ответным письмом от 21 октября 1831 г.: «Всею душою благодарю превосходного и вместе милого и добродушного поэта за лестные для меня звуки лиры его. Я не однажды читал милый ответ и, проходя 12 строф, право, два раза плакал» (Дмитриев И. И. Сочинения: В 2 т.

22 — 295

673

СПб., 1893. Т. 2. С. 301). Судя по всему, цитированное письмо является ответом на еще какое-то письмо Жуковского, в котором, возможно, содержалось предло¬жение опубликовать стихотворения Жуковского и Дмитриева вместе, с изменени¬ем текста стихотворения Жуковского. Ср.: «Согласен на ваше предложение, но в таком случае прошу вас, любезный Василий Андреевич, переменить и в моих [стихах] два стиха» (Там же. С. 301). При публикации в СЦ на 1832 г. стихи Дмит¬риева были напечатаны без предложенной им правки, Жуковский же изменил 4-ю и 5-ю строфы (см. ностишный комментарий).

Стихотворение Жуковского «К Ив. Ив. Дмитриеву» было специально отмече¬но И. В. Киреевским в рецензии «Русские альманахи на 1832 год»: «Этот „Ответ» Жуковского исполнен самых свежих красот, самого поэтического чувства и самого трогательного воспоминания» (Европеец. 1832. №2. С. 288).

Ст. 1—2. Нет, не прошла, певец наш вечно юный, II Твоя пора…—Ср. в стихотво-рении Дмитриева «Василию Андреевичу Жуковскому…»: «Пришла пора: увянул, стал безгласен…»

Ст. 9. Державина струнам родные, пели…—Ср. в стихотворении Дмитриева: «И я вослед Державину певал…»

Ст. 13. Ты нам воспел, как «буйные Титаны…— Этот и три следующих стиха— слегка измененная цитата из стихотворения И. И. Дмитриева «Глас патриота на взятие Варшавы» (1794): «Где буйны, гордые Титаны, // Смутившие Астреи дни? // Стремглав низверженны, попранны // В прах, в прах! Рекла… и где они?» Об этом своем стихотворении Дмитриев вспоминает в послании к Жуковскому.

Ст. 13—20. Ты нам воспел, как «буйные Титаны ~ В час славы руку подаешь…— В черновом автографе стихотворения Жуковского «К Ив. Ив. Дмитриеву» и в пись¬ме к нему же от 16 октября 1831 г. (РА. 1866. Стб. 1636) ст. 13—20 читались иначе:

В досужими час, венком из роз обвитый,

Но ним бренчал Эрот своей струной,

[Касался их Эрот своей струной — РА. 1866. Стб. 1636]

И резвые внимали им хариты,

(жлоняся на руку главой.

Игривую шутливость пробуждала Камена в них, согласная с певцом, Веселостью гостей его сзывала

[И баснями гостей его пленяла — РА. 1866. Стб. 1636] Перед домашним камельком.

Видимо, смена редакции этих двух строф и была тем самым предложением, на которое Дмитриев ответил согласием в письме от 21 октября 1831 г.: необходи¬мость такой переработки текста явно продиктована общим пафосным тоном сти¬хотворения и его одической темой.

Ст. 23—24. Тогда, явясь, сорвал передо мною II Покров с поэзии поэт…— Здесь Жу¬ковский имеет в виду стихи Дмитриева, которого он считал одним из своих лите-ратурных учителей. Ср. в письме Жуковского к Дмитриеву от 11 февраля 1823 г.: «Ваши стихи Размышление по случаю грома, переведенные из Гёте, были первые, выученные мною наизусть в русском классе, и первые же мною написанные стихи (без соблюдения стоп) были их подражанием (…). Вы мой учитель в поэзии. Не назову себя вашим достойным учеником, но имею право благодарить вас за то, что вы способствовали мне познакомиться с живыми наслаждениями поэзии» (РА. 1866. Стб. 1632).

Ст. 30. Был с нами он, теперь уж не земной…— Имеется в виду Н. М. Карамзин, чье имя совершенно закономерно возникает в стихотворении, адресованном И. И. Дмитриеву (ср. также стихотворение «К И. И. Дмитриеву» в т. 1 наст. изд.). Имена Карамзина и Дмитриева для Жуковского всегда стояли рядом: «Вы остане¬тесь для меня на всю мою жизнь второю ипостасью нашего незабвенного Нико¬лая Михайловича» — писал Жуковский Дмитриеву 19 февраля 1834 г. (РА. 1866. Стб. 1638).

