blonde Eckbert» (РА. 1868. № 4—5. Стб. 842). Встреча с Тиком во время первого заграничного путешествия, характеристика его личности, история получения от него авторской корректуры романа «Странствия Франца Штернбальда» (об этом см.: Тик Людвиг. Странствия

Франца Штернбальда. Сер. «Литературные памятники». М., 1987. С. 341—346), по-меты и записи в собрании сочинений Тика (Описание. № 2262) — всё это способ-ствовало возрождению интереса русского поэта к творчеству немецкого писателя и его программной повести.

В многочисленных списках творческих замыслов начала 1830-х гг. вновь по-является её заглавие: «Der blonde Eckbert», «Tieck. Eckbert» (РНБ. Оп. 1. № 37). В атмосфере раздумий Жуковского о стихотворной повести, взаимодействии поэзии и прозы повесть Тика наряду с рейнскими сказаниями, повестью ла Мотт Фуке «Ундина», былью «Был вечер тих…» (см. комментарий в наст, томе) стала объектом творческих экспериментов.

Характер рукописи и дневниковые свидетельства позволяют предположить, что работа над повестью прходила в два этапа. На л. 1 автограф с заглавием: «Бело¬курый Экберт», сразу же написанным чернилами, включает 24 стиха, оформлен¬ных чернилами по карандашу мелким, аккуратным и довольно четким почерком, стальным пером. Затем на л. 1 об. — 2 карандашом идет набросок повести «Был вечер тих…», а на л. 2 об. также черновой набросок карандашом начала неизветно-го произведения:

«Солнце садилось и запад горел. На востоке всходила Тихо луна. Был сильный холод ноябрьский и резкий Ветер насквозь пронзал меня свистом порывным. Путь мой шел через лес; у входа его на пригорке В блеске вечернего солнца явился черный неровно Вкопанный столб, на коем ка(чалось?) ай! ай! Мне идти туда. Садилось солнце, на востоке Всходила полная луна…»

На л. 3 Жуковский продолжает перевод «Белокурого Экберта», но уже другим почерком, характерным для позднего Жуковского: очень крупные, растянутые буквы. Поверх карандашного слоя чернилами текст перебеливается, но гусиным пером: буквы жирные, стих не входит в строку, как в первой части автографа на л. 1, возникают большие пробелы между строк. Карандашный слой перевода, за¬нимающий весь л. 3 об., не совпадает с чернильным слоем, который написан более убористо.

В нижней половине л. 4 записан тем же почерком перевод песни из «Белокуро¬го Экберта»: 4 стиха, не умесгившиеся в строку и разбитые на полустишия.

Ал. 4 об. — 9 об. — чистые; на л. 10 — наброски карандашом тем же почерком, что и на лл. 3, 3 об., 4, — списков следующего содержания:

Р. портрет М. для ключей М. платок Т. кукла Л. столик Е. муфту В. книгу А. часы

2920=3170 1612=2000 1580 1630

Список сопровождается цифровыми выкладками с подсчетом типа:

2980 240 1610 140 1630 1580

8180

На л. 10 об. — снова карандашные наброски перевода песни: «Где ты? Где ты пустыня лесная далеко, далеко…» и т. д.

Первая часть перевода (л. 1), как это явствует из сопровождающей ее пометы: «Начал пить воду. 13 ноября» и «2 февраля», была создана Жуковским в 1832— 1833 гг. Указание: «Начал пить воду» вполне соответствует поездке поэта 13 ноя¬бря н. ст. 1832 г. в Берне — небольшой городок на швейцарско-французской грани¬це, известный своими серными источниками и лечебными минеральными водами, находящийся в нескольких километрах от Веве, где жил и «лечился виноградом» в это время поэт. Эти поездки и даже пешие прогулки затем будут регулярно про¬должаться, но первое посещение Верне произошло именно 13 ноября (см.: Днев¬ники //ПСС 2. Т. 13. С. 338).

