вписал в альбом 9 стихотворений в антологическом духе. Все 9 стихотворе¬ний написаны Жуковским в очень короткий срок: между 27 февраля и серединой апреля 1837 г. Судя по характеру автографов, наброски переводов на страницах книги Гердера и запись в альбоме гр. Ростопчиной относятся к этому времени. Последовательность расположения оригиналов в томе и порядок записи стихо-творений в альбоме не совпадают, что позволяет говорить о наличии определен¬ной заданности как в выборе стихотворений для перевода, так и расположения их в альбоме. Тем более вряд ли можно считать случайным, что стихотворение «Судьба», главный образ которого лишен античной гармонии, оказалось «вписан¬ным» между переводами из греческой антологии, а стихотворение «Он лежал без движенья…», лишенное античных образов, заключает собой всю группу стихотво¬рений, связанных с памятью А. С. Пушкина, придавая этому лирическому циклу особую завершенность.
I. «Роза» — перевод стихотворения Гердера «Die Rose», находящегося на с. 15 указанного в текстологической справке издания. Перевод достаточно близок к подлиннику; мысль о скоротечности жизни, о ее увядании заложена в оригинале и передана русским поэтом. Но для Жуковского важно было сказать не столько о гибели розы («Stirbt Rose»), сколько о гибели Красоты, символом которой она яв¬лялась. Отсюда и появление в окончательном тексте глагола «поблекла», и замена фразы подлинника: «Vorubergegangen ist sie» на: «…напрасно, о дева, // Ищешь ее красоты». Подробнее см.: БЖ. Ч. 1. С. 186—187.
II. «Лавр» — перевод стихотворения Гердера «Der Lorbeerbaum» (с. 39 указ. изд.). Параллельно с немецким текстом на свободной части с. 38 был сделан пер-воначальный набросок перевода. Продолжение работы ведется в альбоме. И ори¬гинал, и перевод перекликаются со стихотворением «Роза», продолжая тему раз¬рушения красоты в мире, но уже не по воле времени, а под воздействием других могущественных сил. Прекрасной Дафне сохранение ее чистоты дается лишь це¬ной отказа от себя, от своей изначальной свободы: она навечно превратилась в лавровое дерево.
При всей близости перевода к оригиналу общий тон стихотворения Жуковско¬го отличен от гердеровского. В нем акцент с моления о пощаде, подчеркнутого в оригинале трижды анафорически повторенным: «Schonet meiner» («пощадите ме¬ня»), перенесен на прямо выраженное требование: «Чтите мою чистоту». Показа¬тельно, что требовательные, звучащие как угроза, слова: «Бойтесь коснуться ме¬ня…» и «Чтите мою чистоту…», родившись в самом первом наброске перевода, ни разу не были изменены в процессе работы над стихотворением. Они не принад¬лежат ни мифологическому источнику, ни немецкому оригиналу. Они звучат из уст самого поэта и обращены ко всем, кто, будучи ослеплен стремлением удовле¬творить свои эгоистические желания, нечистым прикосновением может осквер¬нить святыню.
Стихотворение Гердера восходит к эпиграмме Антииатра Фессалоникского (I в. н. э.). Об этом см.: Кибальник С. А. Русская антологическая поэзия первой трети XIX в. Л., 1990. С. 144.
III. «Надгробие юноше» — перевод стихотворения Гердера «Der junge Schif-fer» («Юный моряк», с. 31 указ. изд.), восходящего к антологической эпиграмме неизвестного поэта эллинистической эпохи (Кибальник С. А. Указ. соч. С. 144). Карандашный набросок перевода в книге отсутствует, но в альбоме текст его сна¬чала был записан карандашом, а потом прямо но карандашу—чернилами.
Замена заглавия в стихотворении представляется совершенно закономерной: оно точнее, чем в оригинале, передает содержание и главную мысль произведе¬ния, где речь идет не о юном моряке в буквальном смысле слова, а о юноше, уто¬нувшем в волнах жизни («des Lebens Wellen»), не выстоявшем в жизненном штор¬ме. Перевод близок к оригиналу. Однако вряд ли случайным является внедрение новых эпитетов. Так, в нервом стихе к слову «жизнь» добавляется эпитет «нена-дежныя», а в четвертом—субстантивированное прилагательное «ungluckseliger» («несчастный») заменяется в переводе на «юный, бессильный пловец». Эпитет «бессильный», соотносясь с первым стихом, как бы еще раз подчеркивает нена¬дежность жизни и незащищенность человека перед ее бурями и судьбой. Эпита¬фия на смерть юноши — грустное размышление о превратностях судьбы.
