Тита… Всюду бой:
Первосвященников убийство в храме:
На узинах нестройный крик от страха.
От голода, от муки передемертпой.
От яростной борьбы ла кус согни вшей
Еды, рев мятежа, разврата неси п.
Бесстыдных оргий хохот, стон голодных
Младенцев, матерей тяжелый вой…
И в высоте над этой бездной днем —
Безоблачно пылающее небо,
3,1 о вон ну ю за разу в ыз ы вая
Из трупов, в граде и вне града
Разбросанных; в ночи ж, как Божий меч.
Звезда беды, своим хвостом всю твердь
Разрезавшая пополам, Еруеалнму
Пророча гибель… II погибнуть весь
Израиль обречен был? отовсюду
Сведенный светлым праздником пасхальным
В Еру салим, народ был разом предан
На истребленье мстительному Риму.
II вее истреблены: …убийством, гладом.
В когтях зверей, прибитые к крестам.
В пенях, в изгнанье, в рабстве на чужбине.
Погиб Господний град, и от созданья
Мир не видал погибели подобной.
О, страшно он боролся с смертным часом!
Когда в него, все стены проломив,
Ворвался враг и бросился на храм, —
Народ, в его толпу, из-за ограды
Исторгшись, врезался н, с ней сцепившись.
Вслед за собой ее вовлек в средину
Ограды: бой ужасный, грудь на грудь.
Тут начался; и, наконец, спасаясь.
Вкруг скинии, во внутренней ограде
Столпились мы, отчаянный, последний
Израиля остаток… Тут увидел
Я несказанное: иод святотатной
Рукою скиния открылась, стало
Нам видимо невиданное оку
Дотоль — ковчег Завета… в этот миг
Храм запылал, и в скинию пожар
Ворвался… Мы, весь гибнущий Израиль,
И с нами нас губящий враг в единый
Слнлнся крик, одни завыв от горя.
Л те заликовав от торжества
Победы… Вся гора слплася в пламя.
И посреди его, как длинный, гору
Обвивший змеи, чернело войско Рима.
И в этот миг… все для меня исчезло!
Раздавленный обрушившимся храмом,
Я пал, — почувствовав, как череп мои
И кости все мои вдруг сокрушились.
Беспамятство мной овладело… долго ль
Продлил ося оно? — не знаю. Я
Пришел в себя, пробившись сквозь какой-то
Невыразимый сон, в котором вес
В одно смешалося страданье1: боль
От раздробленья всех костей, и бремя
Меня давивших камней, и дыханья
Запертого тоска, и жар болезни,
И нестерпимая работа жизни,
Развалины разрушенного тела
Воеетановляющен при страшной муке
II голода и жажды — это все
Я совокупно вытерпел в каком-то
Смятенном, судорожном сне, — без мысли.
Без памяти и без забвенья, с чувством
Ископченного бытия, которым,
Как тяжкой грезой, вся душа
Была задавлена и трепетала
Веем трепетом отчаянным, какой
Насквозь пронзает заживо зарытых
В могилу. Но меня моя могила
Не удержала; я из-под обломков,
Меня погребших, вышел снова жив
II невредим; разбив меня насмерть,
Меня, ожившего, они извергли
Как скверну, на своей громады.
Очнувшись, в первый миг я не постигну,i,
Где я. Передо мною подымались
Вершины горные; меж них лежали
Долины, и все они покрыты были
Обломками — как будто бы то место
Град каченный, обрмнпвшися с неба.
Висла и но ла валил; и там нигде
Пе зредося живого человека:
То был Вру салим! Спокойно солнце
Садилось, п его прощальный блеск,
На высоте Голгофы угасая,
Оттуда мне блеснул в глаза — и я,
Ве увидя, весь затрепетал:
Из этой повсеместной тишины.
Из этой бездны разрушенья, снова
Послы шал ося мне: «Ты будешь жить.
Пока И не приду». Тут в первый раз
Постнгнул я вполне свою судьбину.
Я буду жить! я буду жить, пока
Он не придет!.. Как жить?.. Кто Он? Когда
Придет?.. И вес грядущее мое
Мне выразилось вдруг в остове этом
Погибшего Вру салима: там
На камне камня не осталось; там
Мое минувшее исчезло все:
Все, жившее со мной, убито; там
Ничто уж для меня не оживет
И не родится, — жизнь моя вся будет,
Как этот мертвый труп Еру салима.
И жизнь без смерти. Я в бешенстве завыл
И бешеное произнес на все
Проклятие, — без отзыва мой голос
Раздался глухо над громадой камней,
И все утихло… В этот миг звезда
Вечерняя над высотой Голгофы
Взошла на небо… и невольно —
Скол» мой ни бсшенствовал дух — к се
Сиянье тайную отрады капло
Я с смертоносным питием хулы
II проклннанья выпил… по то была
Лини» тень промчавшегося быстро мига,
Что с оного я испытал мгновенья!
