Толпами от Голгофы
Вежал народ, был слышен шум
Бегущих; но ужасно каждый про себя
Молчал. Тут Лгасвср, в смертельном страхе,
Очнувшись, исоглядкой побежал
Вслед за толпою от своих дверей,
Не зная сам куда, и в ной исчез.
Тем временем утих Вру салим.
Во мгле громадой безобразной зданья
Чернели. Жители все затворились
В своих домах, и все тяжелым сном
Заснуло. И вот над этой темной бездной
От ТУЧ. их затмевавших, небеса.
Уж полные звездами ночи, стали чисты:
В их глубине была невыразима
Пензглаголанная тишина,
II елх сердца слышал ося там.
Как от звезды к звезде перелетали
Их стражи — ангелы, с невыразимой
Гармонией блаженной, чудной вести. Прямо
Над Элеонскою ropoii звезда
Денницы подымалась. Агасвер,
Всю ночь по улицам Врусалнма
Бродив, терзаемый тоской и страхом.
Вдруг ОЧУТИЛСЯ за стенами града.
Перед Голгофой. На горе пустой,
На чистом небе, ярко три креста
Чернели. У подошвы темной
Горы был вход в пещеру, п великим камнем
Он был задвинут; и не вдали, как две
Недвижимые тени, в сокрушенье
Две женщины сидели, устремив
Глаза — одна на камень гроба, а другая
На небеса. Увидя их, и камень.
II на горе кресты, затрепетал
Всем телом Лгасвср: почудилось ему.
Что грозный камень на него идет,
Чтоб задавить: и, как безумный.
Он побежал ко граду от Голгофы…
Есть остров: он скалою одинокой
Подъемлется из бездны океана:
Вокруг него все пусто: беспредельность
Вод н беспредельность неба.
Когда вода тиха, а небеса
Безоблачны, он кажется тогда
В сиянье дня уединенно-мрачным
Пустынником в лазури беспредельной:
В ночи ж, спокойным морем отраженный
Между звездами, в двух кругом него
Пучинах блещущими, он чернеет,
Как сумрачный отверженец созданья.
Когда ж на небе ТУЧИ, И море буря
II на него со всех сторон па бездны
Бросаются, как змеи, вихри воз и.
Л с неба мозннн в его бока
Вонзаются, их ребр не сокрушая.
Он кажется, в сем бое недвижимый.
Всемирного хаоса господином.
На западном поз небе знойно co.ni не
Горело, воздух ГУСТО быз наполнен
Парами. В них как бы растаяв, солнце
Сливалось с ними, и весь запад неба,
II все под ним недвижимое море
Пурпурным янтарем сняли; было
Великое спокойствие в пространстве.
В глубокой думе, руки на груди
Крест-накрест сжав, он, вождь побед недавно
И страх парен, теперь царей колодник.
Сидел один над бездной на скале,
Так было тихо п, весь пламень неба
В себя впивая всей широкой грудью,
Им полное, дыханьем несказанным
Вздымалося — смотрел. Пред ним широко
Пустыня пламенная расстилалась.
С ожесточеньем безнадежной скорби.
Глубоко врезавшейся в сердце.
С негодованьем силы, вдруг лишенной
Свободы, он смотрел на этот хаос
Сияния, на это с небесами
Слмявшееся морс. Там лежал
И самому ему уже незримый мир,
Им быстро созданный и столь же быстро
Пред ним снявший, где ничто следов
Величия его не сохранило,
Терзал его обиженную душу
Бесчувственным величием своим.
С каким ого в своей тсмнинс влажной
Он лап и рал. II он е презреньем взоры
От бездны отвратил, и оком мысли
Перелетел в страну минувшей славы.
Там образы великие пред ним,
Сражении тени, призраки триумфов.
Как из-за облак огненные Алыюв
Вершины, подымались; а в дали далекой
Звучал потомства нсумолкнын голое:
И мннлоси ему, что на пороге
Иного мира встретить ждут его
Величества всех стран и всех времен.
По в этот миг, когда воспоминаньем
В минувшем гордон мыслью он летал. — орем
Ширококрылый, от бездны мори быстро
Взлетев на высоту, промчался мимо
Вго скалы и в высоте пропал.
Вго полетом увлеченный, он
Вскочил, как будто броситься за ним
Желая в беспредельность; воли, воли
Отчаянно почувствовала всю.
Орел исчез в глубоком небе. Тяжким
Свпнпом его полет непрнтсенпмый
Вго судьбы, как голова смертельная Горгоны.
