/Ч /Ч /Ч

/ч /ч _ /ч /ч _ /ч _ / /ч /ч /ч

✓Ч _ / / _ /Ч _ / / _ / / /

/ / _ /V _ / _ / _ / / _ /Ч

/ч _ /ч _ /ч _ /ч /ч _ /ч /ч _ /ч

/ч _ /ч _ /ч _ /ч /ч /ч /ч

На л. 14 — черновой набросок ст. 65—90; на л. 14 об. — сг. 90—155. На л. 15 (вверху лисга) — ст. 155—170; внизу листа — сг. 170—184. На л. 1 об. — черновые наброски отдельных стихов с нумерацией ст. 160, 165, 170, 173—183.

Копия (РНБ. Оп. 1. № 13 Л. 20 об.) — рукою А. А. Протасовой, с заглавием: «Отрывок из Мессиады» и датой: «1806 год 1 апреля». Сделана с автографа № 1 (см. ниже).

Впервые: СО. 1815. Ч. 22. № 22. С. 95—100 — в разделе «Стихотворения» под заглавием: «Аббадона»: Из второй песни «Мессиады» и с подписью: Жуковский.

В прижизненных изданиях: Собрание образцовых русских сочинений. Ч. VI. М., 1817. С. 3—15; С 1—5: в С 1—4 в отделе «Смесь», отнесено к 1814 г., с заглавием: «Аббадона (Из Мессиады)», в С 5 (Т. 2. С. 95—100) — в подборке произ¬ведений 1814 г., с заглавием: «Аббадона», но с добавлением в оглавлении в скобках: «Из Клоп штока».

Датируется: 17 ноября — 12 декабря 1814 г.

«Аббадона» — перевод отрывка из поэмы немецкого поэта Фридриха Готтлиба Клопштока (1724—1803) «Мессиада», работа над которой продолжалась в течение нескольких десятилетий и была завершена в 1800 г. Уже современники почувство¬вали в этой поэме «дух Мильтона». Вот характерный фрагмент статьи из «Meisters Charakteristik», переведенной Н. М. Карамзиным, в которой приводится отзыв швейцарского критика и поэта И. Я. Бодмера (1698—1783): «Я читал вторую книгу оной [«Мессиады». —И. А.]. Дух Мильтонов живет в сочинителе». В другом письме (к Ланге) Бодмер говорит: «Знаете ли вы, как небо прославляет Немецкую Музу? Она должна произвести эпическую поэму во вкусе Потерянного рая и образовать поэта, который в парении сравнится с Мильтоном, Он воспоет важнейшее из дей¬ствий — Искупление. Герои его будут величайшие из небесных, адских и земных героев. Человечество представится в таком достоинстве, которое оправдает причи¬ну Творения, возвысит душу читателя и приближет его к Богу» (Переводы Карам¬зина. СПб., 1835. Т. VIII. С. 103). Поэма приобрела общеевропейскую известность и заняла свое место в истории немецкой литературы: с нее, по сути, начинается эпо¬ха «Бури и натиска», эпоха сентиментализма. В той же статье из «Meisters Charak-teristik» читаем: «Всякий, кто умел писать, писал оМессиаде. Теоретики спорили (…) изъясняли темное, сам Лессинг судил и отдавал справедливость» (Там же. С. 107).

Показательно, что и Жуковский в процессе работы над переводом «Мессиады» постоянно обращал свой взор к Мильтону (подробнее см.: БЖ. Ч. 2. С. 481—492). В заметках и списках 1800-х гг. под заглавием: «Что сочинить и перевесть» обна-руживаем следующие записи: «Эпическая поэма. Отрывки из Мессиады и Мильто¬на» и «Перевесть. (…) Из Гесснера. Юнга. Гервея. Мильтона. Клопштока. Клейста» (Резанов. Вып. 2. С. 252, 256). В рукописи с названием: «На что делать примечания в Эшенбурговой теории» он записывает: «Сравнить Гомера, Вергилия, Мильтона, Тасса, Клопштока» (Там же. С. 250).

