интересе к таинству сердечных движений, Жуковский включился в решение важной задачи, вставшей перед обществом и ли¬тературой, — создание русской национальной поэмы, поиски художе¬ственных форм изображения национального духа.
Н. Ж. Ветшева, Э. М. Жилякова
Путь Жуковского к эпосу лежал через балладу. Баллада оказалась универсальной формой выработки романтического исторического мышления поэта и создания уникального художественного синтеза исторического и психологического. Обращение к жанру баллады сов¬пало у Жуковского со временем творческих раздумий над эпической поэмой «Владимир». В 1806—1814 годах, штудируя теоретические ра-боты европейских эстетиков, Жуковский проявляет особый интерес к вопросам природы баллады, ее связи со средневековым искусством и фольклором. В первом томе «Всеобщей истории культуры и литера¬туры новой Европы» известного немецкого ориенталиста, профессора И.-Г. Эйхгорна Жуковский делает в 1810 году многочисленные поме¬ты, связанные с историей рыцарства, рыцарской поэзии, английскими балладами. На обороте нижнего форзаца книги он составляет список источников для собственного творчества:
Для баллад
Persi reliques
Немецкие баллады
Шиллер Голдсмит
Пфеффель Waller Scotl
На нижнем форзаце сделана программная запись:
Что такое баллада
Ея характер и ея происхождение
Рыцарские повести Ужасные повести Трогательные Что она есть Что может быть / Английские v Немецкие баллады
Как верно заметил современный исследователь творчества В. А. Жу¬ковского, в этом лаконичном резюме поэта на форзаце книги Эйхгорна проявился интерес поэта к историческим корням баллады в ее связях с эпохой рыцарства, дано осмысление разновидностей жанра и обозна¬чились раздумья о художественных возможностях баллады в контексте современной литературы и творчества самого поэта (Янушкевич. С. 82).
Баллады осмыслялись Жуковским не только эстетически, с точки зрения генезиса жанра, но и типологически, о чем свидетельствует
Баллады Жуковского
Множество росписей названий, отнесенных к разным культурам. Впол¬не вероятно желание создать антологию балладных образцов разных культур в собственном переводе. Например, к числу почти не осущест¬вленных относится следующий замысел: «Мифологические). Ацис и Ал-циона. Арион. Геро. Медея. Греческ{ие). Дамон и Пифия. Поликратово коль¬цо. Рыхщрск.{ие). Le baron anglais. Ариодан. Монашеские). Сикст и Клера. Русск(ие). Три пояса. Разбойник Кудеяр. Волшебн(ые). Велледа. Ужас(ные). Окров(авленная)монахиня. Аоренцо. Восточн(ые). (нрзб) {…)Негрит{янские). Американские). Оссианск{ие). Библейск(ие)» (РНБ. Оп. 1. № 77. Л. 25 об. £1814)). Обращает на себя внимание множественность принципов клас:ч: сификации: культурно-историческая, жанрово-родовая, тематическая.
1831-м годом датированы росписи, включающие названия «старых» баллад и новых, связанные, очевидно, с подготовкой издания БиП (РНБ. Оп. 1. № 30 — список на обложке переплета; Л. 1; Л. 1 об.; РНБ. Оп. 1. № 35. Л. 1; РНБ. Оп. 1. № 37 — списки на обороте переплета). Помимо стремления выделить уже напечатанные баллады в отдельные списки, Жуковский на разных этапах творчества составлял перечень сочинений, которым не суждено было реализоваться, но они свидетель-ствуют об особенностях его творческого мышления, например, «Балла¬ды. Орфей. Арион. Церерина жалоба. Элевзинское таинство. Хор греков. Кас¬тор и Поллукс. Семела. Эндимион. Дафна и Аполлон. Алфей и Аретуза. Лета. Орест и Пилад. Прометей. Медуза» (РНБ. Оп. 1. № 77. Л. 25. Датируется 1814 г.). То есть уже в 1814 году возникает замысел «античного цикла», из которого впоследствии написаны лишь три баллады («Жалоба Цере¬ры», «Торжество победителей», «Элевзинский праздник»). Это соотно¬шение потенциального и осуществленного, стремление к универсализ¬му и варьирование вечных тем в отдельных сюжетах — характерная черта балладного мира Жуковского.
