оригиналу про-заический перевод 22—43 стихов: «Лети от // Облети все звезды по свету, // Облети пространство в (нрзб.), // Сбери все удовольствия небесных сфер // И умножь на бес-численные годы // Одну минуту небес. // Там ангел (нрзб.) страж // Врат света увидел ее плачущей . // И когда он приблизился и вслушался // В ее печальную песню, ка¬пля слезы // Блеснула на щеке, подобно капле // Эдемского фонтана, когда он льется // На голубые цветы, которые, как говорит Брамин, // только в Эдеме расцветают. // О деве плакал (нрзб.) заблудшей. // (нрзб.) есть еще надежда, // В Книге Судеб на¬писано, // Та Пери может прощена, // Которая принесет к сим вечным вратам // Дар, пригодный Небу. // Лети, лети, искупи свой грех, // Приятно впустить прощенных» (р. 16, 18, 20) и 407—409 стихов: «Под ним мелькает ясмин, исчезает, // как будто изумруд воздушный // или как порхающий цветок» (р. 58; знак цезуры соответству¬ет стихам подлинника; Жуковский свой перевод соотносит с ним).
Перевод поэмы » Paradise and the Peri» сделан Жуковским на страницах дневни¬ка 1821 года: поэтический текст чередуется с записями поэта о событиях жизни с 16(28) февраля по 6(18) марта, времени пребывания поэта в Берлине в свите вели¬кой княгини Александры Федоровны.
Обращению Жуковского к поэме Т. Мура предшествовал ряд обстоятельств, сре¬ди которых наиболее значительными явились подготовка и проведение придвор¬ного праздника в Берлине с живыми картинами на сюжет «Лаллы Рук» (Алексеев. С. 658—675). Погруженность Жуковского в приподнятую атмосферу придворного праздника, переживаемое чувство влюбленности в великую княгиню Александру Федоровну, печальные размышления об отсутствии личного счастья запечатлены в дневнике и перемежаются записями о репетициях, о самом празднике, о чтении Жуковским поэмы «Lalla Rookh». На страницах дневника от 14(26) января Жуков¬ский переписывает 32 начальных стиха четвертой части поэмы «Lalla Rookh» — «The light of the Haram» («Свет гарема»): Ср.: РНБ. Оп. 1. № 4. В Л. 12—13 об.
Переписанное в дневнике начало «Света гарема» явилось как бы поэтическим прологом к созданию двух произведений: «Явления поэзии в виде Лалла Рук» — перевод стихотворения немецкой поэтессы Гедвиги фон Штегеман и «Лалла Рук» (подробнее см.: Gerhardt. S. 34, 50, а также ПСС 2. Т. 2. С. 604—605), выразивших не только эстетические взгляды Жуковского, но и его чувство к великой княгине Александре Федоровне, отныне именуемой в дневнике и письмах Лалла Рук.
8 (20) января Жуковский пишет в дневнике о «чистой нравственности», о воз-можности иметь свою религию, о «достоинстве человека», которое заключено «в ис-креннем желании добра и постоянном к нему стремлении», хотя «достижение не от него зависит» (ПСС 2. Т. 13. С. 154. Курсив Жуковского). Запись 3(15) фев¬раля: «Разговор о Лалла Рук. Обедал у великой княгини» (Там же. С. 155) — пред¬восхищает стихи «Теснятся все к тебе во храм…» и размышления следующего дня о природе прекрасного. 4(16) февраля Жуковский записывает о «звезде на темном небе», которая «не сойдет на землю, но утешительно сияет нам из дали» (Там же. С. 156). 6(18) он повторит эти мысли в письме к А. И. Тургеневу и назовет их «фило¬софией Лаллы Рук» (Гофман. С. 156. Подробнее: ПСС 2. Т. 2. С. 595—602). На вол¬не особого поэтического и религиозно-нравственного вдохновения, переживания «минуты счастья и чистого высокого наслаждения», торжественной приподнятости и грустного, но светлого чувства красоты и смирения перед невозможностью и не-достижимостью мечты рождается перевод «Пери и Ангела». 15(27) февраля Жу-ковский делает в дневнике запись: «У в(еликой) к(нягини). Портрет Л(алла) Рук», а 16(28) февраля записывает первые 49 сгрок перевода (РНБ. Оп. 1. № 4. В Л. 15 и 15 об.), после которых идет текст стихотворения «О милых спутниках…» и продол¬жение размышлений поэта о неиссякаемой и вечной духовной связи поколений, оставляющих в наследство «свои надежды и исполнение прекрасных своих жела¬ний» (ПСС 2. Т. 13. С. 158).
