тем гроза начала утихать Гром укатился вдаль и (нрзб) Он не видит не чувст(вует) Дева тихо прилегла к его плечу Заснула и тихо-тихо дышала Он не видал и не чувст(вовал) Зна¬комый (нрзб); свет посыпался чрез дерева; начал веять тихий ветерок Утренняя звезда утра догорала. Конь заржал; Вадим очнулся; смотрит па красавицу Она спит глубоким сном и во сие улыб(ается) Запели утренние птицы, красавица проснулась, взглянула па рыцаря; покраснела; она встала; рыцарь надел бронь; вышли из пещеры; утро пылало и тучи разлетались; перед ними был Днепр; вдали слышался звон колоколов; они поехали и скоро затерялись (так!) на берегу Киева золотые главы Киева

№ 13. Л. 17 об.

Начала заниматься заря Утренняя звезда закрылась Начал веять ветерок утренний Конь заржал Рыцарь [смотрит] озарилась Смотрит… в пещере свет Красавица спит и улыбается во сне Он тихо тронул ее Она отворила глаза, взглянула па рыцаря и покраснела Рыцарь оделся в бронь вышли из пещеры все уже было светло [перед ними сквозь деревья льет] На небесах свет и следы прош(едшей) бури Сквозь деревья мелькал Днепр Весь лес был полон благовония и птицы пели Они сели на коня и поехали по дороге, которая вилась между кустами — Скоро заблистали главы Киева Они въезжают в город

На площади перед княжеским домом толпятся воины в их середине дряхлый князь он уговаривает их скакать за княжной [уже они] Но толпа раздвинулась Княжна в объятиях родителя

№ 14. Л. 18.

[Зовет] он вызывает смелых возвратить ему дочь Наказать хищника И обещает спа-сителю руку доч(ери) Но зашумела раздвинулась толпа Княжна у ног родителя

№ 15. Л. 19.

1. Речь князя. 2. Веселость народа. 3. Ночь. Огни потешные зажгли. Песни. Народ веселость. Дружина.

Прижавши к груди Вадима сказал князь Я сдержу слово! Бог не дал мне сына! Но он послал тебя Мужество тебя (нрзб) Ты будешь утеха моей старости Ты будешь славою моих рат. Щитом от врагов. Утехою города Сказал и дружина воспе(ирзб) Веселье разлилось по улицам В храмах благодарственные молитвы Народ угоиигется па площ(ади) [Игорь] и кружка с кипящим медом заздравная ввечеру зажглись потешные огни Но что Вадим…. Радость далека была от души его! Он не понимал своего чувства И ходил как чужой Вечер… Ночь… Он вышел па берег Днепра… и воспоминание о прошедших днях… Он смотрит на тихий Днепр

345

ПРИМЕЧАНИЯ

№ 16. Л. 28. (Л. 27 об.: «21 ноября»).

Не слышал что бы проб (нрзб) как будто забыт, (нрзб) Как будто никогда пи человек, пи зверь ие пр. (?) Густая трава; груды опавших листьев мох…

№ 17. Л. 29. На л. 30 об. рисунок Жуковского: внизу замок с зубчатыми стенами, две фигуры «древнерусского витязя», вверху — на горе изображение трехглавого православного храма с луковичными куполами и крестами на них.

Таинственное уныние на уединенном холме Между кустами чернеют развалины Ва¬дим взбирается — Видит покинутую церковь железная дверь затворена [Лупа из облака] Кругом развалины обители Кельи — Переходы — в них полынь и крапива Деревья растут па мшистых и И [Луна] долгая тень их ле(ж:ит?) Пускает объехать Вадим видит могилу Поверженный крест и па нем черный ворон Ворон глядит на пего иеподв(вижпо?) Вдруг встрепенулся, взлетел Тишина смутилась И вдруг нечто необъяснимое? Сверкнуло огнем в очах его [как будто] Тихий печальный некто идет от могилы Неподвижные глаза па него смотрят Пошел к закрытой двери Дверь ие отперлась Как будто тяжел ый вздох иа(летел) [Он У] Пошел далее и скалы с пути Вадим перекрестясь за ним

№ 18. Л. 31.

