с «Lenore», так и с «Людмилой». Начальный диалог героини с матерью заме¬няется стилизованным обрядом святочных гаданий; сцены стремительного полета подлинника и «подражания», сохраняясь в «Светлане», переходят в более значи¬мый эпизод (избушка с оживающим мертвым женихом); диалог-клятва верности страстному чувству («Что до мертвых, что до гроба…») трансформируется в органи-ческую русской идеальной натуре веру в Провидение. Поэтому страшное гадание разрешается счастливым пробуждением и вполне сказочным финалом (свадьбой).

В плане № 2 героиня названа Ольгой, вариант: «Людмила» (зачеркнут) (ср.: «Ольга» П. А. Катенина). Стилевая атмосфера более разнообразна и даже включает элементы художественности (контрасты полета сквозь вьюгу и неподвижной уны-лости мертвеца — см. фрагмент 7 плана). На стиль повлияла «страшная баллада»

ПРИМЕЧАНИЯ

1810 г. («Громобой»), в свою очередь уже отдельные характеристики мертвого же-ниха в «Светлане» (фрагменты 14, 15, 16 в нумерации Жуковского) предвещают «ужасы» «Старушки».

В плане появляются значимые реалии (метель, вьюга, голубок (был в № 1), чер¬ный ворон, зеркало), которые подвергнутся романтической символизации в окон¬чательном тексте. Финал редуцирован до: («Села ~ Чу!., в дали пустой гремит // Колокольчик звонкий») вместо: (Проходит день, проходит другой! Она не пьет, не спит, не ест!). В планах отсутствует поэтический эпилог — пожелание адресату баллады.

«Светлана» является плодотворным и оригинальным опытом создания ли-тературной баллады на фольклорно-мифологической почве: это сказывается в использовании универсального мифологического сюжета о «злых мертвецах» (см.: Созопович И. «Ленора» Бюргера и родственные ей сюжеты в народной поэзии, европейской и русской. Варшава, 1893; Волков Р. М. Славянские параллели к балла-дам Жуковского «Людмила» и «Светлана» // Учен. зап. Черновицкого ун-та. Чернов-цы, 1958. Т. 30. Вып. 6. С. 1—32); в этнографической стилизации обряда святочных гаданий (см.: Губарева Р. В. [Иезуитова Р. В.] Указ. соч. С. 175—196; Душечкииа Е. В. Русский святочный рассказ: Становление жанра. СПб., 1995. С. 84—98); введении сказовой и диалогической песенной формы повествования, мифологических уни-версалиях (сон, гадание) и пр.

Воссоздавая атмосферу Святок (времени от Рождества до Крещения), Жуков¬ский вводит архаические реалии языческого вопрошания судьбы. Ст. 1—14; 23— 28; 44—57 «Светланы», как отмечают исследователи, имеют аналоги в произве¬дениях М. Д. Чулкова. «Светлана» аккумулировала важнейшие балладные темы: предчувствие, возмездие, расставание и соединение, любовь, веру в Провидение как залог спасения. Эта баллада, несмотря на ее гармоничность, является парадок¬сальным выражением сути творческого мышления Жуковского. На уровне поэтики это связано с мотивами гадания и сна: метафизический трагизм бытия (онтологи¬чески и подсознательно) претерпевает метаморфозы, отражаясь в зеркале гадания, становясь инверсией «ужасного» сюжета в сновидении. Жуковский уловил хрупкое единство Жизни и Поэзии, выразив его в принципе игры, радостной открытости миру, богатству возможностей «чистой души» на путях веры в жизнь.

«Светлана», в отличие от «Людмилы», не была предметом бурных полемик, она сразу признается безусловной удачей Жуковского и в дальнейшем усваивается рус-ской культурой даже не столько как балладный сюжет, сколько как образ и тональ-ность.

Тем не менее, ореол восприятия складывается из разных оттенков, что связано не столько с оценкой самой баллады, сколько с культурным контекстом и меняю¬щейся эстетической ситуацией. Н. И. Гнедич, упоминая «Светлану» в рецензии на переложение П. А. Катениным «Леноры» Бюргера, предостерегает ее «любезного творца» от бездарных подражателей: «Сердечно желаем, чтоб подражатели, кото¬рые до сих пор только его передразнивают, произвели что-нибудь подобное «Пев¬цу во стане русских воинов» или «Светлане»» (СО. 1816. № 27. С. 3).