Начиная с 16 (28) февраля, в дневнике ежедневно, за исключением 19(3), 24(8) и 27(11) февраля, идет работа над переводом. В воскресенье, 27(11) февраля, Жуков¬ский записывает: «У обедни. (…)Твоя от Твоих Тебе приносяще от всех и за вся» (ПСС 2. Т. 13. С. 158). Смысл и значимость для Жуковского строки из «Литургии верных», записанной во время работы над переводом, объясняется самим поэтом в записи от 6(18) апреля 1821 года в связи с воспоминаниями о Лалле Рук: «В обедне же нашей заключены все таинства религии: Твоя от Твоих — вот все христианство! Эти слова без исключения можно применить ко всем обстоятельствам нашей жизни! (…) И пу а pas de plus grande jouissance que de sentir avec purete la beaute d’une ame pure» [Нег большего наслаждения, как чувствовать сердцем красоту чистой души. — фр.] (ПСС 2. Т. 13. С. 163). Таким образом, работа над переводом в течение всего периода его создания сопряжена с исканием поэтом «чистой религии». Кульминацией этого процесса явилась работа над финалом «Пери и Ангела». 3(15) марта, закончив накануне перевод на 458-й строке английского текста, Жуковский записывает в дневнике перевод прозой последней часги (459—521 стихи), причем 459—475 сгихи переведены близко к тексту, остальная же часть перевода Жуковско¬го (476—521) отлична от оригинала и представляет собой новый сюжет. Он включает отсутствующий у Мура мотив возвращения блудного сына и милосердного поступка Пери. В поэме Мура она несет к вратам слезу грешника; в переводе Жуковского Пери проявляет участие в судьбе несчастного, молит небеса о его спасении, забывая о себе. Вот как это выглядит в прозаическом переложении Жуковского:
Но что же чувствовал он — несчастный, тут стоящий — тогда как воспоминания летали над ним, летали через года — преступлении и стыда, не находя светлого места для отдыха, не принося ему ни одной ветви мира и милости. А был день, — сказал он голосом смиренного сердца, — о ты, счастливый младенец, когда я смотрел и молился, как ты, и что же? — Он опустил голову; и все благородные цели, надежды и чувства, спавшие в душе от младенчества, свежие нашли на него, и он заплакал…О благословенные слезы душевного покаяния! в которых в сладостном, искупительном потоке ощуиигется единственное чув¬ство невинной радости обновления ею виновности…
А Пери?.. Себя забыв, смотрит она па сих двух предстоящих Божеству и на его чистое небо, равно сиявшее над преступником и невинным. Сердце ее трепетало! Сострадание влекло к сему несчастному, который упал на землю и плакал во прахе, и его слезам дано постигать, что есть Бог! Она склонилась к нему, с утешением поддерживала его голову, и глаза ее подняты были на небо, и она искала в глубине милосердия Божия, не для себя, а для другого: и говорила так она: прими его слезы… И живое неизъяснимое сияние было на небе, нечто торжественно мирное наполнило природу; слышала она голоса: как будто радо¬вались возвращенному сыну. И она чувствовала, что ее легкие крылья сами развиваются, и какое-то необъяснимое сиянье влечет ее в высоту… и она угадала! Ангел врата Эдемские открыл! С полунебес взглянула она на удаляющуюся землю: прости, земля, простите, звез¬ды (РНБ. Оп. 1. № 4. В Л. 29 об.—30).