[В счастливый час] Я предсказатель! Радость за горем пришла! Небо что отнято им; [Сын твой тебе возвратен] Будь же приемный отец замеио Двух [теперь] ?пы будешь сып твой [младший] старец твой старший на небе [твой родитель небесный один] [Будет с то¬бой и с небес брата он будет хранитель] Будешь как ангел с небес милого брата хранитель

№ 19. Л. 35.

Их звал как будто голос [Около них веяло живое] Сердце их стремилось к милому мес¬ту… К могиле [на ней] Она покрыта была свежим дерном Чистая лилия па пей расцвела [вокруг было ясио] Казалось, ангел тишины сидел на ней [с тихою ясною мыслию о небе] и видел [воспоминание и смотрел на тихое ясное небо… Они пали к ней… Из нее ие было ответа Но тайный голос им говорил Там спасение И все кругом говорило —Дерева расцве¬ли] расцветшие оживленные воды пение птиц запах цветов И над ними простертое небо… [Где следы сего] И храм и степы все исчезло Но есть (нрзб) Там — по утрам в часы когда ангел денницы встает Совершенные явления Там часто труженик Застигнутый ночью Внимает голосам и в нем возникают мысли

№ 20. Л. 35 об. (Л. 36: «29 июня 1817»).

И храм и стены исчезли Есть на Днепре место Предание Там — по утрам, когда, ангел денницы Совершается Там часто труженик внимает голосам и мысли

Время создания «Вадима» связано с изменившимся биографическим контекстом. Баллада пишется в Дерпте и Петербурге, о чем Жуковский достаточно подробно информирует друзей. «Вадим» воспринимается отчасти как реализация арзамас¬ских надежд на создание национально-исторической поэмы, поэтому чтению бал¬лады в «Арзамасе» уделяется пристальное внимание. В письме к А. И. Тургеневу от 21 октября 1816 г. из Дерпта он сообщает: «Я пишу усердно Искупление; написано более половины. Пиеса будет так же велика, как и 12 спящих дев, и кажется хо¬рошо» (ПЖТ. С. 164). Пока сохраняются прежние названия: «Двенадцать спящих дев» — «Искупление»). Действительно, в «Книге Александры Воейковой» к 20 сен¬

346

ПРИМЕЧАНИЯ

тября написано 37 строф (по нумерации Жуковского); далее следует перерыв в ра-боте до 10 ноября, а между черновиками «Вадима» появляется черновая редакция «сказки» Гебеля «Красный карбункул» (в рукописи: «Сказка о красном карбункуле») (л. 19 об.—24 об.), что объясняет желание Жуковского дать аналогичный заголовок завершенному целому. «Продолжение 12 спящих дев» «весьма уже близко к концу и (…) должно быть напечатано с первою балладою особо, в виде сказки» (ПЖТ. С. 16. 31 октября 1816, Дерпт). В представлении Жуковского, несмотря на изменившиеся реалии личной жизни, дерптский период сближается с «долбинской осенью» 1814 г. по уровню творческого подъема. В письме к А. П. Елагиной от 7 ноября 1816 г. из Дерпта он сообщает: «Я опять пишу и пишу так же, как в Долбине. «Певец» кончен. «Искупление» оканчивается. Друзья, ждите меня. Все, что на милой родине, здравс-твуй: «Там небеса и воды ясны» и проч.». (РС. 1883. № 9. С. 541—542).

В конце 1816 г. Жуковский приезжает из Дерпта в Петербург, где читает гото¬вые к этому времени фрагменты на 16-м ординарном заседании «Арзамаса», о чем сохранилась протокольная пародийно-морализаторская запись: «Повесть о том, как некоторый Вадим влюбился во сне и женился наяву с помощью серебряного звонка, легкого челнока и седого старика. Всем неженатым членам, по выслуша-нии этой повести, смертно захотелось жениться» (Протокол заседания 24 декабря

1816 г. //Арзамас-2. Т. 1. С. 380. См. также: Арзамас-1. С. 186). Далее следует пере-рыв в работе и отсутствие датировок в «Книге Александры Воейковой».

