датировки является положение автографа в рукописи и об¬щее содержание стихотворения.
С формальной точки зрения стихотворение напоминает басню, но таковой не является. Казалось бы, в нем есть два символических персонажа, обозначенных, как в басне, прописными буквами: оживляющее землю «теплотой своих лучей» Солнце и холодный северный ветер Борей, говорящий о себе: «С ревом, свистом я летаю, // Всем верчу, все возмущаю, // Все дрожит передо мной! // Так не я ли царь земной?..» Есть здесь и характерное для басни «повествование действия», от¬ражающее противостояние этих персонажей, есть и мораль, вытекающая из изо¬бражаемого действия и претендующая на обобщающий смысл: «Видишь: злобы самовластной // Милость кроткая сильней».
Но есть в этой басенной мудрости и нечто, мешающее ее внесоциальному и вневременному восприятию. Понятие «самовластье» сразу переносит наше созна¬ние в политическую атмосферу России последекабрьской эпохи. В конце 20-х— начале 30-х гг. отношения Жуковского с Николаем I резко обострились. Поэт многократно пытается оказать помощь сосланным декабристам и их семьям: в ян¬варе 1828 г. он хлопочет перед императором о разрешении на отъезд в Сибирь для жены декабриста И. Д. Якушкина—А. В. Якушкиной. Он пишет царю об¬ширную «Записку» в защиту заочно приговоренного к смертной казни Н. И. Тур¬генева, помогает в публикации поэмы И. И. Козлова «Княгиня Наталия Борисов¬на Долгорукая», героиня которой в XVIII в. добровольно отправилась в Сибирь за сосланным супругом; встречается со ссыльным А. Мицкевичем, неоднократно и демонстративно говорит в перлюстрируемых письмах к А. И. Тургеневу о без¬нравственности правительства. Все это были тщетные попытки просветителя воз¬звать к разуму и милосердию, убедить царя в том, что «злобы самовластной // Ми¬лость кроткая сильней». Ради этих строк стихотворение и писалось. Но для пуб¬ликации оно не годилось: слишком лично и слишком дерзко, да и цензура вряд ли бы его пропустила.
Н. Реморова
Умирающий лебедь
(«День уж к вечеру склонялся…») (С. 260)
Автографы:
1)РНБ, оп. 1,№26,л. 113 об.—черновой. 2) РНБ, он. 1,№26,л. 115 —беловой. При жизни Жуковского не печаталось. Впервые: Бумаги Жуковского. С. 65—66.
Печатается но тексту первой публикации, со сверкой по автографу. Датируется: 1828 г.
Совершенно очевидно, что работа над стихотворениями «Солнце и Борей» и «Умирающий лебедь» шла практически одновременно. Первоначально были на-писаны черновики обоих стихотворений (л. 113 и 113 об.), потом так же последо-вательно они были переписаны набело (л. 114, 115), и вслед за этим (л. 115 об.) Жуковский приступил к написанию «Звезды и кометы».
Несомненно, что поводом к созданию «Умирающего лебедя» явились те же грустные размышления поэта о состоянии общественной и личной жизни в Рос¬сии, которые отражены в стихотворении «Солнце и Борей», и так же, как в нем, основная мысль выражена в последних строках. Но обращена она не столько к общественной сфере, сколько к личной, касающейся мыслей Жуковского о своем собственном положении поэта и одновременно воспитателя будущего монарха, что он считал своей высокой миссией, но в успешном исходе ее все более и более сомневался.
Именно к концу 1820-х гг. перед поэтом остро встает вопрос о необходимости отстоять свое человеческое достоинство, не задохнуться в «омерзительном при-дворном воздухе». В неопубликованном дневнике за 1828 г. он записывает: «Жить при дворе есть учиться или мудрости или подлости. Надобно быть или рабом вла¬дыки или рабом долга. В нервом случае унижаешь себя. В последнем случае—со¬хранение своего достоинства. Но это сохранение не без тяжелых ощущений» (РГАЛИ, оп. 1, №36, л. 6). Жуковский отказывается признать власть «проклятого шпионства», считая единственным судьей над собой свою совесть. В письме к ца¬рю от 30 марта 1830 г. поэт писал: «Стихи мои останутся верным памятником и моей жизни и, смею прибавить, славнейших дней Александрова времени. Я жил как писал: остался чист и мыслями и делами» (ПСС. Т. 12. С. 19). В аллегориче¬ской форме эти настроения выразились в «Умирающем лебеде»: «Кто на свете жил прекрасно, // Тот прекрасно и умрет». Сам образ-символ умирающего лебедя найдет свое продолжение и развитие в одном из последних стихотворений по¬эта— «Царскосельский лебедь».