Во время небольшого перерыва в работе над переводами из Уланда (между 12 ноября и 2 декабря) Жуковский, вероятно, осуществил первый карандашный набросок переложения «Белокурого Экберта», а в период создания «Эллены и Гун-трама» (см. примеч. в наст, томе) 1—3 февраля 1833 г. возвратился к нему, перебе¬лив чернилами по карандашу. 23 января (4 февраля) 1833 г. Жуковский записывает в дневнике: «Ввечеру чтение Тика и спор о Тике» (Там же. С. 348). Вероятно, 2 фев¬раля 1833 г., как это явствует из пометы на л. 1 автографа, он прерывает работу над переложением, что и зафиксировано в рукописи. Последующие записи на л. 1 об., 2 и 2 об. свидетельствуют, что поэт работает над другими переложениями и оставля¬ет «Белокурого Экберта».

Но записи на л. 3, 3 об. позволяют говорить о возвращении к давнему замыслу. Характер почерка отражает иной этап творческого развития поэта, более поздний по сравнению с предыдущим. Но никаких документальных свидетельств нового обращения к произведению Тика долго обнаружить не удавалось. И лишь расшиф-ровка неизвестных поздних дневников Жуковского за 1840-е гг. позволила со всей определенностью говорить, что в октябре 1841 г. поэт продолжил переложение «Белокурого Экберта». Уже после женитьбы на Елизавете Рейтерн и переезда в Германию, в Дюссельдорфе, перебирая свои бумаги, Жуковский обнаружил те¬традку с началом перевода и решил, возможно, как воспоминание о днях, прове¬денных в Веве с отцом своей жены и своим другом Г. Рейтерном, продолжить его. Ср.: «26 (7) (октября 1841 г.). Воскресенье. (…). Смотрели портфели, читали «Der blonde Eckbert»» и далее: «28 (9). Вторник. (…) Начал Экберта» (ПСС 2. Т. 14. С. 264. Автограф: РГАЛИ. Оп. 1. № 37). Комментируя эти записи при издании дневников, мы были уверены, что весь набросок переложения относится к 1832—1833 гг. (см.: РЛ. 1982. № 2. С. 157—159), и говорили о том, что запись: «Начал Экберта» «не со¬всем понятна»» (Т. 14. С. 534).

Однако более тщательное изучение автографа «Белокурого Экберта» позволи¬ло конкретизировать эту запись: после перерыва в 8 лет Жуковский вновь обра¬щается к работе над переложением новеллы Тика. Его психологическое состоя¬ние после поздней женитьбы на юной Елизавете Рейтерн пронизано ощущением страха. Дневниковые записи, сопровождающие работу над переводом, показа¬тельны: «28 (9) (октября 1841 г.). Беспрестанное ощущение нервического припад¬ка»; «29 (10). (…) Целый день нервический. Расположению к замиранию сердца»; «30 (11). Весь день и до ночи обыкновенный нервический припадок» (Там же. С. 264). Атмосфера тайного предчувствия, жутковатой таинственности, власти рока, характерная для новеллы Тика, корреспондирует с внутренним состоянием поэта, мучительно переживающего свое позднее семейное счастье и боящегося невзгод судьбы накануне родов жены.

Заметки для памяти и числовые выкладки на л. 10 могли быть сделаны только в это время и расшифровываются в соотношении с реалиями жизни Жуковского в Германии после женитьбы. Вероятно, это список рождественских подарков членам семьи Рейтернов (тестю, теще, жене и всем детям Рейтерна) с указанием их стоимо¬сти и общей суммы затрат. В это время все семейство жило вместе в Дюссельдорфе.

Таким образом, процесс работы Жуковского над переложением «Белокурого Экберта» имел два этапа: конец 1832-го — начало 1833-го гг. (ст. 1—24) и конец октября 1841 г. (ст. 24—45 и вставная песня). Если на первом этапе прозаическая повесть Тика увлекла его возможностями стихотворного переложения, то на вто¬ром этапе поэт острее ощутил ее провиденциальный смысл и соотносил ее настрое¬ние с атмосферой своей жизни в Германии после женитьбы. Повесть Тика приоб¬рела для него своеобразный автопсихологический и философский подтекст.

Из небольшой по объему повести Жуковский перевел лишь самое начало, экс-позицию. История Экберта и Берты, их инфернальных отношений и роковых при-ключений осталась не переведенной.