В последующие два дня — 4 (16) и 5 (17) марта — перевод в сгихах был за¬вершен. В дневнике 6(18) марта Жуковский записал: «Кончил Пери». Во вторник 8 (20) марта состоялось чтение у великой княгини в присутствии великого князя Николая Павловича. Ср.: «Поутру у в(еликой) к(нягини). Чтение Пери. Слово ве¬ликого князя: „Достойно своего предмета» (ПСС 2. Т. 13. С. 160).
Жуковскому близка была развернутая в поэме Мура идея покаяния — пути к духовному возрождению человека. В переводе сохранены три сюжетных узла как выражение духовного подвига человека: принесенная к вратам Бога капля крови за родину, последний вздох чистой и самоотверженной любви и, наконец, слеза раскаявшегося грешника. Но в отличие от Мура Жуковский психологизирует об¬раз крылатого существа древнеиранской мифологии, придавая образу Пери черты христианского мироощущения, заставив ее пройти путь духовного восхождения человека — не наблюдать и выбирать, а участвовать, проникнуться сострадатель¬ным чувством жалости и умиления по отношению к человеку.
Актуализацией идеи сострадательной любви и духовного очищения обусловле¬ны изменения в тексте, начиная с заглавия. В отличие от названия поэмы «Paradise and the Peri» («Рай и Пери») Жуковский заглавием «Пери и Ангел» акцентировал момент личного деятельного участия Пери и степень ее нравственной ответствен¬ности. Точно переводя 204—211 сгихи английского текста, венчающие первый эпизод, когда Пери заплакала, жалея людей, Жуковский внес дополнение, оттеня¬ющее христианский смысл душевного порыва Пери: если у Мура сказано, что «оча¬рование есть в каждой слезе, когда добрые духи плачут по человеку» («For there’s magic in each tear, // Such kindly Spirits weep for man!»), то в переводе произнесено определяющее слово: «Так сильно слез очарованье, // Когда прольет их в сострада¬нье…». Развивая смысл этого эпизода как ключевого, Жуковский полностью пере¬делал финал и изменил жанровое определение: не поэма, а повесть. В поэме Мура представлены три ипостаси подвига человека — во имя Родины, любви и Бога; в повести же главным становится сам путь духовного развития, которым Ангел про¬водит Пери. У Жуковского изменен объем и композиция произведения. В поэме Мура 521 стих, у Жуковского — 654. «Paradise and the Peri» разделен на 28 частей, которые фиксируют равнозначимые темы и сюжетные повороты. Повесть Жуков¬ского состоит из двух частей: первые 57 стихов образуют завязку — встреча Пери с Ангелом у небесных врат и наставления Ангела; остальная часгь — история стран¬ствий и духовного восхождения Пери в поисках дара, достойного небес.
Перевод Жуковского выполнен, как в оригинале, 4-стопным ямбом, но в от¬личие от Т. Мура, использовавшего только мужские окончания, Жуковский упо-
4<>7 требляет мужские и женские, сопряжение которых как бы реализует развитие двух главных тем: необходимость исполнения высшего долга, выражаемого Ангелом, и земной человеческой жизни, с ее слабостями и стремлением к очищению.
Увеличение объема перевода по сравнению с оригиналом связано в первую оче-редь с психологизацией образа Пери и углубленной разработкой темы злодейства и покаяния. Раздвижение границ текста происходит при описании картин при¬роды. Жуковский не приглушает яркости и экзотичности восточного колорита поэмы Т. Мура, сохраняет имена, названия; в синтаксических построениях следует за узорчатым плетением фразы английского поэта, тщательно подбирая соответ¬ствующие поэтические детали. Еще при чтении поэмы Жуковский отметил в книге «прекрасных голубых стрекоз» (в переводе «легкокрылая стрекоза»), за которыми гонялся мальчик, увиденный злодеем. В книге из своей библиотеки он подчеркнул 408—409 стихи: «That fluttered