Н. Реморова
21 — 295
641
(«„Посторонись! дорогу дай!»…») (С. 261)
Автограф (РНБ, оп. 1, № 26,л. 115 об.)—черновой. При жизни Жуковского не печаталось. Впервые: Бумаги Жуковского. С. 66 (ст. 1—6). Впервые полностью: ПСС. Т. 3. С. 76.
Печатается по тексту первой публикации, со сверкой по автографу. Датируется: 1828 г.
Как было нами установлено (ПМиЖ. 1983. № 10. С. 56—59), басня «Звезда и комета» — вольный перевод стихотворения немецкого поэта Теофиля Конрада Пфеффеля (Pfeffel, 1736—1809) «Der Komet und der Fixstern», находящегося на с. 71 седьмой части его сочинений, хранящейся в библиотеке Жуковского (Описа¬ние. № 1837).
В переводе сохранена основная система образов, их соотношение и основная идейная направленность произведения: «повествование действия» строится как столкновение звезды (у Пфеффеля «der Fixstern» — «неподвижная звезда») и «бро-дящей кометы» (в оригинале она даже прямо названа: «der Vagabund» — «бродя¬га»), уподобляемое столкновению человеческой мудрости и бессмысленной болтов¬ни глупца. В переводе текст стихотворения увеличен более чем вдвое: у Пфеффе¬ля— 6 строк 6-стопного ямба с парной (первая и вторая строки) и опоясывающей рифмовкой; у Жуковского—14 строк разностопного ямба с вольной рифмовкой.
Увеличение объема в переводе связано с расширением и углублением характе-ристик действующих лиц, их определенной психологизацией и некоторой дета-лизацией действия. Так, если в оригинале звезда характеризуется как неподвиж¬ная, твердо стоящая «на своем посту» («blieb auf einem Posten stehen»), то в перево¬де акцент сделан (и это подчеркнуто в тексте самим Жуковским) на присущей звезде способности сиять собственным светом («Осталася в своих лучах среди не¬бес»). Если в оригинале звезда в ответ на «вопли» («Geschrey») кометы просто мол¬чит, то в переводе остается «не давшей ей ответа». У Пфеффеля действия кометы являются своего рода знаком, символом поступков «наглого глупца», но и сама ко¬мета и ее поступки обрисованы крайне скупо. В переводе комета—символ болт¬ливого и насмешливого глупца, что вытекает из ее слов и действия в самом рас¬сказе басни. Откровенно эмоционально-оценочный характер имеет авторская ха¬рактеристика, даваемая персонажам и их поступкам: если звезда «осталася в своих лучах среди небес», то «светом не своим блестящая комета // Промчалась вдаль, а там и след ее исчез».
В переводе-переделке данной ифеффелевской басни обращает на себя внима¬ние еще одна немаловажная деталь: мораль басни для Жуковского периода ее создания (1828 г.) имеет далеко не условный общечеловеческий смысл. В ней очень сильно личностное субъективное начало, проявляющееся не в характерном для ранних басен стремлении «русифицировать обстановку» (В. И. Резанов), но в попытке выразить те идеи, которые он в период осложнившихся отношений с ца¬рем высказывал в своих дневниках, письмах, некоторых стихотворениях (см., напр., стихотворения «Солнце и Борей» и «Умирающий лебедь»). Нет сомнения, что «Звезда и комета» — отклик на вполне конкретные обстоятельства жизни Жу¬ковского, и вероятнее всего, на распространяемые, как он считал, Булгариным, слухи о его участии в «литературных ссорах». Принципиальный противник «жур¬нальной драки», Жуковский, не желавший «покорить себя ни Булгариным, ни да¬же Бенкендорфу», выразил свое отношение к тем, кто срамит литературу непри¬стойными перебранками, в форме басни.
Н. Реморова
«Меня ты хочешь знать, я всё н ничего!..»
(С. 261)
Автограф (РНБ, оп. 1, №26, л. 117—117 об.)—беловой, с небольшими по¬правками в ст. 27 (вместо: «Бываю тягостен, бываю и легок» — «Я легок и тяжел, безумен и умен»); на отдельном листке плотной бумаги, без заглавия и даты.
