включения бал¬лад и повестей в собрания стихотворений (С 1—5) отдельным изданием выходит

2б5

ПРИМЕЧАНИЯ

«Старинная повесть в двух балладах» «Двенадцать спящих дев» (1817) дважды (в 1823 и 1824) «Пустынник» (вместе со стихотворением «Ангел и певец»).

В С б—10, ПСС сохранен хронологический принцип С 5, что «расгворяет» бал-лады в общем потоке творческой эволюции Жуковского, лишая их столь значимо¬го для самого поэта эстетического и художественного единства. Послереволюци¬онные издания (Стихотворения, СС 1, СС 2) сохраняют безусловную целостность балладного единства, печатая их вместе в хронологическом порядке (к сожалению, Ц. С. Вольпе исключил из своего издания две баллады — «Королева Урака и пять мучеников» и «Братоубийца»).

В издании и комментариях мы придерживаемся сформулированных в т. 1 наст, изд. принципов текстологического описания (см. Т. 1 наст. изд. С. 419—421). Бал¬лады, обладая большей жанровой целостностью, чем многообразный мир лирики, концентрируют внимание на творческой истории (которая бывает чрезвычайно сложной, растянутой во времени, как, например, случилось с «Двенадцатью спя¬щими девами» (1810—1817)); на особенностях творческого мышления Жуковско¬го (наличие планов, конспектов, большинство из которых впервые публикуются в наст. изд. — см. комм, к «Светлане», «Эоловой арфе», «Двенадцати спящим девам»,

: «Узнику»). Не производя буквального сопоставления иноязычных оригиналов и переводов, комментаторы старались отметить типологию «разночтений», особен¬ности не буквального художественного перевода, а перевода различных художест¬венных систем. Не фиксируя всех вариантов и черновых редакций, сохраняем опыт

!постишного комментария, касающегося значимых моментов движения замысла от чернового автографа к беловому, от первого издания к последующим и т. д. Особое значение, помимо отражения мирообразов баллад и повестей в зеркале музыки и живописи, имеют взаимосвязи баллады и пародии на уровне литературного быта. Баллада, становясь генетически источником возникновения «Арзамаса», наделяет его участников балладными прозвищами и стереотипами игрового поведения, что отражено в комментариях. Наличие пародий, свидетельствующих об амбивалент¬ной природе жанра, также зафиксировано в комментариях.

Людмила

(«Где ты, милый? Что с тобою?..») (С. 9)

Автографы:

1) РНБ. Оп. 1. № 14. Л. 47—50 об. — беловой, с заглавием: «Людмила», подза-головком: «Русская баллада» и подписью: «Ж.». Совпадает с текстом первой публи-кации.

2) РНБ. Оп. 1. № 20. Л. 1 — беловой; окончание от ст. 219: «Бух в нее и с се¬доком» написано рукою М. А. Протасовой. Слово «бух» зачеркнуто и заменено на «прыг» Жуковским. Им же сделано примечание к ст. 199: «Конь, мой конь, бежит песок»: «В песочных часах».

Копии:

1) РНБ. Оп. 2. № 2. Л. 33 об.—36 об. — рукою А. А. Протасовой, с подзаголов¬ком: «Русская баллада».

