их переходим мы власть, и они нас вмиг истребляют;

Веселы мы, и нас ничто не тревожит, как птичек

В роще, рыбок в воде, мотыльков на лугу благовонном.

Всё, однако, стремится возвыситься: так и отец мой,

Сильный царь в голубой глубине Средиземного моря,

Мне, любимой, единственной дочери, душу живую

Дать пожелал, хотя он и ведал, что с нею и горе

(Всех, одаренных душою, удел) меня не минует.

Но душа не иначе дана быть нам может, как только

Тесным союзом любви с человеком. И, милый, отныне

Я с душою навеки; тебе одному благодарна

Я за нее, и тебе ж благодарна останусь, когда ты

Жизнь не осудишь мою на вечное горе. Что будет

С бедной Ундиной, когда ты покинешь ее? Но обманом

Сердце твое сохранить она не хотела. Теперь ты

Знаешь все, и, если меня оттолкнуть ты решился,

Сделай это теперь же: один перейди на противный

Берег; я брошуся в этот поток — он мой дядя; издавна

В нашем лесу он свободную, чудную жизнь, как пустынник,

Розно с родней и друзьями проводит. Он силен и многим

Старым рекам и могучим потокам союзник. Принес он

Некогда к жителям хижины здешней меня беззаботным,

Ясным, веселым младенцем; и он же ныне отсюда

В дом отца моего меня отнесет измененным, живую

Душу приявшим созданьем, любящей, скорбящей женою».

Дале она говорить не могла; пораженный, плененный,

Рыцарь ее обхватил, и на руки поднял, и вынес

На берег; там перед небом самим повторил он обет свой:

С ней неразлучно жить на земле и делить все земное.

В сладком согласии, за руки взявшись, медлительным шагом

В хижину оба пошли. И Ундина, глубоко постигнув

Благо святое души, перестала жалеть о прозрачном

Море и влажных жилищах отцовского чудного царства.

Глава IX.

О ТОМ, КАК РЫЦАРЬ И ЕГО МОЛОДАЯ ЖЕНА

ОСТАВИЛИ ХИЖИНУ

Рыцарь, проснувшись с зарей на другой день, весьма удивился,

Видя, что подле него Ундины нет, и снова он начал

Думать, что все, происшедшее с ним в последнее время,

Было мечта. Но в эту минуту Ундина явилась;

Севши к нему на постель, сказала она: «Я ходила

В лес проведать, исполнил ли дядя свое обещанье?

Все исполнено; воды свои он собрал и снова

Лесом бежит одинок, невидим и задумчиво шепчет;

Всех водяных и воздушных друзей распустил он, и стало

Тихо в лесу, и все в порядке по-прежнему; можем,

Милый, отправиться в путь, как скоро захочешь». С каким-то

Странным чувством, похожим на робость, слушал Ундину

Рыцарь: ее родные были ему не по сердцу.

Но Ундина своею тихою прелестью снова

Сладкий покой возвратила ему; и, любуясь с ней вместе

Зеленью берега, так благовонно, свежо и прозрачно

Светлою влагой объятого, рыцарь сказал: «Для чего же

Так нам спешить отсюда, Ундина? Уж верно не встретим

Мы нигде толь мирного счастья, каким насладились

В этом краю; пробудем же здесь; никто нас не гонит». —

«Что ты, мой друг, прикажешь, то и будет, — сказала с покорным

Видом Ундина, — но слушай: моим старикам разлучаться со мною

Тяжко и так, а они еще не знают Ундины,

Новой, нежной, любящей, смиренной Ундины; и все им

Мнится еще, что смиренье мое не надежней покоя

Вод; и меня легко позабудут они, как весенний

Цвет, как быструю птичку, как светлое облако; дай же,

Милый, в тот миг, как навек на земле нам должно расстаться,

Скрыть мне от них тобой сотворенную, верную душу.

Если же долее здесь мы побудем, то буду ль уметь я

Так притвориться, чтоб им моя не открылася тайна?»