Материалы библиотеки (см.: Описание. № 1433, 1434, 1681, 2253), архива и творчества поэта позволяют говорить о специальном интересе Жуковского к Клоп-штоку, пронесенном им через всю жизнь. Так, на первом же листе конспекта «Эпи-ческая поэма» (1805) содержится список произведений мирового эпоса, и в нем одной из первых названа «Мессиада» (РНБ. Оп. 2. № 46. Л. 1). В «Конспекте по истории литературы и критики» (1804—1810) Жуковский постоянно обращается к поэме Клопштока, осмысляя историю и теорию эпической поэмы. Но в целом ав¬тор оценивает «Мессиаду» невысоко: «Клопшток выбрал своим предметом Мессию; но самый сей предмет сделал его поэму неинтересною и утомительною» (Эстетика и критика. С. 49). Жуковский утверждает необходимость для создания характера эпического героя «страстей и слабостей, смешанных с великостию». «Спокойное совершенство» главного героя поэмы Клопштока может, по словам Жуковского,

«только удивлять», но «не может трогать», поскольку «воображение не может себе ясно представить предмет изображения» (Там же). Неслучайно главным героем перевода Жуковского становится не Мессия, а падший ангел Аббадона.

Далее, конспектируя «Опыт об эпической поэзии» Вольтера, «Рассуждение об эпической поэме» Ш. Батге, Жуковский неоднократно обращает внимание на мыс¬ли критиков о том, что «мир, в который нас переносит Клопшток», «слишком от нас далек; мы ничего не можем представить и теряемся в своем воображении» (Там же. С. 88). Позднее, в одной из программных статей периода «Вестника Европы» — «О поэзии древних и новых» (1811) Жуковский выстраивает ряд «важнейших», с его точки зрения, эпических поэм в мировой литературе и рядом с поэмами Гомера, «Энеидой» Вергилия, «Освобожденным Иерусалимом» Тассо, «Потерянным раем» Мильтона вновь называет «Мессиаду» Клопштока. Особенно высоко сейчас Жуков-ский оценивет в поэме «богатство новых описаний, сравнений, картин и мыслей» (Там же. С. 297). Однако и здесь Жуковский остается при своем убеждении в том, что «идеальные красоты Клопштока не совсем заменяют тот недостаток определен¬ности, который заметен в его стихотворных картинах» (Там же. С. 298). Интерес к поэме Клопштока не ослабевает и в последующие годы. Имя Клопштока встре¬чается среди таких великих поэтов, как Камоэнс, Данте, Мильтон, например, в выписках из «Подготовительной школы эстетики» Жан-Поля, сделанных в 1818 г. (подробнее см.: БЖ. Ч. 2. С. 213).

В многочисленные росписи долбинских сгихотворений 1814 г. Жуковский по-стоянно включает «Аббадону». Кроме точной датировки в хронологическом списке (см. ниже) возникают и другие даты: 17—23, 25—30 ноября, 1—12 декабря, что по-зволяет говорить о перерывах в работе, о параллельности создания чернового ав-тографа «Аббадоны» с написанием баллад «Эолова арфа», «Искупление» («Вадим»), стихотворений «Певец в Кремле», «Теон и Эсхин». Именно рукописный контекст уточняет время возникновения 184-х стихов «Аббадоны»: 4—11 декабря 1814 г. В одном из списков (РНБ. Оп. 1. № 77. Л. 25) есть прямое указание именно на эту дату. Однако сам процесс работы был более продолжительным и может быть при-близительно датирован 17 ноября — 12 декабря 1814 г.

Но первое обращение Жуковского к поэме Клопштока было гораздо раньше. В альбоме «Подарок 1806 года, генваря 16 дня», хранящемся в РНБ (Оп. 1. № 14. Л. 19 об.) находится беловой автограф первых 16 сгихов «Аббадоны». Копия этого фрагмента, сделанная рукой А. А. Протасовой (РНБ. Оп. 1. № 13. Л. 20 об.), озаглав-лена «Отрывок из „Мессиады»». 1806 году 1 Апреля». Вот этот фрагмент:

Мрачный у трона сидел в тоску погруженный

Ангел Лбдил*, Аббадона**… Мыслью носился над бездной

Времен предстоящих. Мука на муке, вечность страданий

Грозно вдали представлялись мрачному взору!