При жизни Жуковского не печаталось.
Впервые: Бумаги Жуковского. С. 66 (ст. 1—4).
Впервые полностью: ПСС. Т. 3. С. 76.
Печатается по тексту первой полной публикации, со сверкой по автографу. Датируется: 1828 г.
И. А. Бычков, приведя первые четыре стиха при описании автографа, указал: «Без заголовка. Загадка в стихах» (Бумаги Жуковского. С. 66). Впервые опублико¬вавший полный текст стихотворения А. С. Архангельский без всяких пояснений отнес его к 1828 г. (ПСС. Т. 3. С. 76). Скорее всего, он опирался в своей датировке на положение автографа в рукописи. Не имея никаких аргументов в пользу дру¬гой датировки, присоединяемся к мнению редактора ПСС.
Стихотворение Жуковского принадлежит к популярному роду «загадок в сти¬хах». Мастером этого жанра в европейской литературе был Ф. Шиллер, создав¬ший в 1801—1804 гг. для переведенной им пьесы К. Гоцци «Принцесса Турандот» 15 загадок с ответами (см.: Шиллер Ф. Собр. соч. В 7 т. М., 1955. Т. 1. С. 331—338, 754—755), две из которых, кстати, перевел Жуковский в 1831 г. (см. примеч. к «Двум загадкам»).
Стихотворная загадка Жуковского, основанная на игре слов-иалиндромов: «сон — нос», и по своему местоположению в конволюте рукописи, и но характеру примыкает к неопубликованному стихотворному наброску «Есть в русском царст¬ве граф Орлов…» (см. раздел: «Из неопубликованного»).
А. Янушкевич
1829
ИЗ «СОБИРАТЕЛЯ»
«Собиратель» — журнал, созданный Жуковским в 1829 г. с педагогическими целями. Это было своеобразное «Зерцало для князя», традиция которого тесно связана с европейской просветительской мыслью (Фенелон, Энгель, Ансильон и др.). Идея «просвещенного монарха» в сознании Жуковского была откликом его раздумий как наставника великого князя Александра Николаевича (будущего «Царя-Освободителя» Александра II). И если с помощью шести выпусков сборни¬ка FW4H Жуковский обучал немецкую принцессу Шарлотту (великую княгиню Александру Федоровну, впоследствии русскую императрицу) русскому языку, то «Собиратель» был новым этапом его просветительской миссии.
Вышло в свет всего 2 номера, оба—в 1829 г. О тщательности подготовки поэта к его изданию свидетельствуют специальные рукописные папки с «бумагами, от-носящимися к журналу „Собиратель»» (см.: РНБ, on. 1, № 125, л. 1—28; РГААИ, on. 1, № 3, л. 1—3). Жуковский разрабатывает «план журнала» (РНБ, on. 1, № 125, л. 1), определяет его структуру: «1. Отрывки (…). 2. Выписки (…). 3. Переписка (…). 4. Анекдоты (…). 5. Смесь (…)» (Там же).
Однако оба вышедших номера имеют лишь 2 первых раздела: «Отрывки» и «Выписки», каждый из которых включает несколько пронумерованных римскими цифрами рубрик. За исключением отрывка из поэмы А. С. Пушкина «Полтава» под заглавием: «Полтавский бой» (№2. С. 13—17), все остальное содержание жур¬нала—творчество его издателя. И в этом смысле «Собиратель» — «журнал одного автора». Жуковский пытается путем особого подбора «выписок», «отрывков»: от древних (Гомер, Саллюстий, Фукидид, Теренций, Сенека) до своих современни¬ков (Карамзин, Байрон, Гёте, Мицкевич) воссоздать своеобразную летопись чело¬веческой мысли, вместе с ними размышляет об истории, природе человека, о на¬значении поэзии.
Его поэтические сочинения в «Собирателе»—переводы небольших стихотво¬рений разных авторов, опыты поэтической миниатюры—в общем контексте жур¬нала имеют свое место и назначение. Он включает сюда фрагменты своих уже из¬вестных произведений. Так, в рубрике «Поэзия» (№ 1) появляется его четверости¬шие из «Певца во стане русских воинов»:
Певцы сотрудники вождям; Их песни жизнь победам; И внуки, внемля их струнам, В слезах дивятся дедам.
Рядом с размышлениями Шиллера, Гёте, Байрона, Штольберга, Оссиана, Гер-дера, Мицкевича эта автореминисценция
