Ужинать с тобою»… — У Чулкова: «Сидя в пустой горнице, смотрятся в зеркало: девица приходит в пустую комнату одна, принеся с собою два прибора, зеркало и свечу, ставит все оное в порядке на стол и, сев против зеркала, гадаег: «суженой, ряженой, приди ко мне ужинать». Минут за пять перед его приходом начинает зеркало тускнеть, а девушка проти¬рает его нарочно для того приготовленным полотенцем; наконец придет некто и смотрится через ее плечо в зеркало» (Чулков М. Д. Абевега русских суеверий. М., 1786. С. 148).

Ст. 59. С пшйиой робостью она… — В автографе (РНБ. Оп. 1. № 14) и первой пуб-ликации: «С тайным трепетом она».

Ст. 78. Яркими глазами… — В автографе: «Яркими очами».

Ст. 80—81. Вдруг в ее влетает слух II Тихий, легкий шепот… — В автографе и ВЕ: «Вот в ее влетает слух // Нежный, легкий шёпот».

Ст. 87. «Радость, свет моих очей… — В автографе: «О любовь моих очей».

Ст. 131. Ворон каркает: печаль!.. — В автографе и ВЕ: «Вещий стон гласит пе-чаль».

Ст. 133—134. Чутко смотрят в темпу даль, II Подымая гривы… — В автографе: «Чудно смотрят в темну даль, // Воздымая гривы».

Ст. 169—170. Все утихло… вьюги нет… II Слабо свечка тлится… — В автографе: «Все затихло… вьюги нет… // Свечка слабо тлится».

Ст. 197—198. Встрепенулся, развернул IIЛегкие он крилы… — В автографе: «Встре¬пенулся, развернул // Белоснежны крилы».

Ст. 200—201. Всей лишенный силы, II Простонав, заскрежетал… — В автографе и ВЕ: «Вмиг лишенный силы, // Воссгонав, заскрежетал».

Ст. 229—230. Снег на солнышке блестит, II Пар алеет тонкий… — В автографе: «Снег на солнышке горит, // Дым алеет тонкий».

Ст. 245—246. Те ж па сладостных устах II Милы разговоры… — В автографе: «Те ж в смеющихся устах // Нежны разговоры».

Ст. 262. «Лучший друг нам в жизни сей… — В автографе: «Нам хранитель в жиз¬ни сей».

Ст. 264. Благ зиждителя закон…— В автографе: «Нам [Хранителя] Создателя закон».

Ст. 276. Как приятный ручейка… — В автографе: «Как веселый ручейка».

Ф. Канунов; Н. Ветшева (обоснование датировки и публикация планов)

Ивиковы журавли

(«На Посидонов пир веселый…») (С. 39)

Автограф (РНБ. Оп. 1. № 14. Л. 125 об.—127)— беловой, с незначитель¬ной правкой и разночтениями в ст. 169—184 (последние 2 строфы, см. постишные примеч.).

19*

291

Копии:

1) РГАЛИ. Оп. 1. № 2. Л. 20—20 об. — рукою неустановленного лица.

2) РГАЛИ. Оп. 2. № 8а. Л. 4—8 об. — рукою неустановленного лица. Впервые: ВЕ. 1814. Ч. 73. № 3. Январь. С. 200—205 с подзаголовком: «Балла¬да» и подписью: «Ж…», без примечаний.

В прижизненных изданиях: С 1—5, БиП; в С 1—2 с подзаголовком: «Из Шиллера», датой: «1813» и примечаниями, которые впоследствии печатались во всех изданиях (см. постишные примеч.); в С 3 без даты, с подзаголовком: «Под¬ражание Шиллеру»; в С 4, БиП — без даты и подзаголовка; в С 5 в подборке сти¬хотворений 1810г.

Датируется: август-декабрь 1813 г.