Тут узрел он прежнее время! О вспоминанье

Сладких восторгов, часов безмятежных, невинных!

Там он был другом небесного друга, Еллои***,

С ним, непреклонный, в день возмущенья, парил он

К трону Еговы****, со славой… С ним незабвенным

Он уж далеко был от мятежных, от буйного стана

Врагов ополченных. Вдруг Сатана, гремя и блистая

В грозной славе, сидя в колеснице, звучащий бронею,

Близь них пролетел. Трубою пронзились небесные своды, И с шумом, и с воплем полки воскрнленны помчались. Мечтой Божества упоенны! Увы! Аббадона! Он горестных, гневных взоров Еллои не видит.

Характер выбранного для перевода отрывка весьма показателен: драматиче¬ский конфликт, контрасты в образной системе, стиле — именно это привлекло Жуковского, начинающего романтика. Примечателен и интерес к мотиву ангела, утратившего любовь Господа, — он хорошо вписывается в элегические настроения поэта 1800-х гг. Наконец, интерес к поэме Клопштока определялся и философией жизни молодого Жуковского, активно осмысливавшего проблемы нравственно¬го выбора, самоопределения, жизнестроительства. Поскольку 1800-е гг. — время освоения поэтом малых лирических жанров, постольку история души героя, впи¬санная в космический контекст, оказалась воплощенной в небольшом фрагменте.

В ноябре — декабре 1814 г., во время знаменитой Долбинской осени, пере¬ломной в судьбе Жуковского и чрезвычайно интенсивной в творческом плане, поэт переводит уже 200 стихов из второй песни «Мессиады», начиная опять со ст. 628-го и кончая ст. 829-м. Выбранные Жуковским стихи — это вполне законченный фраг¬мент (со своей завязкой, кульминацией и финалом) о том, как Сатане противится один из прежде павших ангелов Аббадона, скорбящий о своем падении, т. е. образ падшего ангела связывается с важнейшим в свете христианских традиций сюже¬том: падение — покаяние — искупление (все это — типичные для баллад Жуков¬ского 1810-х гг. темы; почти параллельно идет, например, работа над «Вадимом», который в росписях долбинских стихотворений называется «Искупление»).

Таким образом, показательно, что именно эта интерпретация легенды оказа¬лась близкой Жуковскому. Неслучайно всеми исследователями подчеркивается очень точный характер перевода текста Клопштока. Так, например, С. Шестаков пишет об «Аббадоне»: «Перевод вообще очень точен (…) мелкие неточности, если они и могут быть замечены читателем перевода, знакомым с подлинником, ни мало не нарушают общего впечатления превосходной работы Жуковского» (Шеста¬ков С. Заметки к переводам В. А. Жуковского из немецких и английских поэтов. Ка¬зань, 1903. С. 93, 95). Вместе с тем эти «мелкие неточности» носят для Жуковского в ряде случаев принципиальный характер. Таковы стихи 98—101, где описывается уход из ада Сатаны с Адрамелехом (и за ними летит Аббадона). Жуковский подчер¬кивает здесь мысль о могуществе Сатаны, за которым двинулись все силы адовы — в подлиннике этого нет. Переводчику же это важно подчеркнуть для заострения конфликта, четкого противопоставления двух точек отсчета бытия героя (Бог и Сатана). Жуковский заботится о психологизме и символическом подтексте, синте¬зируя религиозные и мифопоэтические начала, отсюда, например, отступления от подлинника в ст. 2—3, 10, 15, 20—22, 27, 44 и некоторых других.

Переведенный Жуковским отрывок из «Мессиады» представляет собой люби¬мый поэтом романтический жанр фрагмента. Перед нами символическое изобра¬жение сложной ситуации, которая представляет собой само движение как цепь сиюминутных переживаний героев, их ассоциаций, воспоминаний, предчувствий. Этим обусловлена структура поэмы, которая полемически заострена против рацио¬налистически упорядоченной, логизированной фабулы. Поэма не имеет ни