Alterthumer der Obodriten, aus dem Tempel zu Rethra am Tollenzer See erlautert. Berlin, 1771). Таким же образом он осмысляет сочинения немецкого историка Людвига Альбрехта Гебгарди (1735—1802) «Geschichte aller Wendisch — Slavischen Staaten. Halle, 1790—1797. Bde 1—4» и шведского историка и археолога Ханса Эриха Тунмана (1746—1778) «Untersuchungen tiber die alte Geschichte einiger nordischen Volker. Berlin, 1772», посвященные истории северных народов, и мн. др. В письме А. И. Тургеневу от 11 июля 1810 г. он просит «прислать (…) Гебгарто-во, Машево и Тунмановы сочинения о нравах древних Славян (титула сих книг не знаю, но слышал об них от Карамзина, и теперь имею в них нужду…» (ПЖТ. С. 54—55).
Одновременно он думает о способах использования источников. Главным обра¬зом они должны служить фактической основой исторического фона, описания обы¬чаев и нравов, характерных для предромантической традиции местного колорита. «Выписки из летописей и старинных книг. 1. Описание городов и мест. 2. Описа¬ние характеров. 3. Описание сражений. 4. Описание обычаев. 5. Выражения, кото¬рые можно было бы употребить. 6. Смесь» (РНБ. Оп. 1. № 78. Л. 20). Не случайно Жуковский собирается предпринять путешествие в Киев: «Мне бы хотелось в поло¬вине будущего года (1816. — Н. В.) сделать путешествие в Киев и в Крым: Добрыня в Крыму. Это нужно для Владимира» (ПЖТ. С. 151).
Уже на уровне приготовительных материалов историческая часть приобретает иные смыслы: в нее включаются собранные из разных источников мифологические и фольклорно-этнографические реалии: «Боги, их изображение, храмы, обряды жертвоприношений, суеверия, вымышленные существа» (РНБ. Оп. 1. № 78. Л. 16). Жуковскому важно не просто зафиксировать определенные стороны жизненного уклада, но с помощью обрядовой стороны проникнуть в духовную жизнь предков, проследить процесс становления русского характера. «Быть национальным не зна¬чит писать так, как писали русские во времена Владимира; но быть русским своего времени, питомцем прежних времен» (БЖ. Ч. 1. С. 30). Так, на л. 9 об (РНБ. Оп. 1. № 78) содержится пространный список имен героев задуманной поэмы, восходя¬щих к разным традициям: «Владимир, Добрыня, Ярослав, Рогвольд, Бурновой, Боян, Звенислав, Рогдай, Стоян, Добрыня, Чурила, Алеша, Еруслан, Громобой, Илья, Богуслай, Соловей, Полкан, Черномор, Карачун, Кащей, Тугарин, Змиу-лан, Зилант, Бова, Позвизд, Щелкан, Вадим, Радегаст Тароп, Гремислава, Рогнеда,
Аламида, Ксения, Ольга, Мирослава, Людмила, Любимира, Царь девица, Зерцала, Глориана, Героида, Орина, София, Велесана, Дедилия, Светлана, Всемила». Неко-торые из этих имен будут включены в планы поэмы.
Стремление проникнуть в духовную сущность национального характера побуж-дают Жуковского обратиться к национальной мифологии и фольклору, а также по методу аналогии к универсальной литературной традиции. Он набрасывает типо-логию, состоящую из заимствования выражений, подражаний и собственных идей (РНБ. Оп. 1. № 78. Л. 10; записи сделаны в столбец):
Выражения / Русские летописи / Песнь Игорю / Летопись Нестора / Стар(инные) русск(ие) стихотворения / Русская правда / Духовная Мономаха / Русские сказки / Подражания / Ариост / Оссиан / Саути / Парни / Тасс / Шекспир / Гомер / Виргилий / Матиссон / Cabinet des fees / Собств(енные) идеи. Историческая часть / Несгор / Ни¬кон / Антон / Абевега / Описание народов / Путешествие в Тавриду / Путешествие Палла(са) / История Тавриды / Оботриты.
