Бумаги Жуковского. С. 23 (ст. 1—5). Впервые полностью: ПСС. Т. 11. С. 131.

Печатается по тексту первой полной публикации, со сверкой по автографу. Датируется: начало 1807 г. (по положению в рукописи).

В стихотворении разрабатывается один из основных мотивов ранней лирики Жуковского—неизбежность и возможность ранней смерти, связанные и с впечат-лением от ранней смерти друга—Андрея Тургенева, и с общеэлегическими на-строениями «Сельского кладбища» и «Вечера».

В первой строке в автографе к слову «юность» дается вариант: «младость», но ни тот, ни другой вариант не зачеркнут. В ст. 6. слова: «Хоть каждый день» за¬черкнуты и другого варианта не подобрано.

И. Айзикова

Романс

(«На верху горы утесистой…») (С. 356)

Автограф (РГИА, ф. 1673 (А. С. Шишков), он. 1, №276, л. 1—2) —черновой, с заглавием: «Романс».

При жизни Жуковского не печаталось. Печатается впервые. Датируется: около 1808 г.

В списке стихотворений, относящихся к 1808 г., имеется заголовок: «Романс» (РНБ, он. 1, № 13, л. 5). Этот заголовок сопровождал первоначально несколько произведений Жуковского 1808 г.— «Мальвина», «Тоска по милом», но в качестве заглавия он в списке упоминается однажды. Вообще раздел «Романсы и песни» определяет жанровую рубрикацию в прижизненных собраниях сочинений Жу-ковского— от С 1 до С 4. Но уже к 1808 г. в сознании Жуковского «романс» всё очевиднее соотносится с балладой. Опираясь на труды немецких представителей эстетики, прежде всего Эшенбурга, он пишет: «Романс и баллада суть не иное что, как легкие лирические повествования важных или неважных, трогательных или веселых, трагических или смешных происшествий,— повествования, которых вся приятность зависит от искусства и живости повествования» (Резанов. Выи. 2. С. 287). Поиск материала для сюжетного повествования ведет его к русской исто¬рии. Опыты Карамзина, Каменева, Радищева, Востокова стимулируют создание романса на сюжет русского Средневековья.

Выполненный на бумаге с водяным знаком 1799 г., характерным для раннего Жуковского почерком, черновой автограф вполне законченного стихотворения, озаглавленного автором «Романс», по-видимому, можно предположительно отне¬сти к 1808 г., времени, когда Жуковский идет к синтезу поэзии и истории, ищет «новые формы лирического выражения» (Янушкевич. С. 53), работает над созда¬нием первой «русской баллады» — «Людмила».

В связи с этим отметим в данном стихотворении весьма примечательный син¬тез романсных и балладных поэтических принципов. Сюжетность, повествова-тельность, особая балладная атмосфера таинственности, всеобщей подвижности, «всматривания», «вслушивания» в окружающий мир органично соединяются здесь с гармонией и музыкальностью стиха. Судя по рукописи, «Романс» почти сразу рождался в куплетной форме (только первые 12 стихов записаны без раз¬бивки: кроме того, 6-я строфа вместо 6-ти стихов содержала 7, что можно объяс¬нить черновым характером автографа: вероятно, один из стихов, скорее всего 54-й был записан как вариант и остался невычеркнутым).

Показательным является и факт создания оригинального сюжета, в котором намечаются важнейшие для будущего балладного творчества Жуковского мотивы, на материале русской истории (см. планы к поэме «Владимир» // ПЖТ. С. 66—67). Характер работы над текстом свидетельствует о стремлении поэта воссоздать на-циональный русский колорит, картину «русской старины», тон «русского старин¬ного преданья». Например, в ст. 10 первоначально вместо: «в ущельях теремов» бы¬ло: «в угцельях падших стен»; вариант ст. 29: «Все его совета ждали» был зачеркнут, и появилось: «Все его руки страшилися». Любопытна работа Жуковского над подбо¬ром имени «прекрасного рыцаря» — Святослав, Венеслав, Славостан и, наконец,— Рютомир (стремящийся к миру). Всё это были подходы к «русским балладам» Жу-ковского, и в этом смысле «Романс»—своеобразный пролог к «Людмиле» и «Свет-лане».

И. Айзикова

Описание крючка удочки, по-русски и по-французски

(«Вот ясный толк для вас…») (С. 360)

Автограф (ПД. P. I, оп. 9, № 13, л. 1 об.— 2), беловой, без заглавия. При жизни Жуковского не печаталось. Впервые: Соловьев. Т. 2. С. 117—118.