Перевод баллады Ф. Шиллера «Die Kraniche des Ibykus» («Журавли Ивика»). Ос-нованием для датировки служат дата первой публикации (третий январский номер ВЕ за 1814 г.) и положение автографа в рукописи, где ему предшествует текст сти-хотворения «Молитва детей» (август 1813 г., см. комм, в: Т. 1. С. 631 наст, изд.), а после него расположен автограф стихотворения «Кто б ни был ты — зефир, певец иль чародей!..» с датой: «1814. 12 генваря» (см. комм, в: Т. 1. С. 645 наст. изд.). Ср. также свидетельство А. П. Елагиной в ее краткой биографической записке о Жу¬ковском, написанной для С. П. Шевырева, найденной в его бумагах и опубликован¬ной М. П. Погодиным: «Весь 13-й год жили мы под Орлом, в деревне Протасовой; тут написал он [Жуковский] послание Воейкову, перевел «Ивиковых журавлей», «Адельстана», «Светлану», «Пустынника» и почти все романсы и песни» (В. А. Жу¬ковский в воспоминаниях. С. 470). В оглавлении 9-го тома собрания сочинений Шиллера из библиотеки Жуковского против названия баллады «Die Kraniche des Ibykus» рукою поэта проставлена дата: «1813» (Fr. Schillers sammtliche Werke: In 12 Bande. Stuttgart und Tiibingen, 1814. Bd 9/1).

Баллада «Die Kraniche des Ibykus», написанная Шиллером в 1797 г. и опублико-ванная впервые в «Musenalmanach ftir das Jahr 1798», восходит к эллинистическому преданию легендарного характера о насильственной смерти древнегреческого по¬эта 2-й половины VI в. до н. э. Ивика и саморазоблачении его убийц. Ивик родил¬ся в Региуме (Южная Италия), вел жизнь странствующего поэта, некоторое время жил при дворе Поликрата Самосского, тирана острова Самос (см. о нем в комм, к балладе «Поликратов перстень»). Легенда о смерти Ивика изложена в эпиграм¬ме Антипатра Сидонского, у лексикографа Свиды, в «Adagia» Эразма, в «De rebus Siculis» Фомы Фацелли (см. об этом: Собр. соч. Шиллера в переводах русских пи¬сателей: В 4 т. / Под ред. С. А. Венгерова. Т. 1. СПб., 1901. С. 431. Комментарий А. Г. Горнфельда). Но непосредственным источником сюжета баллады посчужпл, скорее всего, вариант предания, изложенный в трактате Плутарха «О болтливос¬ти». Ср.:«для слова, вырвавшегося из уст, словно из гавани, ни остановки не су¬ществует, ни якоря; мчась с шумом и звоном, оно ввергает сказавшего в великую и страшную опасность. (…) А большинство болтунов губит себя вовсе без причины. (…) И разве не подобным образом были пойманы убийцы Ивика, когда, сидя в театре, начали при виде журавлей со смехом перешептываться, что, мол, явились Ивиковы мстители? Между тем Ивик пропал уже давно, его разыскивали, и те, кто, сидя поблизости, услыхали этот шепот, тотчас ухватились за это и донесли властям. Так, изобличенные, они были подвергнуты пыткам, и наказали их не журавли, а

ПРИМЕЧАНИЯ

болтливый зуд, заставивший проговориться в убийстве» (Плутарх. Сочинения. М., 1983. С. 467—471).

Баллада Шиллера имеет сложную творческую историю. Первоначально этот сюжет намеревался обработать Гёте, впоследствии оба поэта собирались создать свои версии сюжета в своеобразном творческом соревновании, наконец, в июле 1797 г. Гёте передал сюжет Шиллеру (подробнее см.: И.-В. Гёте. Ф. Шиллер. Пе¬реписка: В 2 т. Т. 1. М., 1988. С. 361, 379, 380). 17 августа 1797 г. Шиллер отослал Гете текст готовой баллады с просьбой сделать на него замечания; письмо Гёте от 22 августа 1797 г. содержит подробную рецензию на балладу и рекомендации по ее доработке, которые были учтены Шиллером (Там же. С. 399, 400—402, 412— 413); таким образом, текст баллады представляется до некоторой степени резуль¬татом совместной обработки сюжета двумя поэтами. Об основной идее баллады Шиллер отозвался следующим образом:’ «Я постараюсь придать этим журавлям, которые являются ведь воплощением рока, большую широту и значимость» (Там же. С. 405); «Между тем мое изложение не должно вступать в сферу чудесного, я намеренно избегал этого уже в черновом наброске, только оставил все это слиш¬ком уж неопределенным. Катастрофа [здесь: в смысле «развязка». — О. Л.] должна объясняться простой, естественной случайностью. Эта случайность направляет по¬лет стаи журавлей над театром; убийца находится среди зрителей, и хотя трагедия нисколько не тронула, не потрясла его (этого я не думаю), однако она напомнила ему об его злодеянии, а стало быть, и о том, что происходило при этом; душа его занята этим, и, следовательно, появление журавлей как раз в этот момент должно поразить его: он грубый и тупой парень, всецело подпадающий под власть мгно¬венного впечатления. При подобных обстоятельствах громкий возглас совершен¬но естествен (…) Балладу в ее нынешнем измененном виде я послал Бёттигеру, чтобы узнать у него, не противоречит ли в ней что-либо древнегреческим обы¬чаям» (Там же. С. 412—413; Бёттихер Иоганн-Август, 1763—1825 — лейпцигский художник-гравер, знаток античности).