Рыцарь был убежден, и вмиг собралися в дорогу;

Снова коня оседлали; священник вызвался с ними

В город идти через лес и с рыцарем вместе Ундине

Сесть помог на седло. Обнялися; расстались; Ундина

Плакала тихо, но горько; добрый рыбак и старушка

Выли голосом, глядя за нею вслед и как будто

Вдруг догадавшись, какое сокровище в эту минуту

В ней потеряли. В грустном молчанье вперед подвигались

Путники. Гущи лесной уж достигли они, и прекрасно

Было видеть в зеленой тени, на разубранном пышно

Гордом коне, молодую робкую всадницу, справа

Старого патера в белой одежде, а слева, в богатом

Пестром уборе, прекрасного рыцаря. Бережно чащей

Леса они пробирались. Рыцарь одну лишь Ундину

Видел; Ундина ж влажные очи свои в упоенье

Новой души на него одного устремляла, и скоро

Тихий, немой разговор начался между ними из нежных

Взглядов и вздохов. Но вдруг он был прерван каким-то

Шепотом странным: шел рядом с священником кто-то четвертый,

К ним недавно приставший. Он-то шептал. Как священник,

Был он в белом платье, лицо закрывалось каким-то

Странным, широким покровом, которого складки, как волны,

Падали с плеч и стан обвивали; и он беспрестанно

Их поправлял, закидывал на руку полы, вертелся,

Прыгал; но это ему ни идти, ни болтать не мешало.

Вот что шептал он в ту минуту, когда молодые

Вслушались в речи его: «Уж давно, давно, преподобный,

В этом лесу я живу, как у вас говорится, монахом;

Правда, я не пощусь, не спасаюсь, а просто мне любо

Жить на воле в глуши и в этом белом, волнистом

Платье под тенью густою разгуливать. Часто и солнце

Чудно сверкает по складкам моим; а когда я кустами

Крадусь, бывает такой веселый шорох, что сердце

Прыгает…» — «Вы человек замечательный, — молвил священник,

Я бы желал покороче узнать вас». — «А ты кто, когда уж

Дело у нас пошло на расспросы?» — сказал незнакомец.

«Патер Лаврентий, священник Марпинской пустыни». — «Дельно;

Я же, просто сказать, свободный лесной обыватель;

Имя мне Струй; ремесла не имею; волен как птица;

Нет у меня господина; гуляю, и все тут. Однако

Нужно мне кое-что молвить вот этой красавице». С этим

Словом он прянул к Ундине, вдруг вырос, и подле

Уха ее очутилась его голова. Но Ундина

В страхе его оттолкнула, воскликнув: «Поди поскорее

Прочь; я более с вами не знаюсь». — «О! о! да какая ж

Замужем стала она спесивая! с нами, роднёю,

Знаться не хочет! Да кто же, скажи мне, пожалуй, не я ли,

Дядя твой, Струй, малютку тебя на спине из подводной

Области на берег здешний принес? Позабыла?» — «Оставь нас,

Именем Бога тебя умоляю, — сказала Ундина. —

Ты мне страшен; ты сделаешь то, что и муж мой дичиться

Станет меня, как скоро увидит с такою роднёю». —

«Здесь я недаром; хочу проводить вас, иначе едва ли

Вам через лес удастся пройти безопасно. А этот

Патер уж знает меня; говорит он, что будто

Был я в лодке, когда он в воду упал; и, конечно,

Был я в лодке; я в эту лодку прянул волною,

Вырвал его из нее и на берег вынес, чтоб свадьбу

Можно было сыграть вам». Ундина и рыцарь при этом

Слове взглянули на патера: шел он, как будто в глубокий

Сон погруженный, не слыша того, что вблизи говорилось.

«Вот и лесу конец, — сказала дяде Ундина, —

Помощь твоя теперь не нужна, оставь нас; простимся

С миром; исчезни». Струй рассердился; он сделал такую

Страшную харю и так глазами сверкнул, что Ундина

Громко вскрикнула; рыцарь выхватил меч и хотел им

В голову Струя ударить, но меч по волнам водопада

С свистом хлестнул, и в воде как будто шипящий

Хохот раздался; рыцаря обдало пеной холодной.

Патер, вдруг очнувшись, сказал: «Я предвидел, что это

С нами случится, лесной водопад был так близко; и вес мне

Мнилось до сих пор, что он живой человек и как будто

С нами шепчет». И, подлинно, рыцарю на ухо внятно

Вот что шептал водопад: «Ты смелый рыцарь, ты бодрый

Рыцарь; я силен, могуч; я быстр и гремуч; не сердиты

Волны мои; но люби ты, как очи свои, молодую,

Рыцарь, жену, как живую люблю я волну…» — и волшебный

Шепот, как ропот волны, разлетевшейся в брызги, у молкнул.

Кончился лес, и вышли в поле они: там имперский

Город лежал перед ними в лучах заходящего солнца.