О. как я плакал, как копил, как дико
Роптал, как злобствовал, как проклинал.
Как ненавидел жизнь, как страстно
Певномлющую смерть любил… С двоимым
Отчаяньем и бешенством слова
Страдальца Иова я повторял:
«Да будет проклят день, когда сказали:
Родился человек, и проклята
Да будет ночь, когда мои первый крик
Послышался; да звезды eii не светят,
Да не взойдет ей день, ей — незапершей
Меня родившую утробу Г Л когда я
Воспоминал слова его печали
О том, сколь малодневен человек:
«Как облако уходит он, как цвет
Долинный вянет он, и место, где
Он прежде цвел, не узнает его».
О! этой жалобе я с горьким плачем
Завидовал… Передо мною вее
Рождал ося и в чае свой умирало;
День умирал в заре вечерней, ночь
В сиянье дня; сколь мне завидно было,
Когда на небе облако свободно
Летело, таяло и исчезало;
Когда свистящим ветер вдруг смолкал,
Когда с деревьев падал лист? все. в чем
Мне горькой сладостью: одна лишь смерть
Смерть, упование не быть, исчезнуть —
Всему, что жило вкруг меня, давала
Томительную прелесть; жизнь же
Во всем творении я ненавидел
И клял, как жизнь проклятую мою…
II с этой злобой на творенье, с диким
Восстаньем всем души против Творца
II с несказанной ненавистью против
Распятого — отчаянно попкм я,
Неумирающим, всему живому
Враг, от того погибельного места.
Где мне моей судьбы открылась тайна.
Томимый всеми нуждами земными,
Меня терзавшими, не убивая. —
И голодом, п жаждою, и зноем,
II хладом, — грозною нуждой влекомый.
Между людьми как нищий бесприютный.
Я побирался… Милостыню мне
Давали без вниманья и участья.
Бросают в кружку для убогих, вовсе
Незнаемых. II с злобой я хватал.
Что было мне бросаемо с презреньем.
Так я сыпучими песками жизни
Тащился с ношею моею, зная,
Что никуда ее не донесу;
II вместе с смертию был у меня
II сон — успокоитель жизни — отнят.
Что днем в моей душе кипело: ярость
На жизнь, богопроклятня, вражда
С людьми, раздор с собою, н вины —
Непризнаваемой, но беспрестанно
Грызущей сердце — боль, то в темноте*
Ночной, вкруг изголовья моего,
Толпою привидений стоя, сон
От головы измученной моей
Неумолимо отгоняло. Буря
Ночная мне была отрадней тихой.
Украшенной звездами ночи: там,
С мутящим землю бешенством стихий
Я бешенством ДУШИ моей сливался:
Здесь каждая звезда из мрака бездны.
Там одинокая меж одиноких.
Подобно ей потерянных в пространство.
Как бы ругаясь надо мною, мне
Мой жребий повторяла, на меня
С небес вперяя пламенное око.
Так, в исступлении страданья, злобы
И безнадежности, скитался я
Из места в место: все во мне скопилось
В одну мучительную жажду смерти.
«Дан смерть мне! дай мне емсртьГ — то было криком
Моим, и плачем, н моленьем
Пред каждым бедствием земным, которым
Па горькую мне зависть гибли люди.
Кидался в бездну я с стремнины горной:
На дне ее, о камни сокрушенный,
Я оживал по долгой муке. Море в лоно
Свое меня не принимало; пламень
Меня пронзал мучительно насквозь.
Но не сжигал моей проклятой жизни.
Когда к вершинам гор скоплялись тучи
И там кипели молнии, туда
Взбирался я, в надежде там погибнуть:
Но молнии крутом меня внлнея.
Дробя деревья и утесы; я же
Выл пощажен. В моей душе блеснула
Надежда бедная, что — может быть —
В беде всеобщей смерть меня с другими
Скорей, чем одинокого, ошибкой
Возьмет: и с чумными, в больнице душной
Я ложе их делил, их трупы брал
На плечи и, зубами скрежеща
От зависти, в могилу относил;
Напрасно! мной чума пренебрегала…
Я с караваном многолюдным степью
Песчаной Аравийской шел;
Вдруг раскаленное затмилось небо
Песчаный побежал от горизонта
На нас: храпя в песок уткнули морды
Верблюды, люди пали пни: я грудь.
Подставил пламенному вихрю:
Он задушил меня, но пе убил.
ОЧНУВШИСЬ, Я себя У виде, посреди
Разбросанных остовов, на пиру
Орлов, сдирающих с костей обрывки
Истлевших трупов. В тот ужасный день.
Когда исчез под завой Геркуланум
И пепел завалил Помпею, я
Природы судорогой страшной был
Обрадован: при стоне и трясеньп
Горы дымящейся, горящей, ТУЧИ
Золы и камней и кипучей лавы
Бросающей из треснувшего чрева.