Ему предстал; все привиденья славы
Минувшей вдруг исчезли; и один
Постыдный, может быть — и долгий, путь
От тьмы тюремной до могильной, где
Ничтожество… II он затрепетал;
II всю ему проникло душу отвращенье
К себе п к жизни; быстрым шагом к краю
Скалы он подошел и жадным оком
Смотрел на морс, и оно его
К себе как будто звало, и к нему
В своих ползущих на скалу волнах
Бесчисленные руки простирало:
Между скалой п пустотой воздушной
Переступила… В этот миг его
Глазам, как будто из земли рожденный.
На западе скалы, огромной тенью
Отрсзавшпсь от пламенного неба.
Явился некто, н необычайный.
Глубоко движущий всю душу голос
Сказал : «Куда, Наполеон!»… При этом зове,
Как околдованный, он на краю скалы
Оцепенел: поднятая нога
Сама собой на землю опустилась.
И с робостью, неведомом дотоле,
На подходящего он устремил
Глаза, и чувствовал с каким-то странным
Огголкновсньсм всей души, что этот
Пришелец для него н для всего
Создания чужой; но он невольно
Пред ним благоговел, его черты
С непостижимым сердца изумленьем
Рассматривал… К нему шел человек,
В котором вес не человечье было:
Он был живой, но жизни чужд казался:
Ни старости, ни молодости в чудных
Вго чертах не выражалось: все в них было
Давнишнее, когда-то вдруг — подобно
Созданьям допотопным — в камень
Неумирающий и неживу шин
Преобращениое; в его глазах
День внешний не сиял, но в них глубоко
Как зарево далекого сиянья;
Вкруг головы седые волоса
II борода, широкими струями
Грудь покрывавшая, из серебра
Казались вылитыми: лоб
II щеки бледные, как белый мрамор.
Изрезаны; одежда в складках тяжких,
Как будто выбитых из меди, с плеч
До пят подвижно падала: и нош
Его ими по ас им с, как 6м в нее
Но упирайся. — Пришлой, нрнблнжась.
Па узника скалы вперил свои
Пронзительные очи и сказал:
«Куда ты шел и где 6 ты был. когда 6
Мои голое вовремя тебя не назвал?
Не говорить с тобой сюда пришел я:
Пе может быть беседы между нами.
II мыслями меняться нам нельзя;
Я здесь не гость, не друг, не собеседник;
Я здесь один минутный призрак, голос
Без отзыва… Врачом твоей души
Мою судьбу явлю без покрывала;
В молчанье слушай. Участи моей
Страшнее не было, и ист. и быть
Не может на земле. Богообпдчпк,
Проклятью преданный, лишенный смерти.
И, в смерти жизни, вечно по земле
Бродить приговоренный, и всему
Земному чуждый, памятью о прошлом
Терзаемый, и в области живых живой
Мертвен, нм страшный и противный.
Не именующий здесь никого
Своим, и, что когда любил на свете.
Вес переживший, вес похоронивший,
Все пережить и все похоронить
Определенный; нет мне на земле
Ни радости, ни траты, ни надежды;
День настает, ночь настает, они
Без смены для меня; жизнь не проходит,
Смерть не приходит; пзмепенья нет
Ни в чем; передо мной немая вечность,
Окамсннкшая живое время;
И посреди собратий бытия,
Живущих радостно иль скорбно, жизнь
Любящих иль из жизни уводимых
Упокоитсльной рукою смерти,
СТИХОТВОРНЫЕ повкстп и СКАЗКИ
На этой братской трапезе создании
Мне места нет; хожу кругом трапезы
Голодным, жаждущий, — мена они
Не замечают; стражду, как никто
И сонный не страдал, — мое ж страданье
Для них не быль, а вымысел давнишний.
Давно рассказанная детям сказка.
Таков мой жребий. Ты. быть может.
С презреньем спросишь у меня: зачем! же
Безумной басней над тобой ругаться?
Таков мой жребий, говорю, для всех
Вас, близоруких жителей земли;
Но для тебя моей судьбины тайну
Я всю вполне открою… Слушай.
Я — Лгасвср; не сказка Лгасвср,
Которою кормилппа твоя
Тебя в ребячестве пугала, — пет! о, нет!
Я Лгасвср живой, с костями, с кровью.
Текущей в жилах, с чувствующим сердием
II с помнящей минувшее душою;
Я Лгасвср — вот исповедь моя.
О нет! язык мой повторить не может
Живым, для слуха внятным словом
Того, что некогда свершилось, что
Прообратило, — имя Лгасвср
Тебе сказало все… Нет! в языке
Моем такого слова не найду я,
Чтоб то изобразить, что был я сам,
Что мыслилось, что виделось, что ныло
В моей душе и что в ночах бессонных.
Что в тяжком сне, что в привиденьях.
Пугавших въявь, мне чудилось в тс дни.
Которые прошли подобно душным.
Грозою полным дням, когда дыханье
В груди спирается и в страхе ждешь
Удара громового… в дни несказанной
Тоски и трепета, со дня Голгофы
Прошедшие!.. Еру салим был тих.