Глава X.

О ТОМ, КАК ОНИ ЖИЛИ В ИМПЕРСКОМ ГОРОДЕ

В этом имперском городе все почитали погибшим

Нашего рыцаря, все сожалели о нем, а Бертальда

Боле других; она себя признавала причиной

Смерти его, и совесть терзала ей сердце, и милый

Рыцарев образ глубоко в него впечатлен был печалью.

Вдруг он явился живой и женатый, а с ним и свидетель

Брака его, отец Лаврентий; весь город нежданным

Чудом таким приведен был в волненье; прелесть Ундины

Всех поразила, и слух прошел, что в лесу из-под власти

Злого волшебника рыцарь избавил ее, что породы

Знатной она. Но на все вопросы людей любопытных

Рыцарь ответствовал глухо; патер же был на рассказы

Скуп, да и скоро в свой монастырь возвратился он; словом,

Мало-помалу толки утихли; одной лишь Бертальде

Было грустно: скорбя о погибшем, она поневоле

Сердцем привыкла к нему и его своим называла.

Скоро, однако, она одолела себя; от природы

Было в ней доброе сердце, но чувство глубокое долго

В нем не могло сохраняться, и здесь легкомыслие было

Верным лекарством. Ундину ласкала она, а Ундине,

Простосердечной, доброй Ундине, боле и боле

Нравилась милая, полная прелести сверстница. Часто

Ей говорила она: «Мы, верно, с тобою, Бертальда,

Как-нибудь были прежде знакомы, иль чудное что-то

Ю- 1368

Есть между нами; нельзя же, чтоб кто без причины, без сильной,

Тайной причины, мог так кому полюбиться, как ты мне

Вдруг полюбилася с первого взгляда». И в сердце Бертальды

Что-то подобное было, хотя его и смущала

Зависть порою. Как бы то ни было, скоро друг с другом

Стали они неразлучны, как сестры родные. Но рыцарь

Был готов уж в замок Ринпптеттсн, к истокам Дуная

Ехать, и день разлуки, может быть, вечной разлуки,

Был недалек; Ундина грустила; и вот ей на мысли

Вдруг пришло, что Бертальду с собою в замок Рингштеттен

Могут они увезти, что на то герцогиня и герцог,

Верно, по просьбе ее согласятся. Однажды об этом

Рыцарь, Ундина, Бертальда втроем рассуждали. Был теплый

Летний вечер, и темною площадью города вместе

Шли они; синее небо глубоко сияло звездами;

В окнах домов сверкали огни; перед ними ходили

Черные тени гуляющих; шум разговоров, слиянье

Музыки, пенья, хохота, крика детей наполняли

Чудным каким-то говором воздух, и он напоен был

Весь благовонием лип, вокруг городского фонтана

Густо насаженных. Здесь, от шумной толпы в отдаленье,

Близ водоема стояли они, упиваясь прохладой

Брызжущих вод, их слушая шум и любуясь на влажный

Сноп фонтана, белевший сквозь сумрак, как веющий, легкий

Призрак; и их веселило, что так они в многолюдстве

Были одни, и все, что при свете казалось столь трудным,

Сладилось само собой без труда в тишине миротворной

Ночи; и было для них решено, что Бертальда поедет

В замок Рингштеттен. Но в ту минуту, когда назначали

День отъезда они, подошел к ним, как будто из мрака

Вдруг родившийся, длинный седой человек, поклонился

Чинно, потом кивнул головою Ундине и что-то

На ухо ей прошептал. Ундина, нахмуривши бровки,

В сторону с ним отошла, и тогда начался между ними

Шепот на странном каком-то, чужом языке; а Гульбранду

В мысли пришло, что он с незнакомцем где-то встречался;

Тщетно Бертальда его осыпала вопросами; рыцарь

Был как в чаду и все с беспокойством смотрел на Ундину.

Вдруг Ундина, захлопавши с радостным криком в ладоши,

Кинулась прочь, и блаженством глазки сверкали; с досадой

Сморщивши лоб и седой покачав головой, незнакомец

Влез в водоем, где вмиг и пропал. Тут решилось сомненье

Рыцаря. «Что, Ундина, с тобою смотритель фонтанов

Здесь говорил?» — спросила Бертальда. С таинственным видом

Ей головкой кивнула Ундина. «В твои именины,

Послезавтра, ты это узнаешь, Бертальда,