Ст. 37—40. Лежит венец на мраморе могилы ~ Святое имя: Карамзин…— Ср. в письме Жуковского к Е. А. Карамзиной от июля 1826 г., написанном вскоре после смерти Н. М. Карамзина: «Лучшее мое чувство, чистое и высокое, как религия, была моя к нему привязанность. Смерть этого чувства ни ослабить, ни изменить не может; она переменила только его имя!» (С 7. Т. 6. С. 511). Однако рецензенту журнала «Московский телеграф» пафос этой строфы показался чрезмерным: «(…) Не чересчур ли много восторга в другом стихотворении, где тот же поэт заставля¬ет нас молиться могиле Карамзина, которого он называет святым}» (МТ. 1832. Ч.43.№1.С. 117).

О. Лебедева

«Поэт наш прав: альбом—кладбище…»

(С. 288)

Автограф (РНБ, он. 1,№26,л. 118)—беловой. При жизни Жуковского не печаталось. Впервые: Бумаги Жуковского. С. 66. Ст. 1—4. Впервые полностью: Стихотворения. Т. 2. С. 268.

Печатается но тексту первой полной публикации, со сверкой по автографу. Датируется: 31 октября—6 ноября 1831 г.

Стихотворение посвящено Каролине Карловне Я ниш (в замуж. Павловой; 1807—1893), поэтессе и переводчице, поддерживавшей дружеские отношения со многими писателями и поэтами (Е. А. Баратынским, Н. М. Языковым и др.) и пе¬реводившей их стихи на немецкий язык. Жуковский познакомился с К. К. Яниш во время пребывания в Москве зимой 1831 г. в свите великого князя Александра Николаевича. Основание для датировки стихотворения дают две записи в днев¬нике Жуковского за 1831 г.: «Каролина Яниш» (31 октября) и «У Каролины» (6 но¬ября; Дневники. С. 216). Во время одного из этих визитов, вероятно, стихотворе¬ние Жуковского и было записано в альбом К. К. Яниш. Сюжет мадригала Жуков-

ского спровоцирован стихотворением Е. А. Баратынского «В альбом» (Галатея. 1829. № 2. С. 90), посвященным Яниш и в первой публикации начинавшимся сти¬хами: «Альбом, заметить не грешно, // Весьма походит на кладбище…» Это стихо¬творение Баратынского вызвало отклик П. А. Вяземского: «Еще немногими стро¬ками // Был обозначен твой альбом, // Еще немногими годами // Ты рассчитался с бытием» («Доброе желание»; впервые: Галатея. 1829. №27. С. 37; см. также: Вя¬земский. Т. 4. С. 47), а также Н. М. Языкова в виде альбомного стихотворения, по¬священного К. К. Яниш: «Мой гордый стих торжественно стоял. // Здесь, окружен великих именами // Он трепетен, надущий перед вами» («К(аролин)е К(арловн)е Я(ниш)», май или июнь 1829 г.; впервые: Литературная газета. 1830. 30 июня). Не¬сколько позже в конце 1829—начале 1830 г. П. А. Вяземский посвятил К. К. Яниш еще одно большое стихотворение «В альбом Каролине Карловне Яниш» (Вязем¬ский. Т. 4. С. 90—91). В эту серию записей русских поэтов в альбоме Яниш входит и комментируемое стихотворение Жуковского.

Ст. 1—4. Поэт наш прав: альбом—кладбище ~ Находит верное жилище…— Пара-фраз первого четверостишия мадригала Баратынского:

Альбом походит на кладбище: Для всех открытое жилище, Он также множеством имен Самолюбиво испещрен.

Ст. 11—12. Певец чертей II Жуковский…—Лейтмотивная самохарактеристика Жуковского, подчеркивающего германский фантастический колорит своих бал¬лад. Ср. в письме к А. И. Тургеневу от 20 октября 1814 г.: «(…) вчера родилась у меня еще баллада-приемыш, то есть перевод с английского. Уж то-то черти, то-то гробы!» (ПЖТ. С. 128; речь идет о балладе «Старушка»); ср. также в письме А. С. Стурдзе от 10 марта 1849 г.: «(…) я (во время оно родитель на Руси немецко¬го романтизма и поэтический дядька чертей и ведьм немецких и английских) (…)» (СС 1. Т. 4. С. 664). Подробнее о развитии этого мотива самохарактеристики Жуковского см.: Веселовский. С. 301—303.

О. Лебедева

«Тронься, тронься, пробудись!..»