Прежде всего, Жуковский опробовал в переложении повести свой сказовый гекзаметр, который уже вскоре получил своё развитие в «Ундине». Переводчик углубляет романтическую атмосферу действия, расширяя описания таинственной природы, подчёркивает загадочность происходящего. Повесть-источник окраши¬вается в стихотворном переложении лирическим настроением. Сравним лишь один отрывок из точного прозаического перевода повести Тика, сделанного А. А. Шиш¬ковым (МВ. 1830. Ч. 2. С. 119—121 — под заглавием: «Белокурый Екберт»), и пере¬ложения Жуковского:

Перевод Шишкова Переложение Жуковского

(…) Это было ровно в полночь, (…) Была уже полночь; месяц ущербный

месяц то прятался, то вновь выгля- Бледно светил в туманном круге и дымом про-дывал из-за бегущих облаков… зрачным

Мчались мимо его облака, наводя на окрестность

Сумрак тревожный, сменяемый часто неверным сияньем.

Но если в переложении прозы Тика на язык поэзии в ритме гекзаметра Жуков¬ский лишь воссоздаёт за счёт экспрессивных эпитетов новое настроен не, ориенти¬руя его на свою балладную поэтику, то свобода обращения с источником особенно проявляется в переработке песни Берты, занимающей особое место в повести Тика. Жуковский, оборвав переложение повести на самом начале рассказа героини, де¬лает наброски перевода этой песни, трижды в разных вариантах повторяющейся у Тика. Он не только увеличивает её в объёме, но и пытается выразить особое та¬инственное и завораживающее чувство, почёркивая это через обильное употребле¬ние анафор, систему внутренних рифм. Ср. текст этой песни у Тика и в переводах А. А. Шишкова и Жуковского:

Тик Waldensamkeit,

Шишков Уединенье —

Die mich erfreut,

Waldeinsamkeit.

Мне наслажденье.

So morgen wie heut Сегодня, завтра,

In ewger mich freut Всегда одно

Мне наслажденье —

Уединенье.

Жуковский

Вечно светла ты, вечно светла ты, пу¬стыня лесная!

Душу чарует, душу врачует покой твой глубокий.

Всякое горе, тревогу людскую очистит долина.

Дни здесь приятны! О как ласкает пу¬стыня лесная!

Где ты, родная пустыня лесная? Далёко-далёко!

Горе в душу вина заронила глубоко, глубоко.

Простенькая песня Тика об уединении-наслаждении определяет в повести ее колорит — «ворожбу колорита» (Берковский Н. Я. Романтизм в Германии. Л., 1973. С. 261). У Жуковского она превращается в своеобразную маленькую балла¬ду о светлой, чарующей жизни в «пустыне лесной» и невозможности счастья для человека, отягощенного трагической виной. Тема вины-рока, господствующая в повести Тика и волновавшая Жуковского в 1830-е гг. (баллады, опыт перевода трагедии рока «Двадцать четвёртое февраля» Захарии Вернера — см.: Лебедева. С. 125—132), получает в этом переложении новое развитие. На пути Жуковского к повествовательной, «безрифменной поэзии» работа над «Белокурым Экбертом» была этапной: сказовый гекзаметр получил свою прописку при переложении про¬зы на язык поэзии.

Ст. 1. (…) в тёмной долине лесистого Гарца… — Гарц (Harz) — горы в Германии с извесгной вершиной Броккен.

Ст. 4. Все от того называли его белокурым Экбертом. — Так же переводит заглавие повести и имя героя А. А. Шишков; более того, он определение вводит в состав име¬ни, подчёркивая это заглавной буквой («которого обыкновенно звали Белокурым Екбертом» — МВ. 1830. Ч. 2. С. 119). Возможно, Жуковский в своей номинации по¬вести исходил из этого опьгга. Не случайно заглавие в автографе написано сразу же чернилами, без карандашного варианта.

37 — 1368

579

Ст. 7. (…)редко захаживал гость в их пустыню… — Такое обозначение Жуковским топоса (ср. также ст. 5: «… отшельник//В дикой степи…») вполне самостоятельно: у Тика оно отсутствует. Любопытно, что Жуковский опускает в своём переложении понятие «меланхолия», столь важное для него впоследствии. Ср. у Тика: «bemerkte man an ihm (…) eine stille zurtickhaltende Melancholie»; у Шишкова: « в нём замеча¬ли какую-то замкнутость, какую-то тихую, сдержанную меланхолию». Появление почти одновременно с переложением