Баллады Жуковского всегда отчетливо осознавались современника¬ми как совершенно оригинальное явление, ниспровергающее каноны и смешивающее стилевые стихии. Подобно трем «балладным взрывам» можно говорить о своеобразных «полемических взрывав, связанных с попыткой утверждения любимого жанра Жуковского. В 1815 году на премьере комедии А. А. Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды» разразился скандал, связанный с тройным пародированием: па¬родия «на личность» (поэт Фиалкин), античную балладу и балладную фантастику в стиле «Людмилы». Скандал инициировал создание «Ар-замаса», ставшего защитником баллады Жуковского в форме гранди¬озной самопародии, заключающей в себе плодотворные тенденции свободы и открытости: взаимовлияние литературы и быта, синтеза
— Н. Ж. Ветшева, Э. М. Жилякова —
высокого и юмористического, эксперимента, критического отношения и литературной действительности. Все арзамасцы получили имена из ^«мученических баллад», а сам Жуковский стал бессменным секретарем общества под именем самой поэтичной балладной героини — Светла¬ны. Ф. Ф. Вигель (Ивиков журавль в «Арзамасе») отчетливо связал на¬чало романтизма с появлением баллад Жуковского. «Упитанные лите¬ратурою древних и французскою, ее покорною подражательницею (…) ! мы в выборах его увидели нечто чудовищное. Мертвецы, привидения, г чертовщина, убийства, освещаемые луною, да это все принадлежит к i сказкам да разве английским романам; вместо Геро, с нежным трепе¬том ожидающей утопающего Леандра, представить нам бешено-страст¬ную Ленору со скачущим трупом любовника! Надобен был его чудный дар, чтобы заставить нас не только без отвращения читать его баллады, но, наконец, даже полюбить их. Не знаю, испортил ли он наш вкус; по крайней мере создал нам новые ощущения, новые наслаждения. Вот и начало у нас романтизма» (Вигель Ф. Ф. Воспоминания. Ч. 3. М., 1864. С. 135—136).
Биографы, друзья, литературные противники, недоумевавшие по поводу «странного выбора предметов», не всегда улавливали подлин¬ное открытие Жуковского: за условным фантастическим миром баллад скрывалось ощущение таинственной бездны жизни мира и таинств человеческой души. Поэтому часто критика в пародийном ключе вос¬производила сюжетно-образную основу, что и проявилось в полемике 1816—1820 годов. Классическим образцом такого восприятия является отзыв А. С. Грибоедова: «Способ, который употребляет мертвец, чтоб уговорить Людмилу за собою следовать, очень оригинален: «Чу, совы пустынной крики!» (…) Кажется, что крик совы вовсе не заманчив, и он должен бы удержать Людмилу от ночной поездки (…) Наконец, когда они всего уже наслушались, мнимый жених Людмилы признается ей, что дом его гроб и путь к нему далек. Я бы, например, после этого ни минуты с ним не остался, но не все видят вещи одинаково. Людмила обхватила мертвеца нежною рукой и помчалась с ним» (СО. 1816. Ч. 31. №30. С. 158—159). …….Г
Особенно не повезло балладе «Рыбак» (1818), перепечатанной в 1820 году, вызвавшей полемическую дискуссию, начатую О. М. Сомо¬вым (см. комментарий к этой балладе), что привело к беспрецедентным последствиям: Жуковский не включил ее больше ни в одно прижизнен¬ное издание, нет ее и в составе БиП.
Последний «балладный взрыв» (1828—1833) ознаменован не столь¬ко острой полемикой, сколько отзывами на выход книги БиП, чрезвы¬
Баллады Жуковского
чайно для Жуковского значимой, но в полной мере все же неоцененной. Может быть, лишь Е. А. Баратынский в письме к И. В. Киреевскому от 18 января 1832 года отметил одно из основных качеств новых творений поэта: «Я получил баллады Жуковского. В некоторых необыкновенное совершенство слов и простота, которую не имел Жуковский в прежних его произведениях. Он мне даже дает охоту рифмовать легенды» (Ба¬ратынский Е. А. Разума великолепный пир: О литературе и искусстве. М., 1981. С. 136). Верность нравственно-эстетическим принципам в эпоху «ускорения» 1830 года русской действительности воспринима¬лась отчасти как анахронизм, и Жуковский не случайно создает одну из самых исповедально-автобиографических баллад — «Старый рыцарь». Культурный космос БиП, построенный по принципу взаимодополне¬ния, полноты охвата (так, античный закон справедливости дополняет¬ся христианской идеей милосердия; легенда и миф размыкаются в мир личностной духовности; сила судьбы спорит с нравственной стойкос¬тью человека; судьба цивилизации включает конкретные жизненные коллизии и т. п.), опережает желание только «быть с веком наравне», становясь в перспективе большого времени «воздухом русской поэзии» (Немзер. С. 263).