(С. 288)

Автограф (РНБ, оп. 1,№30, л. 79)—беловой, без заглавия. При жизни Жуковского не печаталось.

Впервые: РА. 1873. №9. Стб. 1703. Публикация К. С. Сербиновича—с за¬главием «К равнодушной красавице».

Печатается но тексту первой публикации, со сверкой но автографу. Датируется: 1831 г.

Творческая история этого четверостишия полна загадок. Впервые опублико¬вавший его К. С. Сербинович, известный своими текстологическими вольностями в С 6, дал четверостишию заглавие: «К равнодушной красавице», никак не огово¬рив это. Вслед за ним всегда точный И. А. Бычков при описании автографа РНБ почему-то дал ему то же заглавие (Бумаги Жуковского. С. 95), хотя нам его обна¬ружить не удалось: автограф заглавия не имеет. В дальнейшем П. А. Ефремов со¬храняет это заглавие (см.: С 9. Т. 2. С. 514). И только А. С. Архангельский, обра¬тившись к рукописи, снял заглавие (ПСС. Т. 3. С. 141), но почему-то ст. 3 прочи¬тал: «Образ сладостный, без жизни…», хотя в автографе он отчетливо читается: «Образ сладостный, дыши…» и рифмуется со ст. 4: «Пламеней огнем души!..» (у Сербиновича: «спеши» — «души»). Трудно сказать, чем определяются все эти раз¬ночтения: возможно, в руках Сербиновича был какой-то неизвестный автограф, но в публикации текста мы опираемся на существующий сегодня автограф, сняв заглавие и сделав исправления в тексте.

Датировка достаточно приблизительна. Текст стихотворения находится в аль¬боме Жуковского с черновыми автографами произведений 1822—1831 гг., в самом его конце и соотносится с другими произведениями 1831 г. Вслед за А. С. Архан¬гельским (ПСС. Т. 3. С. 141) мы склонились к датировке 1831-м г.

Как установила X. Эйхштедт (Eichstadt. S. 84), источником четверостишия яв¬ляется песня №4 из собрания Августа Вейрауха под заглавием: «Der neue Pygma-lion». Ср.:

Athinc, athinc mild, о mild! Nimin in ich, niiiini den re gen Geist! Nur der Geist auf Lehcn weist! Athnie, zartcs Marinorbild!

Вздохни, вздохни, кротко, кротко, Возьми меня, возьми живой дух! Только дух указывает на жизнь! Вздохни, нежный мраморный образ!

Не исключено, что, как и два других стихотворения («Я на тебя с тоской гля¬жу…» и «Чего ты ждешь, мой трубадур…»), находящиеся в рукописи друг за дру¬гом, четверостишие «Тронься, тронься, пробудись!..» было предназначено для живых картин к 10-летию Берлинского праздника Лалла Рук.

А. Янушкевич

«Я на тебя с тоской гляжу…»

(С. 288)

Автограф (РНБ, оп. 1, № 30, л. 79)—беловой, без заглавия. При жизни Жуковского не печаталось.

Впервые: РА. 1873. №9. Стб. 1702. Публикация К. С. Сербиновича—с за¬главием: «Признание».

Печатается по тексту первой публикации, со сверкой по автографу. Датируется: 1831 г.

Творческая история стихотворения во многом напоминает судьбу предыдуще¬го четверостишия: «Тронься, тронься, пробудись!..» (в рукописи они идут друг за другом). Заглавие, возникшее в публикации К. С. Сербиновича, а вслед за ним у Ефремова (С 9. Т. 2. С. 514), в известном сегодня автографе отсутствует. В самом тексте есть разночтения: у Сербиновича и Ефремова ст. 4 читается: «О друг, пой¬ми мое признанье!» (может быть, отсюда возникло и заглавие. Курсив мой.—А. Я.); в ПСС дважды, в ст. 2 и 4, повторяется последнее слово: «молчанье» (ПСС. Т. 3. С. 141), хотя в автографе отчетливо в ст. 2 читается: «мечтанье».

А. Янушкевич

«Чего ты ждешь, мой трубадур?..»

(С. 289)

Автограф (РНБ, on. 1, № 30, л. 80), беловой, без заглавия. При жизни Жуковского не печаталось. Впервые: бумаги Жуковского. С. 95—96.

Печатается по тексту первой публикации, со сверкой по автографу. Датируется: 1831 г.

Стихотворение вместе с двумя предыдущими составляет своеобразный поэти-ческий триптих, связанный с темой любовного томления,