В январе 1817 г. «Вадим» еще не завершен. «Надобно сперва кончить «Вади¬ма»» (ПЖТ. С. 172. Во второй половине января 1817 г.), но название уже канониче¬ское; а в июле 1817 г. на 22-м арзамасском заседании звучит готовый текст: «В доме важного Рейна был Арзамас не на шутку, // В том Арзамасе читали законы, читали «Вадима»» (Протокол заседания. Начало июля 1817 г. // Арзамас-2. Т. 1. С. 427). В это же время выходит отдельное издание «Двенадцати спящих дев» (ц. р. 4 июля

1817 г.), и друзья живо интересуются этим фактом. 6 августа Вяземский спрашивает А. И. Тургенева: «Прости и цвети, мой несравненный цвет, Асмодеюшка! Получил ли ты Вадима Васильевича? Жучка продала его за 3300 рублей» (ОА. Т. 1. С. 80). В первой половине августа 1817 г. Вяземский сообщает А. И. Тургеневу: «»Вадима» я еще не видал, а видел вчера упившегося Громобоя [прозвище С. П. Жихарева в «Арзамасе»] — который хлебнул в Москве да и уехал» (ОА. Т. 1. С. 81). 27 августа Вяземский вновь спрашивает об окончании баллады: «Проживу еще здесь [в Крас¬ном Селе] дня четыре на подножном корме и возвращусь в Остафьево, где надеюсь найти «Вадима» и хорошие вести от вас» (ОА. Т. 1. С. 84).

Все издания «Вадима» осуществлялись только вместе с «Громобоем» под об¬щим заголовком: «Двенадцать спящих дев». Уже в отдельном издании 1817 г. про¬явилось стремление Жуковского к смысловой и структурной симметрии: баллады названы именами героев-антагонистов (грешник—праведник), они объединены общим пафосом — спасением невинных и возможностью преображения души. Ут-вердившаяся система эпиграфов (на языке оригинала) и посвящений создает до-полнительный эстетический и биографический объем, еще раз подчеркивая то, что для автора «Жизнь и Поэзия одно». Тем более интересно, что С 3—5 дают раз¬личные варианты структуры, что позволяет назвать произведение Жуковского не только поэмой, «старинной повестью в двух балладах», но неким Текстом, пребы¬вающим в становлении, динамике. О множественности толкований баллады см., например: Випицкий И. Ю. Сторож завесы: Жуковский и русское Пробуждение //

34?

ПРИМЕЧАНИЯ

Випицкий И. Ю. Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое вообра-жение В. А. Жуковсого. М.: НЛО, 2006.

А. Н. Верстовскому принадлежит опера «Вадим, или Пробуждение двенадцати спящих дев» (1832).

Вадим — Имя героя, связанное с рядом определенных исторических ассоциаций (защитник новгородской вольности), приобретает у Жуковского культурно-знако¬вый (защитник) характер. (См.: Замотии И. И. Предание о Вадиме Новгородском в русской литературе. Воронеж, 1900.) Оно восходит к летописному свидетельству (Никонова летопись. I, 1767. С. 16). Это имя актуализировалось в литературе конца XVIII — начала XIX в. в произведениях Екатерины II, Я. Б. Княжнина, М. Н. Му¬равьева, Н. М. Карамзина, где приобрело символическое значение «патриота-сво¬бодолюбца». Жуковский в 1803 г. пишет медитативно-сентиментальную повесть «Вадим Новгородский». В балладе Жуковскому оказался важен круг позитивных исторических ассоциаций, воплотившихся в образе идеального героя.

Du mufifglauben, du mafif wagen, Denn die Gotter leih’n kein Pfand: Nur ein Wunder kann dich Iragen In das schone Wunderland.

Schiller

Верь тому, что сердце скажет, Нет залогов от небес: Нам лишь чудо путь укажет В сей волшебный край чудес.

Шиллер (С. 108)

Последнее четверостишие стихотворения Ф. Шиллера «Sehnsucht» («Томление»), переведенного Жуковским в 1811 г. См. комментарий в т. 1 наст. изд. С. 554—555.

Дмитрию Николаевичу Блудову

(«Вот повести моей конец…») (С. 108)

Автограф (ПД. № 27807. Книга Александры Воейковой. Л. 36) — черновой. Текст отличается от окончательного.

Впервые: «Двенадцать спящих дев, старинная повесть, сочинение Василия Жуковского. СПб., 1817».

В прижизненных и з д