Кюхельбекер, при всем своем порой критическом отношении к романтической манере Жуковского, заметит: «Печатью народности ознаменованы какие-нибудь 80 стихов в «Светлане» и в «Послании к Воейкову» Жуковского» (Мнемозина. Ч. 2. 1824. С. 38; см. также: Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 457). Белинский дает оценку «Светлане», исходя из понимания народности как

ПРИМЕЧАНИЯ

формы национального самосознания: «»Светлана», оригинальная баллада Жуков-ского, была признана его chef cToeuvre, так что критики и словесники того времени (она была напечатана в 1813 году, стало быть, тридцать лет назад тому) титуловали Жуковского певцом Светланы. В этой балладе Жуковский хотел быть народным (…) Содержание «Светланы» известно всем и каждому: оно самое романтическое, и во¬обще лучшая критика, какая когда-либо написана была о «Светлане», заключается в посвятительном куплете баллады:

В iieii большие чудеса, Очень мало складу».

(Белинский. Т. 7. С. 170).

Для занятий с вел. кн. Александрой Федоровной, которые должны были состо¬яться 10 и 12 октября 1818 г., Жуковский перелагает начало «Светланы» прозой по-русски и здесь же по-немецки. Цитируем по публикации Л. Н. Киселевой: «Один раз в Крещенский вечерок девушки гадали: сняв с ноги башмачок, бросали его за ворота; пололи снег; слушали под окном; кормили счетным зерном курицу; топили ярый воск; клали золотой персгень, изумрудныя серьги в чашу с чистою водою; разстилали белый плат и пели в лад над чашей подблюдныя песенки.

Тускло светится луна в сумерке тумана, молчалива и грустна милая Светлана. «Что с тобой подруженька? Вымолви словечко! Слушай круговой песни; вынь себе колечко. Ты красавец кузнец, ск.(уй) мне злат и нов венец, скуй златое кольцо. Мне венчаться тем венцом, обручаться тем кольцом при святом налое»» (Жуковский В. А. Тетрадь с текстами для переводов. Составлена для занятий с вел. кн. Александрой Федоровной // РО РНБ. Оп. 1. № 96. Л. 3—3 об. См.: Киселева Л. Н. Жуковский-педа-гог// Пушкинские чтения в Тарту 3. Тарту, 2004. С. 227—228. Примеч. 44).

«Светлана» стала эмоциональным и стилевым камертоном образа Татьяны Ла-риной. Эпиграф к пятой главе «Евгения Онегина» («О, не знай сих страшных снов // Ты, моя Светлана…») предполагает дальнейшую цепь ассоциаций (гадание и сон Татьяны—Светланы); сравнение-портрет («Тускло светится луна // В сумраке тума¬на — // Молчалива и грустна // Милая Светлана» («Светлана») и пушкинская Тать¬яна: «— Да та, которая грустна // И молчалива, как Светлана, // Вошла и села у окна» (третья глава); иронические реминисценции («Но стало страшно вдруг Татьяне… • // И я — при мысли о Светлане // Мне стало страшно — так и быть… // С Татьяной нам не ворожить» (пятая глава).

В повести Пушкина «Метель» эпиграфом из «Светланы» (ст. 113—116; 127—134) воссоздается атмосфера заснеженной скачки сквозь вьюгу, равнозначную непости-жимой судьбе.

«Светлана», не достигая пушкинской глубины и объемности в создании жен¬ского национального характера, являет иное, не менее важное качество — всеми ощутимую сопричастность мелодии русской жизни, в которой сливаются летящий снег, молчаливая грусть, торящая свеча и стойкая верность.

Заглавие баллады спало поэтическим именем ее адресата — любимой племян¬ницы Жуковского Александры Андреевны Протасовой (в замужестве Воейковой). См. об этом: Соловьев. Т. 1—2. Не случайно книга названа: «История одной жизни: А. А. Воейкова — «Светлана»». Образ, созданный в балладе, стал культурной про¬екцией судьбы этой одаренной, неординарной женщины, оказавшей благотворное влияние на жизнь и творчество А. И. Тургенева, В. А. Перовского, И. И. Козлова,

19 — 9079

ПРИМЕЧАНИЯ

Н. М. Языкова, К. К. Зейдлица, родных и близких. Реальная жизнь, исполненная семейных драм и кроткой покорности судьбе, тяжелый недуг, завершившийся ран¬ней смертью в 1829 г., на первый взгляд, противоречат лучезарному поэтическому посвящению-эпилогу, но бытовое несоответствие «Жизни» и «Поэзии» лишь под-черкивает подлинность сути, единство сущности и образа.