При вое, крике, давке, шуме в бегство
Толпящихся сквозь пепел вее затмивший.
В котором, ничего не озаряя,
Отчаянно пробился я к потоку
Всепожирающему лавы: сю
Обхваченный, я. вмиг прожженный, в уголь
Был обращен, и в море, на брег
Гонимое землетрясеиья силой.
Был выиесен, а морем снова брошен
На брег, на произвол зсмлстрясснмо.
То был последний опыт мой — наенльством
Взять смерть. Я стал подобен гробу,
В котором запертой мертвен, оживши
И с криком долго бившись понапрасну.
Чтоб вырваться из душного заклепа.
Вдруг умолкает — и последней ждет
Минуты задыхаясь: так в моем
Несокрушимом теле задыхалась
Отчаянно моя душа. «Всему
Коней: живи, не жди. не веруй, злобствуй
II проклинай; но затвори молчаньем
Уста и замолчи на вечность!» — так
Сказал я самому себе…
По слушай.
Тогда был век Траяна; в Рим
Из областей прибывшим император
В Всспаспановом амфитеатре
Кровавые готовил граду игры:
Boii гладиаторов — и христиан
Предание зверям на растерзание.
Пронесся слух, что будет знаменитый
Лнтнохнпскон церкви пастырг., старец
Игнатии, льву ливийскому на нишу
В присутствии Траяна предай. Трепет
Нсизглаголанный при этом слухе
Меня проник. С народом побежал я
В амфитеатр. И что моим очам
Представилось, когда я с самых верхних
Ступеней обозрел глазами бездну
Люден, там собранных. Сквозь яркий пурпур
Растянутой над зданьем легкой ткани.
Которую блеск солнца багрянил.
II зданье, и народ, и на высоком
Седалище отвеюду зримый кесарь
Казались огненными. В это
Мгновение последний гладиатор.
Народом не прощенный, был зарезан
Своим противником. С окровавленной
Арены мертвый труп его тащили,
II стала вдруг она пуста. Народ
Умолк н ждал, как будто в страхе, знака
Не подавая нетерпенья. Вдруг
В глубокой этой тишине раздался
Из подземелья львиный рев, и сквозь
Отверстый вход амфитеатра старец
Игнатий, с ним двенадцать христиан.
Зверям на растерзанье произвольно
С своим епископом себя предавших,
На страшную арену вышли. Старец.
Оборотясь к другим, благословил их,
Вму с молением упавших в ноги:
Потом они. прижав ко груди руки.
«Тебя, — запели тихо, — Бога, хвалим.
Тебя едиными устами в смертный
Час исповедуем…» О! это пенье —
В Вруеалиме слышанное мною
На праздничных собраньях христиан
С кипеньем злобы — здесь мою всю душу
Пронпкиузо внезапным вдохновеньем.
Что предо мной открылось в этот миг,
Что вдруг во мне предчувствием чего-то
Невыразимого затрепетало,
II как, в амфитеатр ворвавшись, я
Вдруг посреди дотоле ненавистных
Мне христиан там очутился — я
Не знаю. Пенье продолжалось: но
Уж на противной стороне арены
Железная решетка, загремев, упала.
И уж в ее отверстии стоял
С испей спущенный лев, и озирался…
II вдруг, завидя вдалеке добычу,
Он зарыкал… и вспыхнули глаза,
II грива стала дыбом… Тут вперед
Я кипу лея, чтоб старца заслонить
От зверя… Он уже к нам мчался
Прыжками быстрыми через арену;
Но старец, кротко в сторону меня
Рукою отодвинув, мне сказал:
«Должно пшено Господнее в зубах
Звериных измолоться, чтоб Господним
Выть чистым хлебом: ты же. друг, отселе
Поди в свой путь, смирись, живи и жди».
Тут был он львом обхвачен… по успел
Вще меня перекрестить и взор
Невыразимый от меня на небо
В слезах возвесть, как бы меня ему
Передавая… О, животворящий,
На вечность всю присутственный в душе.
Небесного блаженства полный влгляд!
Могуществом великого мгновенья
Сраженный, я без памяти упал
К ногам терзаемого диким зверем
Святителя; когда ж очнулся, вкруг
Меня в крови разбросанные члены
Погибших я увидел; и усталый
Терзан нем лежал, разинув пасть
И быстро грудью жаркою дыша.
Спокойный лев, вперив в меня свои
Пылающие очи. Но когда
Я па ноги поднялся, он вскочил,
И заревел, и в страхе от меня
Стал пятиться, и быстро вдруг
Через арену побежал, и скрылся
В своем заклепс. Весь амфитеатр
От восклицании задрожал, а я
От места крови, плача, удалился
И из ворот амфитеатра беспреградно выше.
Что после в оный чудный день случилось,
Не помню я; но в благодатном взгляде.
Которым мученик меня усвоил
В последний чае свой небесам, опять
Блеснула светлая звезда, мгновенно
Мне