В 1816 г. Жуковский обращается к А. П. Юшковой (Зонтаг) с просьбой запи¬сывать для него русские сказки и русские предания, собираясь использовать их в дальнейшем: «В сказках заключаются народные мнения; суеверные предания дают понятие о нравах их и степени просвещения, и о старине» (УС. С. 89). Для времени становления русской этнографии и фольклористики дифференцирован¬ное отношение к фольклору, славянской мифологии было чрезвычайно важным, постепенно вытесняя укоренившуюся связь мифа с баснословием. Жуковский, в силу универсальных и типологизирующих качеств творческого мышления, об¬ращается порой к разнородным традициям: здесь «Абевега русских суеверий» М. Д. Чулкова (1786) и компиляция в духе народной этимологии М. В. Попова «Описание древнего славянского языческого баснословия, собранного из различ¬ных писателей и снабженного примечаниями» (СПб., 1768) соседствуют с одним из первых научных критических опытов А. С. Кайсарова (Versuch einer slavisch Му-tholigie. Gottingen, 1804) и П. М. Строева (Краткое обозрение мифологии славян российских. М., 1815). См. об этом подробнее: Азадовский М. К. История русской фольклористики. М., 1958.
По мере развития замысла отдельные источники приобретают большее значе¬ние, как, например, случилось со «Словом о полку Игореве». В 1817 г. уже не «Вла¬димир», а «Слово…» группирует вокруг себя те же вспомогательные материалы. На л. 27 (РНБ. Оп. 1. № 77) содержится следующий список: «1817. Приготовление к Иго¬рю. 1) Нестор: допол(ение) к выписк(ам) из Карамзина / Русская правда / Эверс. К Карамзину / Лерберг. К Карамз(ину) / Разговоры о Новегороде. К нар. древности / выписки русские / несколько житий из Чет. Миней / Летописи до смерти Владимира / Песнь Игорю / Оскольд и т. д.» Появление в этом списке имен дерптских истори¬ков Иоганна Филиппа Гусгава Эверса (1781—1830) и Аарона Христиана Лерберга (1770—1813) обусловлено интересом поэта к методологическим проблемам русской истории. В библиотеке поэта появляются их труды: «Geschichte der Russen. Versuch eines Handbuchs von Johann Philipp Gustav Ewers». Th. 1. Dorpat, 1816 (Описание. № 1006; о чтении этого сочинения Жуковским см.: БЖ. Ч. 1. С. 427—436) и «Unter-suchungen zur Erlauterung der alteren Geschichte Russlands. Von А. C. Lehrberg» Spb., 1816 (Описание. № 1515), которые Жуковский рассматривает как своеобразное до¬полнение к «Истории» Карамзина. Об этом см.: Салупере М. Г,АеппикА. М. Г. Эверс и Н. М. Карамзин // НЛО. 1997. № 27. С. 82—98. Встречи и общение Жуковского с Густавом Эверсом, слушание его лекций в Дерпте, его помощь при переложении «Слова о полку Игореве» определили новый поворот сюжета о Владимире.
В связи с этим возникает самый широкий круг авторов историко-культурных традиций, что характерно для предромантического эклектичного художественно¬го мышления: от классической эпопеи, национальных эпосов, рыцарских романов до новейших эпопей Виланда, Вольтера, баллад и поэм Саути, Вальтер-Скотга и др. В многочисленных списках источников появляются имена Ариоста, Оссиана, Матиссона (РНБ. Оп. 1. № 78. Л. 10), «Поэмы. Илиада. Энеида. Одиссея. Ариосто. Тасс. Оберон. Идрис. Клелия. Артур. Ричардет. Вальтер Скотт. Байрон. Эдда. Nibe-lungenlied» (Там же. Л. 23, 24). В середине 1810-х гг. наблюдается ориентация Жу-ковского на средневековые северные эпосы: «Эдду», «Песнь о Нибелунгах»; в этом же ряду следует отметить «Слово о полку Игореве». Более того, возникает попытка осмысления религиозно-мифологического субстрата разных культур. «Мифы. Боги. Северная мифология. Эдда. Эльфы. Феи. Гномы. Кобольды. Брахм. Ариман. Дер¬виши. Далай-лама. Фетишизм. Коран. Элевзинск(?)» (РНБ. Оп. 1. № 77. Л. 18; в подлиннике по-немецки).
Пристальный интерес к различным национальным культурам сопровождается постепенным изменением отношения к ним: от простого заимствования мотивов и образов к изучению памятников, результатом чего станет перевод «Слова о полку Игореве» в начале 1817 г.