Имя Светлана стало поэтическим прозвищем Жуковского в «Арзамасе», также отражая сущность его гармоничной, светлой, стремящейся к равновесию натуры. Два факультативных персонажа баллады подарили имена арзамасцу А. А. Плеще¬еву, обладавшему смуглым цветом лица (Черный Вран. В балладе (ст. 129—130): «Черный вран, свистя крылом, // Вьется над санями»), и А. С. Пушкину (Сверчок. В балладе (ст. 69—70): «Крикнул жалобно сверчок, // Вестник полуночи»). Вигель отмечает: «Я не спросил тогда, за что его назвали Сверчком, теперь нахожу это весьма кстати: ибо в некотором отдалении от Петербурга, спрятанный в стенах Ли¬цея, прекрасными стихами уже подавал он оттуда свой звонкий голос» (Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1928. Т. 2. С. 112). Сверчок есть и в «Пустыннике».

По мотивам баллады в 1822 г. была поставлена «волшебная опера-баллада» «Светлана, или Сто лет в один день» (либретто А. П. Вешнякова, музыка Ш.-С. Ка-теля и К. А. Кавоса), а в 1825 г. «волшебно-аллегорическое представление» «Сон Светланы» (ИРДТ. Т. 2. С. 518, 522). Баллада положена на музыку А. А. Плещеевым (1832 г.), К. Арнольдом (1840 г.), отрывок «Раз в крещенский вечерок…» стал извес-тным романсом А. Е. Варламова (1834 г.). По мотивам баллады в 1836 г. создана картина К. П. Брюллова «Гадающая Светлана». В конце 1830-х гг. появляется па¬родия М. А. Дмитриева на современных журналистов (Н. Полевого, Ф. Булгарина, О. Сенковского) «Новая Светлана», восходящая к тексту баллады Жуковского (см.: Эпиграмма и сатира: Из истории литературной борьбы XIX века. М.; Л.: Academia, 1931. Т. 1. С. 265—278).

Строфика «Светланы» (14 стихов) отлична от «Людмилы» (12 стихов) и «Леноры» (8 стихов); баллада написана разностопным хореем (43434343443443), что способ-ствует созданию сказово-повествовательного стиля. Р. В. Иезуитова сопоставила по-этическое описание святочных гаданий Жуковского с источниками переложения. Приводим фрагменты этих сравнений. (См.: Губарева Р. В. [Иезуитова Р. В.] «Светла-на» Жуковского (Из истории русской баллады) // Учен. зап. Ленинградского гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Л., 1963. Т. 245.)

Ст. 1—14. Раз в крещенский вечерок ~ Песенки подблюдиы… — У М. Д. Чулкова (Абевега русских суеверий. М., 1786. С. 150—154): «4. Льют олово или свинец, воск и золото в воду, загадывая прежде, и какое изображение выльется, то и верят крепко, что то в жизни с ними случится» (…) «5. Слушают под окнами, загадав прежде, и ка¬кое слово от бывших в избе услышат, то по тому и располагают свою судьбину». (…) «7. Полют снег, и в которую сторону бросит оной, то и слушает тамо, какая прежде собака залает, ежели толстым голосом, то быть ей за старым мужем, а когда тонким, то быть за молодым» (…) «9. Снимают ночью кур с насести и, принеся в горницу, дают клевать счетом пшеницу или другой какой зернистый хлеб: а по тому и отга¬дывают будущую свою участь» (…) «17. Бросают башмаки через ворота на улицу, и в которую сторону ляжет оной носком, в той стороне и быть ей замужем…».

Ст. 23—28. Пой, красавица: «Кузнец, // Скуй мне злат и нов венец ~ При святом на¬лое»… — У Чулкова в «Собрании разных песен»: «Идет кузнец из кузницы, сава. //

290

ПРИМЕЧАНИЯ

Несет кузнец три молота // Кузнец, кузнец, ты скуй венец, // Ты скуй венец золот и нов, // Из остаточков золот перстень, // Из обрезочков булавочку, // Мне в том венце венчатися, // Мне тем перстнем обручатися, / Мне тою булавкой убрус притыкать» (ЧулковМ.Д. Сочинения. Т. 1. СПб., 1913. С. 765).

Ст. 43—56. Вот, в светлице стол накрыт ~