IV. «Голос младенца из гроба» перевод стихотворения Гердера (с. 30 указ. изд.) «Grabesstimme eines Kindes, das nach der Geburt starb» («Замогильный голос младенца, который умер после рождения»), восходящего к антологической эпи¬грамме поэта VI в. н. э. Македония (Кибальник С. А. Указ. соч. С. 144).
Перевод делался прямо в альбоме, но значительных вариантов текст не содер¬жит. Мысль о краткости пребывания на земле младенца в оригинале вынесена в заглавие, в самом же стихотворении Гердера практически не подчеркнута. Жу¬ковский при переводе сокращает заглавие, а мотив краткости младенческой жиз¬ни переносится им в сам текст. Земля скрыла от мира едва родившегося младен¬ца, жизнь которого была еще короче, чем жизнь прекрасной розы. Стихотворе¬ние перекликается в этом смысле с первым стихотворением цикла—«Роза» и раз¬вивает тему превратности судьбы.
V. «О веселая младость! о печальная старость!..» — перевод гердеровского двустишия, озаглавленного в оригинале «Jugend und Alter» («Младость и ста¬рость»; с. 58 указ. изд.) и восходящего к поэту I—II в. н. э. Безантину (Кибаль¬ник С. А. Указ. соч. С. 144).
Перевод почти дословен, мысль выражена лаконично и четко и приближена к афоризму. Отказ от воспроизведения заглавия лишь подчеркивает универсаль¬ность высказанной мысли и созвучность ее мировосприятию переводчика.
VI. «Фидий, иль сам громовержец к тебе нисходил от Олимпа…» — перевод двустишия Гердера «Auf Jupiters Bildsaule von Phidias» («На Фидиеву статую Юпи-тера»; с. 53 указ. изд.), восходящего к античному поэту I в. н. э. Филиппу Фессало-никскому (Кибальник С. А. Указ. соч. С. 144).
Первоначально набросан на свободной части с. 54 рядом с печатным текстом и переписан здесь же на свободном иоле с. 53 более крупно и почти без сокраще¬ний. В альбоме — беловой автограф. Ни в одном из вариантов не озаглавлен.
Перевод близок к оригиналу. Однако у Гердера имя создателя статуи Зевса Фидия вынесено в заглавие. В тексте же он назван просто художником («Kunst-ler»). Гердеровское двустишие построено как классическая античная эпиграмма— надпись на статуе. Отказавшись от заглавия, Жуковский строит стихотворение как непосредственное обращение к Фидию (V в. до н. э.), великому древнегрече¬скому скульптору эпохи классики, и выдвигает на первый план тему величия ху¬дожника, который в самом акте творчества подобен Богу и достоин как «взлетать на Олимп» и посещать громовержца, так и того, чтобы сам громовержец «нисхо¬дил от Олимпа» к нему, художнику.
Жуковскому важно подчеркнуть многократность и обычность общения худож¬ника и бога, и он, работая над текстом (даже в ущерб ритмической точности), в окончательном варианте заменяет использованные в переводе на страницах кни¬ги глаголы во 2-м стихе: «взошел (…) узреть» на «взлетал (…) посетить».
VII. «Судьба»—оригинальное стихотворение. Но выросло оно из тем, разви¬ваемых в предыдущих пяти стихотворениях, из размышлений поэта о гибели красоты, о краткости и непрочности человеческой жизни, о могуществе художест¬венного гения.
Тема судьбы — вечная тема. В греческой антологии Гердера имеется несколь¬ко стихотворений, прямо озаглавленных «Das Schicksal» (с. 22, 232, 249 указ. изд.). Главная их мысль — бессилие человека перед могуществом высших сил, предо-пределенность судьбы. Ни одно из них Жуковский не перевел. Он создал свое, главная мысль которого противоположна высказанной в антологических пьесах: «Человек, прямо и смело иди!»
