских платков, перчаток и башмаков» (Стихотворения. Т. 2. С. 532). Еще до помолвки Самойловой с Л А. Бобринским он советует Жуковскому: «Василий Андреевич! При сем посылаю вам перчатку и уголок платка известной вам девы. Душевно же¬лаю, Василий Андреевич, чтобы вы смотрели на сии принадлежности как и я на них смотрел—как на простую тряпку и на простую лайку, и чтоб весна, а особен¬но горячее лето нашли бы вас совершенно прохлажденным (…) когда почувствуе¬те себя довольно образумившимся, чтобы решительно открыть глаза и уши и очи¬стить голову и сердце, прошу вас убедительнейше, Василий Андреевич, дайте мне знать через кого-нибудь о сей счастливой перемене, дабы мы вместе и торжест¬венно предали бы земле, воде или огню все эти перчатки, платки, ленточки и фруктовые косточки… Ах, царь небесный! что за праздник будет!.. Поверьте, что минута, в которую я уверюсь, что вы сделались порядочным человеком, будет приятнейшею в моей жизни! Но—не мне управлять песнопевщ душой!..» (Захарьин (Якунин) И. П. Указ. соч. С. 89. Курсивом дана цитата из баллады Жуковского «Граф Гапсбургский»).
В дальнейшем на первый план в отношениях Жуковского и Перовского выхо¬дит именно дружба: «Ты на один фрейлинский взгляд, на одну улыбку отвечаешь мадригалом, а я требую от тебя не ответов (на мои письма отвечать нечего), а от¬вечай лишь на дружбу» (Письмо Перовского к Жуковскому от 15 августа 1823 г. Цит. по: Захарьин (Якунин) И. П. Указ. соч. С. 95). Дружба с Перовским продол¬жалась до конца жизни Жуковского, последнее письмо которого, посланное в марте 1851