Но было то предтпшье подходящей
Веды; народ скорбел, и бледность лип,
Потупленность голов, походки шаткость.
И подозрительность суровых взглядов —
Все было знаменьем чего-то, страшно
Постигнувшего всех, чего-то. страшно
Постигнуть всех грозящего. Кругом
Еруеалнмскпх стен какой-то мрачный.
Неведомый во граде никому.
Бродил, и криком жалобным, на всех
Концах всечасно в граде слышным: «Горе!
От запада и от востока горе!
От севера и от полудня горе!
Еруеалнму горе!» — повторял.
А я из всех людей Еру салима
Был самый трепетный. В беде всеобщей
Мечталось мне. страшнейшая — моя.
Чудовище с лицом закрытым, мне
Еще неведомым, но оттого
Стократ ужаснейшим. Что Он сказал мне?
Я слов Его не постигал значенья:
По звуки их ни день, ни ночь меня
Не покидали; — яростью кипела
Вся внутренность моя против Него,
Который ядом слова одного
Так жизнь мою убил; я приговора
Его могуществу не верил: я
Упорствовал обманщика в Нем видеть:
Но чувствовал, что я приговорен…
К чему?.. Неведенья ужасный призрак.
Страшилище без образа, везде,
Куда мои глаза ни обращал я.
Стоял передо мной — н мучил страхом
Нейзглаголанным меня. Против
Обиженного мной и приговор мне
Одним, еще непонятым мной, словом
Изрекшего, п против всех Его
Избранников я был неукротимом
Исполнен злобой. Л они одни
Между людьми Вру салима бы.ш
Спокойны, светлы, никакой треногой
Не одержимы; кто встречался в граде
Смиренный видом, светлым взором
Вл а гос. I о вл я ю щ и ii, 6.1 а го и р 11 сто ii н ы ii
В движениях, в опрятном одеянье.
Вез роскоши, уж тот, конечно, был
Ciyroii Иисуса Пазорея. В их
Собраниях вседневно совершалось
О Нем воспоминанье; часто, посреди
Ерусалимскон с мутной жизни, было
Их пенье слышимо; они без страха
В домах, на улицах, на площадях
Влагую весть о Нем провозглашали.
Весь город злобствовал на них, незлобных:
И эта злоба скоро разразилась
Гонением, тюремным заточеньем
И наконец убийством. Я, как дикий
Зверь, ликовал, когда был перед храмом
Стефан, побитый камеиьем. замучен:
Когда потом прияли муку два
С вершины храма сброшенный; когда
Пронесся слух, что Петр был распят в Риме.
А Павел обезглавлен: мнилось мне.
Что в них, свидетелях Вго, и память
О Нем погибнет. Тщетная надежда!
Во мне тоска от страха неизвестной
Мне казни только раздражалась. Я,
При Ироде-царе рожденный, видел
Все время Августа; потом три зверя.
Кровавой властью обесславив Рим,
Погибли; властвовал четвертый — Нерон.
Столетие уж на плечах моих лежало;
Вокруг меня четыре поколенья
Цвели в одном семействе: сыновья,
И внучата, и внуков внуки в доме
Моем садились за мою трапезу…
По я ео дня того а живом их круге
Все более и боле чужд, и сир,
И нелюдим, н грустен становился:
Я чувствовал, что я ни хил. и и бодр,
Ни стар, ни молод, но что жизнь моя
Железно-мертвую приобрела
Несокрушимость. Самому себе,
Среди моих живых детей, и внуков,
II правнуков, казался я надгробным
Камнем, меж их могил стоящим камнем:
Объятых тленьем трупов. Все уж дети
II все уж внуки были взяты смертью:
И правнуков с невыразимым горем
II бешенством я начал хоронить…
Тем временем чае от часу душнее
В Врусалпме становилось. Зная,
Что будет, вее Иисуса Назорея
Избранники покинули убивший
Учителя их город и ушли
За Иордан. II все, и все сбывалось,
Что предсказал Он: Палестина вся
Горела бунтом; легионы Рима
Терзали области ее; и скоро
Приблизился к Врусалнму чае
Вго судьбы: то время наступило.
Когда, как Он пророчил, «благо будет
Сошедшим в гроб, и горе матерям
С младенцами грудными, горе старцам
И юношам, живущим в граде, горе
Из града не ушедшим в горы девам’9.
Всепаспанов сын — извне — пути
Из града вес загородил, вогнав
Внутри господствовали буйство, бунт.
Усобица, безвлаетьс, безначалье,
Владычество разбойников, извне
При кликанных своими на своих.
Вдруг три осады: храма от прпшсльных
Грабителей, грабителей от града, града
От легионов