Тема судьбы, образ Судьбы возникают на страницах рукописей поэта неодно-кратно (подробнее см.: ПМиЖ. Выи. 8. С. 42—45). Образ вынашивался постепен¬но, претерпевая от записи к записи значительные изменения, но с самого начала формировался на основе не античной, а библейской мифологии, и связан с обра¬зом колосса на глиняных ногах (Дан 2: 31—34). Также изначально в набросках те¬мы проступает и от варианта к варианту выкристаллизовывается и конкретизиру¬ется тема противостояния «величественному великану». При этом в прозаических записях наличествует некое противопоставление того, кто «велик или может под¬няться» и «посмотреть ему в глаза», тем, кто «низок или, ужаснувшись его, накло¬нит голову». Первый сам «озарится его блеском», второй—будет «затоптан в прах или раздавлен», что предполагает определенную долю справедливости в распре¬делении «даров судьбы». Совершенно иную расстановку акцентов находим в сти¬хотворении.
Перед нами не просто великан, но колосс, у которого ноги не только «свинца-вые», но и «тяжкие». Теперь не поэт сравнивает судьбу с великаном, а она сама, став субъектом действия, «ходит меж нами». Мерные, медлительные гекзаметры как бы передают ее тяжелую поступь. И если в прозаических текстах речь шла о том, что испугавшийся сам «попадет» иод ноги великана и будет «затоптан в прах или раздавлен», то в стихотворении судьба «наступит тяжкой ногой на тебя». Ни¬каких «или» не будет: «Будешь затоптан в грязи». Судьба жестока и неумолима.
Такая трактовка образа в стихотворении «Судьба», написанном через 14 лет после последней прозаической записи, несомненно связана с поэтическим осмыс¬лением окружающих поэта событий, воспринимаемых им как трагические, но преломляемых его поэтическим сознанием сквозь призму мирового искусства. От¬сюда и соединение, казалось бы, разнородных поэтических традиций. Мудрость древней Эллады и народов Востока, сопряженная с размышлениями о современ¬ности, породили оригинальный поэтический сплав, подобный тому, который на¬шел выражение в «Римских элегиях» Гёте. И не случайно стихотворение «Судьба» с ярко выраженной в нем идеей стойкости, мужества, смелого шествия человека навстречу судьбе перекликается со стихотворением «Лавр», где звучит резкое и требовательное: «Бойтесь коснуться меня. (…) Чтите мою чистоту».
Понять причины решительных изменений во взглядах поэта на судьбу, при¬чины, заставившие его противопоставить античной идее рока свое понимание судьбы и выразить это в достаточно резкой форме, помогает дата, проставленная иод имеющим разночтения с печатным вариантом «Посвящением» к «Ундине»: 27 февраля 1837 г. Ровно месяц назад, 27 января, произошла роковая дуэль, на которой был смертельно ранен Пушкин. Через два дня его не стало. 12 марта в письме к И. И. Дмитриеву Жуковский пишет: «Память Пушкина должна быть и всегда будет дорога Отечеству. Как бы много он сделал, если бы судьба ему выну¬ла не такой тяжкий жребий и если бы она не вздумала, после мучительной жизни (…) вдруг ее разрушить. Наши врали-журналисты, ректоры общего мнения в ли¬тературе, успели утвердить в толпе своих прихожан мысль, что Пушкин упал; а Пушкин только что созрел как художник и все шел в гору как человек, и поэзия мужала с ним вместе. Но мелочи ежедневной, обыкновенной жизни: они его уби¬ли» (СС 1. Т. 4. С. 632). Пушкинская концепция «самостоянья человека» становит¬ся и жизненной философией Жуковского.
Не случайно в письме оказались поставленными рядом такие, казалось бы, разномасштабные понятия, как судьба, вынувшая поэту «тяжкий жребий», и «вра¬ли-журналисты». Их устами часто говорила ложь, клевета и зависть.
VIII. «Завистник» — перевод одноименного стихотворения Гердера «Der Nei-der» (с. 36 указ. изд.), в свою очередь восходящего к античному поэту VI в. н. э. Палладе (Кибальник С. А. Указ. соч. С. 145).
Стихотворение написано трехстопным белым ямбом со сплошной женской клаузулой. Ритмическое «выпадение» «Завистника» из общего трехстопного хо-реического метрического фона переведенных Жуковским из Гердера