Печатается по тексту первой публикации, со сверкой по автографу. Датируется: 1805—1810 г.

Датировка предположительная. Н. В. Соловьев, публикуя текст стихотворе¬ния иод произвольным заглавием, сохраненным в наст. изд. в конъектурных скоб¬ках, счел его адресованным Е. А. и А. А. Воейковым—дочерям А. А Протасовой-Воейковой (Соловьев. Т. 2. С. 117). Это представляется маловероятным, посколь¬ку в таком случае оно должно было быть написано в первой половине 1820-х гг. (Е. А. Воейкова родилась в 1815; А. А. Воейкова—в 1817 г.). Между тем текст сти¬хотворения записан на листке бумаги с водяным знаком 1801 г., а на л. 1 рукопи¬си расположен французский текст, записанный рукою одной из сестер Протасо¬вых (скорее всего, Саши).

Типологически текст стихотворения, в котором чередуются русские и француз¬ские куплеты, представляется более близким к образцам «домашней поэзии» Жу¬ковского 1810-х гг. (таких, например, как баллада «Елена Ивановна Протасова, или Дружба, нетерпение и капуста» —1811 г.). Отнести стихотворение к 1805—1810 г. позволяют и ст. 37—38: «Недавно Дон Кишот II На Русь его закинул…», в которых, возможно, имеется в виду перевод романа Сервантеса «Дон Кихот», выполнен¬ный Жуковским но французской переделке Флориана (первый том перевода вы¬шел в свет в 1804 г.; последующие—в 1805 г.). Более точно датировать стихотво¬рение не представляется возможным.

Ст. 9—16. Се signe est un crochet ~ Qu’on пе lui voit d’attrait…— Перевод:

Это всего-навсего крючок,

Который мужчина и женщина

Готовы погрузить до дна души,

Чтобы выудить тайну;

При виде его можно было бы подумать,

Что он се поймает беспрепятственно,

Но он попадает по такому адресу,

Который вовсе не имеет привлекательности (фр.).

Ст. 25-—28. Un autre а се crochet ~ Cherche en vain le loquet…— Перевод:

Другой, желая поймать

На этот крючок славу,

Тщетно ищет задвижку [па двери, ведущей]

В храм памяти (фр.).

Ст. 29. Осиплый граф Хвостов…— Имеется в виду поэт граф Д. И. Хвостов (1757—1835), излюбленный объект пародий и иронических выпадов поэтов ка-рамзинской школы. Хотя апогей «хвостовианы» приходится на период «Арзамаса» (1815—1817 гг.), пародии на стихи Хвостова начали появляться уже в первой по-ловине 1800-х гг. (см.: Эпиграмма и сатира: Из истории литературной борьбы XIX века: В 2 т. / Сост. В. Орлов. М.; Л., 1931. Т. 1. С. 155—159; Арзамас—2. Кн. 1. С. 21—22).

Ст. 33—36. Un autre met du sang ~ lx remet dans son rang…— Перевод:

Другой проливает кровь На крючок, который он наживляет, Но часто искажение [замысла] Возвращает его на свое место (фр.).

Ст. 41—48. Mais vous qui m’ecoutez ~ Ijepoisson est content…— Перевод:

Но вы, которые меня слушаете, Создания всегда пленительные, Ваши крючки — просто черти, И когда вы их бросаете, Безусловно, в тот же момент Рыбка на них ловится, Но вот что поразительно: Рыбка этим довольна (фр.).

(Начало поэмы: Вельмира)

(«Вам скучно? Разложите…») (С. 361)

Автограф (РНБ, он. 1,№14, л. 106)—беловой, без заглавия.

При жизни Жуковского не печаталось.

В it е р в ы е: Бумаги Жуковского. С. 37 (ст. 1—5).

Впервые полностью: РА. 1900. Ч. 3. С. 194—Публикация И. А. Бычкова, с указанием: «Писано в 1812 г.»

Печатается по тексту первой полной публикации, со сверкой по автографу. Датируется: вторая половина 1812 г.

Основанием для датировки является положение рукописи в альбоме: ей пред-шествует начало баллады «Ахилл», датируемое 1812 г., после нее записано стихо-творение «Нина к своему супругу в день его рождения»—с датой: «1812 года 1 июня».