266

— ПРИМЕЧАНИЯ — i<№ ' **' 2) РНБ. Оп. 2. № 1. Л. 29—31 об. — ст. 1—218 рукою М. А. Протасовой с прав¬кой Жуковского; подзаголовок: «Подражание Биргеровой Леоноре» зачеркнут. 3) ПД. № 10089. Л. 51 об.—53— рукою неизвестного лица, с исправлениями Жуковского. Впервые: ВЕ. 1808. Ч. 39. № 9. Май. С. 41—49 — с подзаголовком: «Русская баллада» и с примечанием: «Подражание Биргеровой Леоноре», за подписью: «Ж.». В прижизненных и з д а н и я х: БиП. Ч. 1. С. 121—133; С 1—5. В С 1—3 (Т. 3) с подзаголовком: «Подражание Бюргеру» в разделе: «Баллады»; в С 4 (Т. 3) подзаголовок снят. В С 5 (Т. 1. С. 55—65) — с подзаголовком: «Баллада» и датой: «1808». Датируется: 14 апреля 1808 г. Основанием для датировки является указание самого Жуковского в составлен¬ном им списке стихотворений 1808 г.: «14 апр(еля)» (РНБ. Оп. 1. № 13. Л. 5). Оче¬видно, что это был день окончания работы над переложением баллады «Lenore». «Людмила» — вольное переложение баллады «Lenore» немецкого поэта Готфри-да Августа Бюргера (1747—1794), одного из известных представителей немецкого пред романтизма, создателя жанра «серьезной баллады», сюжет которой восходит к народным преданиям. Баллада Бюргера была написана в 1773 г., и ее появление стало событием ог-ромного литературного значения: «...балладу читали по всей Германии, сам Гете любил декламировать ее, композиторы перекладывали ее на музыку, живописцы иллюстрировали ее, а два французских художника выбрали моменты из "Леноры" для своих картин» (Созонович И. «Людмила» и ее первоисточник // Васшиш Андре¬евич Жуковский:_Егр жизнь и с / Сост. В. И. Покровс¬кий. М., 1908. С. 108). Август Шлегель заметил: «Если бы Бюргер ничего больше не написал, то и это обеспечило бы для него бессмертие» (Там же. С. 109). В течение нескольких лет баллада «Ленора» была переведена на многие европейские язы¬ки. Появилось семь английских переводов, один из которых был сделан Вальте- _ром Скоттом. По всей вероятности, со многими из них Жуковский был знаком ' Во всяком случае, в его библиотеке сохранилось любопытное издание бюргеров-ской баллады: «Lenore. Ballade von Btirger. In drei englischen Ubersetzungen [von W. R. Spenser, H. J. Pye, J. T. Stanley], nebst dem deutschen Original-Texte. Wien, 1798» i (Описание. № 749). Параллельные тексты оригинала и трех английских перево- дов позволяли^усскому~ п<фадо$чику проникнуть в дух и настроение немецкого , I балладника. Многочисленные издания сочинений Вальтера Скотта, имеющиеся в / библиотеке Жуковского и содержащие перевод баллады Бюргера, дают основание ^говорить, что и этот перевод не прошел мимо его внимания. Вряд ли Жуковский создал свое переложение в течение одного дня. Есть ос-нование говорить, что поэт тщательно готовился к этой работе. В библиотеке по¬эта имеется двухтомное собрание стихотворений Г.-А. Бюргера в одном перепле¬те: «Gedichte von Gottfried August Burger. Theile 1—2. Gottingen, 1789» (Описание. № 748), с надписью на верхнем форзаце: «На память Бюргера тебе я посылаю». Автора этой надписи установить не удалось, но многочисленные пометки и запи¬си Жуковского на нижнем форзаце и крышке переплета наводят на некоторые 2б? размышления. Отметив в оглавлении несколько баллад Бюргера, Жуковский на нижнем форзаце составляет обширный список балладных сюжетов из 28 заглавий. Первой в этом ряду находится «Людмила». Кроме того, Жуковский называет не-сколько баллад Шиллера («Кассандра», «Ивиковы журавли», «Вход в кузницу») и другие баллады Бюргера («Роберт», «Ленардо и Бландина», «Посещение»). Подроб¬нее см.: Янушкевич. С. 82. Датировать этот список не представляется возможным, но известная запись в рабочей тетради, после дневникового фрагмента от декабря 1807 г. (см.: Янушке¬вич. С. 81), о соотношении баллад Бюргера и Шиллера (см. об этом ниже) позволя¬ет высказать предположение: в конце 1807 — начале 1808 г. Жуковский обращался к балладам Бюргера. В пользу этого предположения говорит и перевод Жуковским в конце 1807 г. трех начальных строф баллады Бюргера «Ленардо и Бландина» (см.: Резанов. Вып. 2. С. 490—491 и примечания в наст. томе). По всей вероятности, работа над переложением «Леноры» Бюргера и размыш¬ление о ее эстетической природе относятся к началу 1808 г., а завершение датиру¬ется 14 апреля. Но, безусловно, прав современный исследователь, заметивший: «Если бы в ка-лендарях отмечались даты "рождения" жанров, то 14 апреля, несомненно, стало бы днем рождения русской баллады» (Немзер. С. 161). Несмотря на то, что до автора «Людмилы» в русской поэзии к балладе обращались Н. М. Карамзин, И. И. Дмит¬риев, М. Н. Муравьев, А. X. Востоков и другие, именно Жуковский стал первым «русским балладником», потому что, по словам Белинского, «тогдашнее общество бессознательно почувствовало в этой балладе новый дух творчества, новый мир-поэзии» (Белинский. Т. 7. С. 170). Безудержный полет фантазии, необычность сю¬жета, нравственные проблемы личности и философия судьбы — все это определяла эстетику романтической баллады Жуковского. По словам Ф. Вигеля, он «создал нам новые ощущения, новые наслаждения. Вот и начало у нас романтизма» (Вигель Записки. Т. 1. М., 1928. С. 343). Да и сам Жуковский уже скоро понял свое бал^ ладное предназначение. Отсюда признание поэта: «Баллады мой избранный род поэзии; следовательно, их число должно быть по крайней мере 10, ибо и заповедей Божиих такое же число» (ПЖТ. С. 104). — Не закончив работу над «Ленардо и Бландиной», поэт принимается за более известный и притягательный сюжет. За многое Жуковский ценил Бюргера и в период 1805—1808 гг. даже предпочитал его в чем-то Шиллеру. «Бюргер в роде баллад единственный (...) В особенности изображает он очень счастливо ужасное... Картины свои заимствует он от таинственной природы того света, который не есть идеальный свет, созданный фантазией древних поэтов, но мрачное владычество суеверия — Шиллер менее живописен, язык его не имеет привлекательной про¬стонародности Бюргерова языка, но он благороднее и приятнее (...) Шиллер более философ, а Бюргер простой повествователь, который занимаясь предметом своим, не заботится ни о чем постороннем» (Шевырев С. П. О значении Л^укавскогав,рус¬ской жизни и поэзии. М., 1853. С. 68—69, примеч. 35). Творческая установка Жуковского на создание русской баллады четко сформу-лирована в подзаголовке к «Людмиле»: «Русская баллада» с примечанием: «Под^ ражание Биргеровой Леоноре». Отсюда определенная близость к русской балладе XVIII в. и особенно к сентиментализму Карамзина (см., например, балладу Карам¬ 268 ПРИМЕЧАНИЯ зина «Раиса», близость Жуковского к которой проявилась в самом имени герои¬ни — «Кронид вдали бежал от глаз моих с Людмилой»). О влиянии сентиментализ¬ма на балладу Жуковского говорил А. С. Грибоедов (СО. 1816. Ч. 31. № 30. С. 57). Самое главное воздействие сетт'га^ен;галдама^вр многом определившее русский стиль баллады Жуковского, проявилось в_элегизме тона «Людмилы», на который обратил внимание Н. И. Гнедич, указывая, что отличие баллады Жуковского от Бюргера проявилось не во внешнем, а во внутреннем преобразовании не только имен и лиц: «краска поэзии, тон выражения и чувств, составляющие характер и дающие физиогномию лицам» (СО. 1816. № 27. С. 437). Наиболее точно и полно сказал об этом Н. В. Гоголь: «"Светлана" и "Людмила" разнесли в первый раз гре- ''/ ющие звуки нашей славянской природы (...) элегический род нашей поэзии создан ', им» (Гоголь. Т. 8. С. 377—378). Это прежде всего проявилось в героях баллады, об- / лик которых Жуковский видоизменил до неузнаваемости. Грустная и мечтательная Людмила не похожа на решительную и страстную Ленору. Смягчен и одухотворен образ «зловещего» жениха-мертвеца. Появились лирические пейзажи, отсутствующие у Бюргера, с характерной лек- Л сикой Жуковского: «месяц величавый», «тихая дубрава», «зерцало зыбких вод», ; «далекий свод небес». Все это поэтизирует стиль балла^^^ ^ ремляет взор автора и читателя ввысь, к идеалу. Жуковский преодолевает беспро-светный ужас, так же как и грубую простонародность Бюргера. Самой переработ¬кой стиля бюргеровой «Леноры» Жуковский подтвердил слова В. Г. Белинского, что он «поэт стремления, душевного порыва к неопределенному идеалу» (Белин¬ский. Т. 7. С. 221). Создавая свою первую балладу, Жуковский наряду с русскими национальными традициями активно воспринял черты оссиановского^ стиля. Об этом писал Гне¬дич: «Выпуская в Бюргере картины страшньГе*и несообразные с вероятием нашего народа и заменяя их своими, певец Людмилы использовал "совершенно оссианов-ские тени": Слышат шорох тихих теней: В чае полуночных видении, В дыме облака, толпой...» (СО. 1816. Ч. 31. №27. С. 3). Об оссианизме