Таким образом, распространенное мнение комментаторов собраний сочине¬ний Жуковского о том, что русскому поэту оказался близок мотив эстетического воздействия искусства на душу зрителя, который Шиллер якобы ввел вj^kho, ин-терпретацию античной легенды (см., например: Стихотворения. Т. 1. С. 391; СС 2. Т. 2. С. 459) не совсем соответствует авторской трактовке замысла. Скорее, из цити-рованного изложения замысла Шиллера явствует то, что немецкий поэт очень за-ботился о соответствии своего текста древним обычаям и древнему мировоззрению и последовательно стремился воплотить в своей балладе античную идею рока, про-являющего свои предначертания в цепи «простых, естественных случайностей». Ср. аналогичное мнение Гёте, который как раз и рекомендовал Шиллеру дорабо¬тать текст именно в этом направлении: «Журавли как перелетные птицы должны образовывать целую стаю, которая и проносится как над Ивиком, так и над теат¬ром; они появляются как природный феномен и, таким образом, встают в один ряд с солнцем и другими закономерными явлениями. Этим устраняется также элемент чуда, поскольку, в сущности, нет никакой надобности в том, чтобы это были те самые журавли, (…) и такая случайность, как мне представляется, и создает собс¬твенно таинственное и необычное в этой истории». И далее: «Мео voto [по моему мнению (лат.). — О. Л.] Ивик должен был бы встретиться с журавлями еще раньше, в пути, (…) пусть он увидит в этом доброе предзнаменование, а затем, попав в руки

293

ПРИМЕЧАНИЯ

убийц, пусгь обратится к уже знакомым ему журавлям, своим спутникам, и призо-вет их в свидетели. (…) Как видите, я стремлюсь (…) превратить этих журавлей в протяженный и широкий феномен, который, как мне кажется, прекрасно может быть связан с протяженной и всеохватывающей нитью Эвменид» (Там же. С. 400, 402).

Мнение о главной идее баллады «Ивиковы журавли» как об идее катартиче-ского воздействия искусства на душу человека инспирировано скорее характером ее русского перевода, в котором Жуковский, бесспорно, акцентировал наиболее близкие ему мысли и образы. С формальной точки зрения перевод Жуковского близок к подлиннику: Жуковский воспроизводит метр, которым написана баллада Шиллера — четырехстопный ямб, однако разнообразит ритм повествования спон¬деями, практически отсутствующими в немецком стихе. В переводе точно соблю¬дается строфика — восьмистишная строфа из двух двустиший и четверостишия, а также рифмовка: парные женские и мужские рифмы в двух начальных двусти¬шиях, перекрестные женские и мужские в заключительном четверостишии. Что же касается образно-смысловых и эмоционально-экспрессивных аспектов перевода Жуковского, то здесь русский поэт более свободен. Как отметил один из первых ис¬следователей переводов Жуковского из Шиллера, В. Е. Чешихин-Ветринский, «это уже один из тех переводов Жуковского, в которых он проявляет энергию настрое¬ния, равносильного подлиннику. (…) Перевод «Ивиковых журавлей» замечателен прежде всего тою свободою, которую позволяет себе Жуковский, никогда при этом ею не злоупотребляющий; это уже — свобода мастера, свобода воспроизведения» (Чешихгт В. Е. Жуковский как переводчик Шиллера. Рига, 1895. С. 35. Подробный анализ перевода с указанием всех значительных отступлений от подлинника см.: Там же. С. 35—43; см. также: Цветаев Д. В. Баллады Шиллера. Опыт объяснения. Воронеж, 1882. С. 100—111).

В своем переводе Жуковский