Необычайно важным для понимания интереса Жуковского к балла¬де как художественной форме выражения народного сознания и куль¬туры является характер чтения им трудов Гердера по истории поэзии. Внимание Жуковского особенно привлекали три известные работы Гердера: «Об Оссиане и песнях древних народов», «Сходство средне¬вековой и английской поэзии» и «Предисловие к народным песням» (Реморова. С. 153). При чтении трудов Гердера, а затем и конспектиро¬вании (см.: БЖ. Ч. 2. С. 207, 211, 215) Жуковский подчеркивает и вы¬деляет те рассуждения, где речь идет о значении народного творчества для познания истории народа и развития всего современного искусства, и в частности создания национальной культуры. Жуковский целиком отчеркивает текст статьи Гердера: «Мифология в той мере, в какой она еще продолжает жить в народных сказаниях и песнях, — если ее доб¬росовестно записать, окинуть ясным и проницательным взором, пло¬дотворно обработать, какая это была бы сокровищница для поэта и оратора своего народа, для моралиста и философа!» (Реморова. С. 158). Обратившись к сюжетам средневековых баллад и легенд, материалам народного творчества, взяв за основу тексты европейских поэтов, близ¬ких ему увлеченностью мифологией своего народа, Жуковский возвра¬щал балладе ее исторический смысл и назначение — быть выражением духа народа.
Н. Ж. Ветшева, Э. М. Жилякова
Историческая концепция национального эпоса получила прелом¬ление в балладе Жуковского в повышенном интересе к нравственно-религиозным обрядам, народным поверьям и обычаям («Светлана»); к воссозданию славянского хронотопа («Двенадцать спящих дев»); рит¬мической песенной организации. Но более всего она сказалась в поэти¬ческом изображении национального характера — целомудренного, на¬ивного и доверчивого. Поэтике Жуковского присущи детали неяркого северного пейзажа, с которыми «рифмуется» психологический портрет Светланы («Тускло светится луна // В сумраке тумана — // Молчалива и грустна // Милая Светлана»), надолго вперед определивший стилисти¬ку женского портрета и изображение очарованной русской души — ив «Эоловой арфе» самого поэта, и в «Евгении Онегине» А. С. Пушкина.
Прошлое, история оказались у Жуковского сопряженными с чув¬ствами человека, с его надеждами, слезами, ожиданиями, страхами, волнениями.
Баллада с ее рыцарским пафосом подвига и самопожертвования явилась для Жуковского действенным способом формирования исто¬рического сознания целой нации через развитие чувства патриотизма и гражданственности, через ощущение причастности к судьбе своей страны. Участник Отечественной войны 1812 года, автор знаменито¬го «Певца во стане русских воинов», Жуковский и в балладах создает апофеоз темы Отечества, но делает это по-своему — более всего через изображение картин родной природы, которая предстает в сиянии трепетного лунного света, в волнах воздушного тумана, «струящихся зыбких вод», с «перелетным ветерком» и «дремлющим листом», с «вече¬реющим днем». С Жуковского описание природы в русской литературе становится способом выражения авторской философской концепции величия и неповторимости национального духа.
Но будучи человеком европейской культуры, воспринявшим идеи Просвещения, Жуковский ставит проблему национального самосозна¬ния и искусства, следуя за гердеровским пониманием истории как про¬цесса развития всего человечества и общечеловеческой культуры. А по¬тому в балладах Жуковский опирается на мировой опыт искусства — и тема любви к родине как выражения чувства сопричастности к высшим духовным ценностям органично звучит и в «Светлане», и в «Ахилле» — балладе с античными героями и сюжетом из античной истории:
Край отчизны, светлы воды, Очарованны места <...>
Важную роль в создании лироэпического звучания баллады, в осу¬ществлении единства исторического и нравственно-психологического
236
Баллады Жуковского
содержания играет ключевой образ певца и поэта, генетически восхо¬дящий к средневековой и оссиановской традиции.