Набросок сделан в балладный период творчества Жуковского, характеризую¬щийся экспериментами в области лироэпических жанров. Любопытно в связи с этим отметить, что в небольшом фрагменте самим Жуковским дважды снято его собственное жанровое определение задуманного произведения, вынесенное к то¬му же в заглавие: повествователь обещает «сказать друзьям» «чудесную сказку». Однако при этом с самого начала программным оказывается отрицание явной фантастики, одного из важнейших художественных приемов сказки, который ак¬тивно осваивается поэтом в балладах.

И. Айзикова

(К. Н. Батюшкову)

(«С холодных невских берегов…») (С. 362)

Автограф (РНБ, он. 1, № 15, л. 70 об.)—черновой набросок.

При жизни Жуковского не печаталось.

В и ер вые: Бумаги Жуковского. С. 47 (ст. 1—7).

Печатается впервые полностью.

Датируется: вторая половина марта 1814 г.

По всей вероятности, послание обращено к К. Н. Батюшкову и связано с его пребыванием в составе русской армии в Париже (с 19 марта по 17 мая 1814 г.). Уже ст. 3—4: «Посылка другу пук стихов // На память старины священной» вызы¬вают в памяти начало послания Жуковского «К Батюшкову» (май 1812 г.): «А ми¬лому собрату // В подарок пук стихов». Сам характер наброска (стихотворный раз¬мер, образная система) перекликается с посланием Батюшкова «К Дашкову». Ср. характеристику Москвы у Батюшкова и Жуковского: «И новой славы наших дней…» — «И славной жертвы наших дней…»; «Трикраты прах ее священной…» — «На память старины священной…» и т. д.

Наиболее реальное время датировки—вторая половина марта, после 19 чис¬ла, так как речь идет о вьюгах, снегах, которые еще естественны в это время в средней полосе России: Жуковский жил тогда в Муратове. К сожалению, не сохра¬нилась переписка Жуковского и Батюшкова этого периода, поэтому публикуемый набросок послания восполняет в определенной мере этот пробел во взаимоотно¬шениях поэтов. Скорее всего, Жуковский не завершил и не обработал этот набро¬сок, так как никаких следов знакомства с ним Батюшкова не обнаружено.

А. Янушкевич

«Остатки доброго в сей гроб положены!..»

(С. 362)

Автограф неизвестен.

Копия (РНБ, он. 1,№ 15,л. 24)—рукою В. И. Губарева. При жизни Жуковского не печаталось. Впервые: ПСС. Т. 11. С. 134. Печатается но тексту первой публикации. Датируется: предположительно конец 1814 г.

Впервые указав на это стихотворение, А. И. Бычков определил его как «Над-гробие». Действительно, содержание вполне подтверждает установку на создание эпитафии. На вопрос о том, кто был ее «адресатом» и когда она была создана (а эти вопросы взаимосвязаны), ответить гораздо сложнее. Эпитафия находится в пачке стихотворений долбинской осени 1814 г., когда Жуковский поселился в имении своей племянницы А. П. Киреевской и пережил взлет творческого вдох¬новения (см. преамбулу к «Долбинским стихотворениям» в т. 1. наст. изд.).

А. П. Киреевская в это время переживала тяжелый кризис, связанный с памя¬тью о муже и отце ее трех малолетних детей — В. И. Киреевском, который умер в 1812 г., спасая больных и раненых русских и французов в Орле. В. И. Киреевский был старше своей жены на 16 лет и много сделал для ее просвещения, читая с ней исторические книги и Библию. Дружеские отношения связывали Жуковского с отцом будущих деятелей русской общественной мысли и литературы—Ивана и Петра Киреевских. Можно предположить, что «эпитафия» посвящена памяти В. И. Киреевского и предназначена для его надгробного памятника, поэтому и написана она была в Долбине в конце 1814 г.

Н. Вётшева

К Ваничке

(«В час добрый! Для тебя, мой милый Ваня, жить…») (С. 363)

Автограф неизвестен.

Копия (РГБ, ф. 99, Елагины, он. 1, карт. 22, №12, л. 13 об.)—рукою М. А. Мойер.

При жизни Жуковского не печаталось.

Печатается впервые.

Датируется: между 4 октября 1814 и 6 января 1815 г.

Основанием для датировки служит местоположение копии текста в рукописи. В архиве Елагиных сохранилась переплетенная тетрадь с копиями стихотворе¬ний Жуковского 1814—1819 гг., заполненная рукою М. А. Протасовой-Мойер. На