На этапе 1814-го года Жуковский практикует смешение источников и традиций, используя приемы сравнения и аналогии. Об этом дает представление архивная заметка «Выписки и замечания мест и идей, достойных подражания» (РНБ. Оп. 1. № 78. Л. 10): «В Амадисе болезнь Гилаора и лечение ее невинною пленницею Ур-ганды. Ссора Лизвара с рыцарями и их ополчение на него. В Гомере каталог войск, сравненный с Тассом и Виргилием. Можно выдумать очень хорошие описания: для этого надобно заглянуть в древнюю географию, но где ее взять. Летописи — един-ственный источник. Как познакомиться с древними народами. Сравнение войска с лебедями и пчелами — песнь П. Минерва посреди войска с ее щитом. Песнь II. Низ и Эвриал. В Виргилиевой Энеиде. Единоборствие Париса и Менелая — Приго¬товление к нему — III книга. Ст. 150. Еленино описание греческих героев. III кн. Ст. 220. Изображение войска, вступ. в сражение Греции и Трои. IV кн. 478. Смерть Эхепола. IV книга 526 Симоиса 541, IV Диомед в начале 5 песни. Сравнение Дио¬меда со львом. V 205. Смерть Пандара V. 350 с. Гектор и помогающий ему Марс с Беллоною V 725. Сарпедон, раненный под вязом у древка V Кн. 852. Сравнение человеческого рода с листьями».
Поэма «Владимир» написана не была. Можно лишь предполагать причины не-осуществления сголь долго волновавшего поэта замысла. Вероятно, Жуковскому не хватало определенного жанрового образца (в силу его переводческой направ-ленности), он не мог синтезировать столь разнородный материал, основываясь только на сумме сюжетов и мотивов. Неясным оказался в результате сам замысел. Жуковского не могла удовлетворить традиция волшебно-богатырских поэм и опер (ср. его: «Богатырь Алеша Попович, или Страшные развалины», 1805—1808 гг.) или прямолинейно-аллюзионный историзм русской эпопеи классицизма; не впол¬не сложилась научная историография, фольклористика, этнография.
Замысел «Владимира» растворился в привычных Жуковскому жанрах — балла¬ды и поэмы на балладной основе, что проявилось в переплетении тем и мотивов в черновиках и планах «Владимира» и «Вадима», второй части «Двенадцати спящих дев» (1814—1817); это проявилось и в переводе «Слова о полку Игореве», предна-значавшемся для арзамасского журнала.
Конспектом «Владимира» считается послание Жуковского «К Воейкову (До¬бро пожаловать, певец…)» (1814), созданное в ответ на его стихотворную просьбу 1813 г.: «Напиши поэму славную, // В русском вкусе повесть древнюю, — // Будь наш Виланд, Ариост, Баян!» (Поэты 1790—1810-х годов. Л., 1971. С. 278). А. Н. Ве-селовский и А. Н. Соколов считают, что ответ Жуковского дает представление о стилистике неосуществленной поэмы (Веселовский. С. 491—493; Соколов. С. 398— 399). Воейков едва ли не активнее всех требует от Жуковского заполнения симво-лической белой книги текстом «Владимира». Сохранилась его «Надпись на белой книге, которая определена Жуковским для эпической поэмы «Владимир»»:
Не книга это — поле Славы! В ней не бумажные — лавровые листы И не каракульки — Альбановы черты. Развеян прах царей, повержены державы. Не устоял Гомер.
Певца Владимира стихи славнее будут, Их станут приводить изящности в пример, Когда и самого Гомера позабудут. Гомер был Музою парнасской научен, Жуковский Ангелом небесным вдохновлен.
(РА. 1912. № 3. С. 414—415).
Отчасти этот пробел восполняет послание к Воейкову 1814 г., широко извест¬ное в 1810-е гг. и получившее высокую оценку В. К. Кюхельбекера: «Печатью на¬родности ознаменованы какие-нибудь восемьдесят стихов в Светлане и в Послании к Воейкову Жуковского (…)» («О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» // Мнемозина. 1824. Ч. 2. С. 37).
Выход в свет старинной повести в двух балладах «Двенадцать спящих дев» в 1817 г. вызвал рецензию Д. Н. Блудова, в которой он, с одной стороны, отмечает: «Г. Жуковский первым попытался ввести в русскую литературу этот род народной эпопеи» (близкой замыслу Владимира), а с другой — выражает надежду на его пол¬ное осуществление: «Бесполезно здесь повторять то, что всегда говорят по этому
